Three Games

      Здесь, в Москве, она увидела его другую сторону, о существовании которой даже не подозревала. Боргов в своей стране, окруженный людьми, друзьями, которых он знал, был почти другим человеком. Он позволил ей доступ к некоторым частичкам его души во время игры, играя плавно и без обычного присущего ему спокойствия. Она прижала пальцы к груди, пытаясь успокоить сердцебиение, но это не помогло. Она представляла, как он сидит напротив нее, смотрит и улыбается ей. Она снова взяла ферзя, согревая прохладное дерево своими пальцами, представляя, как он преподносит его ей.       Она бросила маленький кусочек дерева обратно на доску, схватила пальто, взяла туфли и молилась, чтобы не пойти на попятную в последний момент. Бет накинула пальто на себя перед тем, как прошмыгнуть в прихожую, но заметила возле двери охранника. По крайней мере, там определенно был кто-то. Может быть, не так много, хотя обычно стояли два охранника. Если окажется, что там собрались побеждённые русские (комиссия?), она просто извинится и уйдет. Если окажется, что там Лученко, она останется и поговорит с ним, используя оставшееся время во благо. Если же это будет Боргов... В ушах возник звон, и она резко покачала головой, отталкивая от себя любую мысль, которая стала причиной шума.       Когда она босиком подошла к двери, то взглянула на охранника, но не остановилась, задаваясь вопросом в чем же заключается его работа, если не охранять того, кто находится в комнате. Миссия Бута, если таковая есть, заключалась бы в том, чтобы предотвратить их побег. Охранник просто посмотрел на нее и улыбнулся перед тем, как отвернуться. Она не знала, что это значит, но это заставило ее занервничать. Возможно, именно это было целью КГБ. Через секунду она постучала и услышала низкий голос Боргова, но не смогла расслышать его слова. Она нервно посмотрела на охранника, но он снова улыбнулся и кивнул головой в сторону двери, поэтому она медленно открыла ее, не переставая смотреть на него до тех пор, пока он не отвернулся. Она успела рассмотреть его перед тем, как он успел заметить ее. Его пиджак был снят и отброшен на землю, локти крепко прижаты к коленям, а руки переплетены между собой. На столе стояла наполовину пустая бутылка водки и рюмка.       Потом он поднял глаза и посмотрел на нее, и ей пришлось сильно сглотнуть, чтобы не задохнуться, словно ее ударили по лицу.       Вид у него был уставшим, потрепанным, но стоило ему увидеть ее, как он полу-улыбнулся ей. Он выглядел забавно. Пуговицы на рубашке были расстегнуты, а рукава закатаны, что шокирующе подчеркивали предплечья гроссмейстера шахмат. Он выглядел волнующе, даже будучи одетым.       На секунду Бет почувствовала себя крестьянкой, испытавшей острые ощущения от того, что увидела голый участок лодыжки. Даже наличие звона в ушах не могло заставить ее увидеть в нем кое-что, помимо красоты. Как бы она ни старалась. В конце концов, она победила его, и он потерял всю свою власть над ней, власть, которую она дала ему, а не власть, которую он на самом деле имел, ну или которую хотел иметь. Он выглядел по-другому, не так как в игре. Перед ней стоял очередной русский в черном костюме, и это было разве что ошеломляюще.       Засунув руки в карманы, слегка загадочно улыбаясь ей, как и всегда, он ждал, когда она подойдет к нему, чтобы встать.       — Мистер Боргов, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало смело, но в итоге облажалась.       — Мисс Хармон, — ответил он, глядя на ее пальто. Ей хотелось бы как следует еще раз переодеться.       Он спросил: — Вы пришли похвастаться? — оторвав от нее взгляд, которого хватило, чтобы налить себе еще одну рюмку водки, не предлагая взамен, за что она была благодарна.       — Я пришла сюда поговорить, — ответила она беспечно, не чувствуя себя так.       Еще некоторое время он стоял перед Бет, смотря на нее свысока, однако постепенно выражение его лица смягчалось под ее напором.       — Прошу, — с небольшой улыбкой сказал он, — зовите меня Василий. Он сел на маленький позолоченный диван, который он для нее освободил и жестом указал на место рядом с собой.       Бет моргнула, удивившись, как теплота и непринужденность в его позе ошеломляют после того, как она представляла его большую часть времени роботом, нежели человеком. Она села на край дивана рядом с ним.       — Зовите меня Бет, — сказала она в итоге, когда вернула себе способность говорить.       Он протянул руку, и без колебаний она взялась за нее. Большие (больше чем ее), теплые и надежные.       — Приятно наконец-то встретиться с тобой, Бет, — сказал он, наклонив голову, глядя из-под опущенных ресниц, и ей не хотелось отпускать его. Поняла, что с закрытой дверью в этом нет необходимости, но, как же его жена, думала она, с горечью. Но и он не отпускал ее. Слишком долго они сидели в приветливой тишине, держась друг за друга. Один вздох, второй вздох, а потом, наконец, он убрал свою руку. Ее рука двигалась назад, но она все еще чувствовала его хватку, они были ближе друг к другу, чем когда-либо были.       — Вы сыграли блестяще, — в его голосе чувствовалось раздражение, тело кричало от истощения, впрочем, как и ее, но он смотрел на нее с подлинной привязанностью? Неужели? Она хотела, чтобы это оказалось правдой, но боялась ошибиться.       — Никогда бы не подумала, что смогу зайти так далеко, - засмеялась Бет, выскользнув из пальто и подтянув ноги под себя под углом к Василию. — В Москву, в Париж, — сказала она, склонив голову к нему, будто шутила, может так и было. Бет позволила изучить комнату, посчитать разрозненные шахматные доски.       — Не говоря уже о том, что смогу победить тебя. Матчи с Гиревым и Лученко - это то, о чем я буду помнить всю жизнь, но матч против тебя... — Бет снова посмотрела на него с улыбкой, но теперь его взгляд был тяжелым, напряженным, и она потеряла ход мыслей. Тепло распространилось по ней, направляясь вниз и внезапно дыхание стало тяжелым. Он склонился всего на сантиметр, чуть-чуть приоткрыл рот и Бет пришлось отвернуться. Румянец на лице покалывал щеки.       — У тебя всегда был потенциал, даже в Мехико, — задумчиво сказал он, не отступая. Возможно, еще не доведенный до совершенства. Возможно, в Мехико ты бы ни за что не выиграла, но в Париже – смогла бы.       Глядя на него сейчас, она думала, что может удушиться от собственных слов. Вот в чем дело. Он хотел позвать ее, чтобы сказать, что она посмешище, что у нее есть потенциал, но она все потратила впустую. Она хотела сбежать, и как можно быстрее.       — Знаешь, я волновался за тебя, — сказал он тихо, нахмурившись. Бет не знала, что сказать, поэтому и промолчала.       — Я жалел... каждый божий день, что не спросил тебя, нужна ли тебе помощь после того, как ты ушла. Мне не нравилось видеть, как ты плачешь. Я думал... — его глаза бегали по комнате в поиске слов, —...я думал, может быть, ты мертва и не знал, что делать. Как с тобой связаться.       Она чувствовала, как дрожит, словно ее тело и душа разъединились. Бет вытащила ноги из-под себя и почувствовала резкую ноющую боль, вызванную от долгой позы. Она отвернулась, зная, что не сможет остановить себя от разговора.       —Я всегда мечтала о смерти, —тихо сказала Бет, услышав, как он придвинулся к ней и пристально посмотрел на ее руки на коленях. Боясь смотреть на него, она продолжила: — Мне было страшно заснуть будучи маленькой, потому что я боялась, что больше не проснусь.       — Из-за матери? — спросил он. Она покачала головой. Она чувствовала себя, как разбитое стекло.       — До этого. Не знаю, когда это началось, но на самом деле это никогда не прекращалось, понимаешь? Я плакала, чтобы заснуть, а мама приходила и клала мою голову себе на колени. Даже до аварии я никогда не думала, что проживу очень долго. И лишь последующая авария стала для меня реальностью. — Бет сжимала руки в кулаки, крепко впиваясь ногтями в ладони, борясь с желанием заплакать.       