***
Наколку с годом отсидки на пальцах замечают все. И, конечно, начинают шушукаться — как же, президент Стрельников взял к себе в команду человека с криминальным прошлым, известного фальсификатора Багдасарова. Марка тошнит от гнева — как будто у них самих руки чисты! Но извечное «я сейчас такой скандал учиню!» развеялось, как белых яблонь дым — тюрьма и не таким, как он, рога обламывала. Тем более, Катамаранов, прекрасно слышавший и самый тихий шёпот в дальних углах, молча притирает его плечом к идущему с другой стороны Жилину. Будучи почти под конвоем, Марк иррационально ощущает себя в безопасности. Хотя речь сейчас и не о нём вообще. Гриша держится молодцом — по этому серьёзному, учтивому президенту так и не скажешь, что в заднице у него сейчас пробка. Гриша жмёт всем руки, выслушивает скорые приветствия коллег по правительству, уделяет внимание экспресс-докладам, которые уже не ждут до официального совещания. Жилин привередливо морщится, когда с заискивающей улыбочкой к Грише приближается депутат, громче всех оравший, что отменять сто двадцать первую статью нельзя во имя светлого будущего страны. Марк кривит уголок рта. «Партия — это страна, страна — это партия!», проорал бы он в лицо этому поганому консерваторишке. Их партия, вот она, правящая, и весь её костяк — голубее весеннего неба в ячейках решётки над головой, когда в изоляторе гулять выводят. Если партия гомосексуальна, стране тоже надо подтягиваться: вытравливать из себя средневековые убеждения и расширять горизонты. Но президент-то уже не Марк, а Гриша, нацепив на лицо вежливую учтивую мину, жмёт этому крысюку руку и даже не морщится. Марк хмыкает — у бывшего главаря ОПГ Железные рукава яйца и в настоящем всё ещё стальнее некуда. Безумец — на важное правительственное совещание мало того, что привёз только-только приведённого в порядок бывшего президента Багдасарова, так ещё и уломал на эротический эксперимент. Марк садится за стол — Жилин кивает ему на место справа от себя. Катамаранов угрюмо опускается слева от Гриши, Жилин — правая рука, а правее, получается, опальный Марк Владимирович Багдасаров. Самая правая рука. Иронично. Марк раскрывает перед собой папочку с коротким докладом — Гриша всучил ему должность министра экономического развития только этим утром, не дав опомниться толком. «Ну ты же сам хотел, Марк Владимирович, нефть — детям. Вот и обкашляй этот вопросик сам как-нибудь, тенденция сейчас такая, что мне немного не до этого. Тут как бы оборону под Жилина подмять, чтоб этой твоей войны нормальной не устроили ханурики какие-нибудь». Всучил — а потом сразу: «Я тебя об услуге маленькой попросить хотел, не откажи по старой дружбе». Хуюжбе, Григорий Константинович. Марк так и не понял, почему именно он, почему так интимно и абсолютно без какого-то намёка, что будет дальше. Между ними с Гришей случилась пара незначительных эпизодов грязного разнузданного секса, может, чуть больше, чем пара. Но Марк не думал, что его будут ждать из тюрьмы, просто жил и старался — из-за инстинкта самосохранения или из чистого упрямства — выжить. Принял правила зоны, скорешился с жилинским близнецом — сроки у них, несмотря на разницу в длительности, заканчивались аккурат в один день. Даже забирать их приехал Жилин на своём УАЗике, обоих сразу. И Жилу домой, в объятия ОПГ Алюминиевые штаны закинули, а его, Марка, в президентский коттедж. То, что он президентский, узнал уже на месте. Охуел, конечно, значительно, но ещё больше — что Нателла успела до этого тоже погреть зад на освободившемся после Марка месте. Гриша весь был на нервах, когда ему это всё пересказывал, помогая переодеться, привести себя в благопристойный вид. Почему