Проклятие Вэнь Жоханя.

— Мы не должны отчаиваться, просто потому что его душа молчит. Я так понимаю, его обида на этот мир была настолько велика, что он не смог этого дальше вынести. Но я не уверен, что его душа безнадёжно утрачена. Хоть какая-то из душ, но должна была уцелеть, это же Вэй Усянь! Глава Не расхаживал по маленькому пространству посреди спальни, заложив руки за спину, и длинные концы широчайших рукавов дасюшена драгоценной парчи, с узором «Перья зимородка», волочились за ним по полу, но ему было плевать, что это неподобающе, и его голос звучал как никогда уверенно. — Можно, в конце концов, попытаться найти наставницу его матери, Баошань-санжэнь. Ведь если это она вернула главе Цзян его Золотое ядро, то наверняка сможет вернуть в мир сына своей ученицы, нужен только достаточно убедительный довод! Он остановился, и в порыве воодушевления взметнул вверх сжатые кулаки, и рукава метнулись за ним. Лис высунул из-под рукава невозмутимого Чифэн-цзюня любопытную чёрно-бархатную мордочку, и задвигал носом, глава Цзян порозовел, и смущённо кивнул, братья Лань переглянулись, а птица на плече Цзэу-цзюня вдруг встрепенулась и вскрикнула, потряся головой, словно что-то отрицала. Старший Лань опять погладил птицу по перьям, посмотрел в неподвижные тусклые глаза, забормотал: — Ну, что ты, А-Нин? Отчего забеспокоился? Мы просто очень сильно хотим, чтобы господин Вэй снова был жив. А ты этого не хочешь? Птица повернула к нему голову, и жалобно вскрикнула. Сичэнь медленно покачал головой: — Не пойму, что случилось? До рассвета ещё далеко, ночь в полном разгаре. Отчего ты так обеспокоен, Линь-Линь? Сова переступила с ноги на ногу, и быстро наклонилась к лицу Сичэня, тут же мгновенно и отпрянув. Тот пристально вгляделся в неё, пытаясь понять, что она хочет сказать ему, но только покачал головой, и пробормотал: — Не понимаю. Птица взмахнула крыльями, словно в отчаянии, и опять неловко переступила лапами на плече Цзэу-цзюня, когти продрали дорогую ткань. Глава Не подумал, что Цзэу-цзюню затратно, пожалуй, возиться с этим... подопечным. Сколько же это он ему ханьфу изорвал?! И что это за любовь такая? И сколько длится? Явно же ещё со времён обучения Вэнь Цюнлиня в Облачных Глубинах, когда он был ещё жив, относительно здоров, и весьма симпатичен. Не Хуайсану вдруг подумалось — а что же он теперь будет делать с вот таким главой Цзян? Что он будет делать с ним днём, где будет прятать, если что, он уже решил — вместе с братом, куда же деваться? Хотя... Зачем ему вообще прятать этих животных? Всем давно была известна его любовь к певчим птицам, и хотя ужи и тигры не поют и не летают, никто не будет отрицать, что тигр, да ещё и белый, весьма красивое и благородное животное. Редкого окраса, который считается признаком особой воли Небес. А если ещё и пустить слух, что это подарок клану от... клана Лань, например, своеобразный талисман удачи, то и вовсе никто и рта не раскроет. Только в клетку его запретить сажать, мол, удача отвернётся. А змеи и вовсе символ мудрости. Да, и красоты! И изящества! А если ещё и взлететь перед всеми на новом веере, как какой-нибудь Обезьяний бог, да с Цзян Ваньинем на шее вместо ожерелья, так и вовсе подумают... Ерунду они подумают. Подумают, что глава Не стал приверженцем Тьмы, и откроют охоту. Мда... Совсем мозги не варят. Глава Не вдруг ощутил всю тяжесть усталости и напряжения последних дней, потеребил мочку уха, и сказал: — Знаете что, уважаемые главы, мне кажется, у нас у всех от этих потрясений не хватает духовных и физических сил для вынесения какого-либо решения. Нам столько всего нового пришлось узнать и пережить, а Ханьгуан-цзюнь ещё и с дороги. Давайте подождём до утра, и тогда... И если что-то случится, или не случится, давайте договоримся входить друг к другу без стука и доклада, а то можем не успеть. Сова покивала головой, и поугукала, будто соглашаясь с его словами. Лис выскользнул из объятий Не Минцзюэ, и весьма нахально потянулся посреди комнаты, оттопырив хвост. Цзян Ваньинь нахмурился, якобы размышляя, соглашаться, или нет, хотя для себя уже решил, что настолько вымотан всем