Его руки схватили ее, удерживая в своих ладонях, скользя пальцами по ее рукам, раскрывая их, не позволяя еще больше навредить себе.       Рыдания поднялись и вырвались из нее, словно ее рвут на части. Подняв голову, она увидела в нескольких сантиметрах от себя его беспокойное лицо. Она позволила себе плакать и смотреть на него. То, что она хотела сделать так давно.       — Я рад, что ты вернулась ко мне, — прошептал он и протянул к ней руку, пока она боролась с желанием избегать этого прикосновения. Удержав ее лицо в теплых ладонях, он притянул ее к своей груди. Она прижалась к нему и заплакала. Она заползла на его пространство, и он открыл ей доступ, сдвинув ноги так, чтобы она могла собрать их возле себя и позволить ему обнять ее.       Может быть, впервые она позволила кому-то увидеть, как она жалобно, беспорядочно плачет, но он не жалел ее - он лишь смирился с ее хаосом. Не оттолкнул, как пытался сделать Гарри Белтик, не был так сосредоточен на игре, как это сделал Бенни Уоттс, превратив тем самым интимный момент в ничто. Василий знал, что она сломлена и обеспокоена. Знал, но не пытался лишить ее этого. Вместо этого он пытался удержать ее.       Когда болезненный плач утих, она задалась вопросом не все ли равно ему на ее сопли и слезы, которыми она его испачкала. Бет громко шмыгнула, медленно двинулась вправо, в то время, как Боргов достал свой носовой платок, оставленный в кармане пиджака, подал его ей в руки, вытирая одинокую слезу с ее щеки. По крайней мере, когда она прочистила нос, у нее хватило манер смотреть в сторону. Она сжимала использованную ткань, словно это было самым дорогой вещью. Легкое прикосновение к подбородку заставило ее осознать, что это его пальцы. Они прошлись по ее разгоряченной коже, приблизив ее лицо к себе. Какое-то время ни один из них не моргал. Бет намочила его слезами и позволила наслаждаться прикосновением чужих пальцев на своем лице.       — Ты в порядке? — неразборчиво вопрошал он, перебиваемый ее собственным сердцебиением.       Она лишь кивнула, сказав: — Пока что.       — А так хорошо? — вопрошал он, положив вторую руку на миниатюрную спину, заставляя ее выгнуться в направлении его руки, в то время как его большой палец очерчивал линию нижней губы.       Она тяжело дышала, чувствуя собственное возбуждение, слыша его рваные вздохи, понимая, что он является причиной ее возбуждения. Она облизала сухие губы, поймав его на том, как он следил за ее действиями. Она знала, если бы она сказала остановиться, он бы остановился, прекратил бы думать о ней в таком ключе.       — Да, хорошо, — ответила она, приближаясь к нему, — пожалуйста, мне так хорошо.       Когда они поцеловались в первый раз, получилось нежнее, нежели она представляла. Боргов был по отношению к ней был ужасен и мрачен долгие годы, даже после того, как они столкнулись лицом к лицу, но Василий был нежным, деликатным, ласковым. Она закрыла глаза, сосредоточиваясь на поцелуе, вспомнив его во время игры: нервного, на грани срыва несколько часов тому назад. Сейчас же перед ней совсем другой человек и это почти целомудренно.       Она чувствовала, как у нее кружится голова от его прикосновений, услышала его вздох прямо перед тем, как он с новым напором отчаянно вцепился в ее губы, пытаясь наверстать упущенное время, понимая, что у них нет на это времени сейчас. Он переместился под нее и теперь она чувствовала его под собой. Все это вызывало в ней сладкую истому. Бет освободила руки из кокона, который они образовали и обхватила ими его шею, напирая на него, позволяя его широким и сильным рукам блуждать по ее спине, шее. Когда она открыла глаза, то увидела, что его глаза закрыты, а между бровями залегла морщина и подумала о том, чтобы оторваться, но прежде, чем она успела действовать, он обнял ее, крепко прижав к груди, и она позволила ему держать себя в таком положении.       