лично — Марку невдомёк было. Но Жилин уже по пути на совещание шепнул ему «по секрету», что Нателла Грише голову задурила и под видом возрождения былых отношений чуть не отправила на тот свет. Теперь вот, во время совещания, пока министры по кругу зачитывали свои доклады, Марк не перестаёт катать в голове одну сладкую, как барбарисовый леденец с воли, мысль: а что, если Гриша больше никому со стороны не доверяет? Не стал бы он звать Марка в свой дом, если бы не был в нём уверен. Жилин с намёком кашлянул. Пора. Марк встаёт, обводит глазами присутствующих. Подавляет желание оскалиться на гомофобного крысюка, презрительно глядящего в сторону от непосредственного докладчика. Замечает розовые пятна румянца на щеках ровно сидящего Гриши. Поправляет галстук дрогнувшей рукой, представив, как нечеловечески тяжело тому сейчас держать спину прямо. — Итак, товарищи… На середине доклада плечи у Жилина расслабляются. Катамаранов, причёсанный и вымытый, запакованный в приличный костюм, подмигивает вдруг и знакомо усмехается. Гришиных глаз за стёклами очков не видно, но указательный палец его ритмично наглаживает гладкую страничку папки с документами, лежащей на столе. Марк читает вдохновенно, эмоционально, но сдержаннее, чем раньше. Мол, смотрите, облагородила меня тюрьма, воспитала в спокойного уравновешенного человека, так что даже могу тут с вами стоять, доклады читать, а не глотки вам грызть, сучьи выродки. Хотя нет, не сучьи, матери-то ваши не виноваты, что родили таких бесчувственных ублюдков… Аплодисменты заставляют сердце дрогнуть в приступе ностальгии. Но Марку это уже давно не важно.***
— Гриш, почему я? Дверь едва успевает закрыться, измученный ездой на машине Гриша прижимается к стене спиной, снимает очки и глядит распаляюще из-под сбившейся чёлки. Марку бы зажать его, заставить помучиться ещё немножко, а потом трахнуть, раз уж он, похоже, настроен позволить, но понять хотелось больше, чем секса. Секса нормального он год не видел, потерпит. А вот объяснение требуется сейчас. Гриша моргает осоловело. — Почему — что? — Почему я? — Марк подходит, опирается ладонями по бокам от его лица, нависает немного. Глаза косят, но за столько лет он привык с этим жить. — Почему полгода ни ответа, ни привета, до того — «вытащим, Марк Владимирович», а теперь я — министр, да ещё и пробки тебе в жопу перед совещаньями засовываю? И ладно бы пробки, хуй с ними, нормальная история, но разве между нами что-то было вообще? Иначе нахрена это всё, Гриш? Гриша выслушивает его тираду, не перебивая. Дышит тяжело, мнётся с ноги на ногу, и Марк хочет уже обвинить его, мол, не слушал ты меня нихуя, как Гриша вдруг заговаривает: — Потому что из всех, кто мог меня предать, ты единственный этого не сделал. Как «я никому, кроме тебя, доверять так сильно не могу». Марк не ждёт таких слов, но косвенно это они и есть. Марк действительно так и не сознался, как именно сфальсифицировал выборы, прямых доказательств, ведущих к Грише, нарыть никому не удалось. А догадки в СМИ — ну да, тень на репутацию бросают, но не факты же они, по сути. Чистосердечное на блюдечке с голубой каёмочкой дарить товарищу майору на Новый год вместо мандаринов с оливье Марк не стал. Он бы и Жилину за чаем не рассказал всего, хотя по жизни доверял очень многое. Резьбу срывает моментально — Марк сгребает Гришу в охапку и целует так, что воздуха хватать перестаёт. — А чего вдруг я сверху? — Выдыхает в губы, притирается, сжимает ягодицы, сдвигая их — Гриша вздрагивает, льнёт ближе, без слов прося ласки. — Потому что я рамок и раньше не видел. А с президентством вообще о них думать забуду. Ты напомнишь, если что, Марк Владимирович. Ты ж у нас теперь