происходящим, которое напрочь выбило его из колеи, что просто махнул бы рукой, пока есть чем махать, и поспал бы, да подольше. Даже рядом с этим мелким предателем, который сам же сказал не говорить ничего о любви, и сам же этого и не исполнил. Его извиняло только то, что он тогда испугался за своего брата, а это как раз было вполне понятно и простительно. А вот чем может тут помочь брат Цзян Ваньиня, который давно уже покойник, вообще не понятно. Мысли путаются. Спа-а-ать... Пускай хоть и змеем проснётся. И так приятно душу грело то, что они хоть ночью оба люди. Главное, не говорить ему лишнего... Даже сны рядом с главой Не снятся прекрасные, как и сам глава. Цзян Ваньиню снилось, что он втрахивает Хуайсана в его же кровать, выцеловывая каждый квадратный цунь, и исступленно шепча между поцелуями: — Я тебя всё равно люблю, Хуайсан, хитрожопое ты создание. Хоть ты и страшно говнистый. Но я ж без тебя сдохну! Потому и не говорю тебе. Ведь тебе скажешь, и ты нос задерёшь, и в какую-нибудь жабу превратишься. Вот жуть-то будет! Правда, любимый? И Хуайсан в ответ на эти ласки так же исступленно кричит, даже визжит, да так, что глава Цзян просыпается, и недоумённо хлопает глазами на мартышку, испуганно верещащую, сидя на подушке в изголовье у главы Цзян. Он спросонья никак не может понять, откуда взялся этот зверёныш, когда обезьянка вдруг закрывает глаза ладошками, и начинает тоненько вопить, так похоже на детский плач. Постепенно пробуждаясь, глава Цзян смотрит на животное, и со всё расширяющимися глазами замечает клановую подвеску семьи Не у неё на шее. Она на цепочке, очень длинной для крошечного, чуть больше кошки, зверька, и поэтому просто лежит на подушке рядом с обезьянкой — ажурная серебряная голова быка, словно собранная из кривых клинков. И чем больше глава Цзян смотрит на это всё, тем больше понимает, что он, скорее всего, опять разговаривал во сне. И лучше бы он себе язык вырвал. А то, что скоро наступит утро, и он и так онемеет, уже не играет ровно никакой роли — он всё уже ляпнул. А ещё, сквозь нарастающую злость, он понимал, что теперь и сам будет всячески стараться найти выход из этой задницы, куда их загнало это гуево проклятие. И ведь Хуайсана-то там и не было! Он взял на руки зверюшку, которая действительно вовсю рыдала, несмотря на то, что Цзян Чэн поцеловал её в мохнатое ушко, так похожее на человеческое, и бубнил о том, что скоро утро, и она снова станет человеком. Но обезьянке было плевать. Он не знал, а она не могла сказать, что теперь по ночам не сможет разбирать клановые вопросы вместе с братом, потому что ночью будет обезьяной, а он тигром только днём. Да и глава Цзян тоже подумывал, как бы ему хоть по ночам принимать у себя кого-нибудь надёжного из своего клана, чтобы решать все дела в своё отсутствие, которое, пёс его знает, на сколько затянется. Насчёт этого он иллюзий не питал. Ведь если он правильно понял изо всех тех разговоров, то для снятия злобного проклятья нужен его покойный брат, причём живой и здоровый. Для этого надо всего лишь, чтобы его душу можно было поместить в какое-нибудь тело, ведь его тела и по клочкам не собрать. А душа-то и не отзывается. И как её найти? Или и правда Баошань-санжэнь найти? Да где ж её найдёшь? За этими раздумьями он и не заметил как его объятия вокруг этой обезьянки стали какими-то другими, а подвеска в виде бычьей головы закачалась у него перед глазами на голой груди Хуайсана, а он обнаружил, что обвил шею главы Не наравне с цепочкой с символом клана. Он высунул язык, всё ещё не веря в то, что опять наступило утро, и потрогал кончиками языка эту серебряную голову. В ту же минуту, согласно договору, двери спальных покоев главы Не распахиваются, и в них входят Ханьгуан-цзюнь и глава Лань, ведущий за собой за руку Призрачного Генерала, чистого, причёсанного, и чисто одетого. Они кланяются, желают доброго утра, после чего у главы Не внезапно начинают дрожать губы, словно он вот-вот расплачется, а затем Вэнь Нин говорит: — Г-глава кл-лана Не, я н-не мог сказать вам ночью, но Б-баошань-санжэнь не в-возвращала ничего гл-лаве Цзян. Эт-то сделала м-моя сестра...