стреляный воробей. Марк вздёргивает Гришу на себя под бёдра, обнимает крепко за поясницу. — Держись тогда, Григорий Константинович. Ебать тебя будем. Глухой смешок в плечо получает — ну, это ожидаемо. Донёс до спальни, не уронил: в тюрьме делать было нечего, Жила научил, как правильно отжиматься, как пресс качать — под рубашкой теперь Марк ничем не напоминает прежнего ханурика. Гриша оценить сто процентов ещё не успел, но ничего, президентский срок впереди. Оценит. — Давай, Гриш, попкой кверху. Гриша, оказавшись на кровати, оглядывается раздражённо, но покорно стягивает штаны с задницы вместе с трусами и бросает на пол. Поворачивается, задирает зад, стонет глухо. — Марк Влад… — Заебал своим официозом, — Марк встаёт на колени позади, шлёпает смачно упругую ягодицу, — давай по-нормальному. — Марик. — Вот так пойдёт. Марк прижимается ртом к фиксатору пробки, жадно лижет простой металлический кругляш, толкая его языком вглубь, и Гриша, немужественно всхлипнув, втискивается лицом в подушку — Марк слышит шорох сминаемых перьев, да и стоны заглушаются. Подцепить пальцами фиксатор, потянуть немного — новая порция придушенных всхлипов. Марк усмехается — пробка всегда достаёт из человека все его уязвимости — и лижет напряжённые края сфинктера, охватывающие широкую часть. Гриша успевает взвыть, пока Марк, издеваясь, достаёт пробку нарочито медленно. — Блядь, Марик! — Тиха, тиха. Гриша скулит в подушку, стоит пробке оказаться снаружи, но Марк не даёт ему опомниться — разводит ягодицы и ныряет языком во всё ещё не закрывшуюся дырку, лижет жадно, посасывает нежные края. — Марик! Собственное имя в таком тоне звучит музыкой для ушей. Ещё пару дней назад Марк не знал, какой будет его жизнь после отсидки, а сейчас вполне буквально лижет жопу действующему президенту. Неплохо для только что откинувшегося зэка. Марк отстраняется, расстёгивает брюки, выправляет член из трусов — раздеваться целиком сейчас кажется пустой тратой времени — и тянется за резинкой, но Гриша вдруг перехватывает его руку. — Давай так. Горло сдавливает — то ли от любви, то ли от растроганности. Марк еле выдерживает те несколько секунд, которые ему нужны, чтобы смазать себя, но, когда он берёт Гришу за поясницу, тот сам утыкается лицом в подушку и тянет ягодицы в стороны. — Блядь, Гриш, — всхлип сам срывается с губ, и Марк тоже срывается, входит плавным толчком до упора, сгибается пополам, накрывая Гришу собой, и ебёт — глубоко, сильно, почти не выходя. Упирается одной рукой в постель, когда чувствует, что они съезжать начинают, рычит бессильно, понимая, что накрывает — Гриша стонет в голос, подаётся навстречу, тугой и тесный, несмотря на пробку, и видно, как ему хорошо, сладко. С этим Марк и кончает — прямо в прекрасную президентскую жопу. Трясётся весь, колени едва держат — и, вынув член, снова приникает губами к дырке, слизывает вытекающую сперму, суёт два пальца внутрь и сгибает, прижав большой ко шву снаружи. Гришу корёжит дольше и слаще: всё-таки целый день терпел. Марк наслушаться никак не может всеми этими стонами и поскуливаниями, массирует простату, пока Гриша грудью не оседает на постель. Потом, конечно, снова ложится сверху, накрывая собой, и мокро целует в раскрасневшееся ухо. — Марик, ну ты чего, — Гриша слабо пытается его отпихнуть, но Марк обнимает крепко. — Ничего, товарищ президент. Люблю тебя очень. Гриша затихает. Марк на секунду думает, что сморозил что-то не то, но видит, что на гришиных губах расцветает робкая улыбка. — Я тебя тоже, Марик. Я тебя тоже. Рука сама собою тянется к руке, пальцы переплетаются. Момент сопливый до безобразия, но Марк не чувствует отвращения. Только всепоглощающую надежду на лучшее.