Они разорвали поцелуй, что позволило Василию сместиться, а Бет припустить ночную рубашку к ногам. Она наклонилась к нему, обняла, держа как можно ближе. Руки Василия соскользнули вверх и запутались в волосах Бет, мягко потягивая их в сторону, что заставило Бет переместить голову в направлении его рук.       Они сделали паузу, а затем, тяжело дыша, взглянули на покрасневшие лица друг друга. Она видела каждую жилку на его шее, как он смотрел на нее, следуя за ее движениями. Через тонкую ночную рубашку она почувствовала холодный отпечаток от его обручального кольца. Он крепко сглотнул и отвернулся от нее, и ей хотелось бы посочувствовать его жене, хоть что-то почувствовать, но она не могла, она не хотела отвернуться от Василия Боргова. Они оба почти успокоились, прежде чем он повернулся к ней лицом, будто играл в игру.       Бет колебалась.       — Ты не против? — наконец, спросила она его же словами. Уголок его рта дернулся, и казалось, ему больно, но он не отвернулся.       В ответ он кивнул и начал расстегивать рубашку. Медленно она пошевелилась, чтобы снова поцеловать его, и он быстро ответил на это, удивляя, лишая ее воздуха. Он наклонился вперед, чтобы выскользнуть из рубашки, а затем бросил ее на землю рядом со своим дорогим пиджаком, вскоре и майка присоединилась к ним.       Бет пришлось зацепиться за его шею, чтобы не упасть, слезая с колен, позволяя рукам Василия скользить вверх-вниз по бедрам, поднять ее, как ни в чем не бывало и затащить на стол, за которым он раньше проверял партии. Бедро уперлось в доску и, не оглядываясь, она столкнула ее, отправляя фигуры на пол.       Его взгляд зацепился за фигуры, которые падали, пока он расстегивал брюки все теми же быстрыми движениями, как делал с рубашкой. Василий хрипел и смотрел на Бет, когда освобождался от брюк.       — Это была наша игра, - сказал он, и она избавилась от нижнего белья трясущимися, нетерпеливыми пальцами. — Я пытался понять, как можно было бы тебя обыграть, — он поднял руки на ее бедра и приблизил ее к себе, и она не могла не протянуть руку и не дотронуться до него.       — Тебе удалось найти выход? — спросила она, впервые заметив, что у него голубые глаза.       Он улыбнулся немного грустно, покачал головой и зашел в нее с небольшим стоном.       Заниматься сексом с Василием Борговым отличалось от секса с Гарри или Бенни. Не только физически, Василий оказался более активным и это в нем нравилось, но и в эмоциональном плане. Она чувствовала это. Он двигался вместе с ней без подсказок, их ритм был устойчив, несмотря на то, что он торопился, зная, что у них не так много времени, что их могут поймать в любой момент. Возможно даже его жена.       Она обернула ноги вокруг его талии и прижалась лбом к нему. Они одновременно закрыли глаза, когда он скользнул рукой вниз, приближаясь к самому желанному месту. Она чувствовала себя теперь в отчаянии, желанной, и он позволил ей чувствовать себя желанной, и по его прикосновениям она могла видеть и чувствовать, что и он нуждается в ней. Он двигался спокойно и уверенно, выражение его лица было нежным, нежнее, чем когда-либо его таким вообще можно было увидеть, и она запустила пальцы в его спину, пытаясь изо всех сил успокоиться, когда почувствовала, что оргазм накрывает ее. Он поцеловал ее, не давая возможности выкрикивать его имя и закрыл глаза только тогда, когда вскоре последовал за ней.       От лица Василия       Журналистов, загнавших его в угол по обратной дороге из турнира, было больше чем вчера, и, возможно, больше, чем он когда-либо раньше видел. Они были жестоки. Он ответил на их вопросы так спокойно, как только мог, его жена и сын стояли сзади и улыбались, но он был резок с ними, и позволил им поверить, что это было из-за поражения, а не из-за самой Элизабет Хармон.       Он чувствовал, как она засела у в него в голове, даже после того, как он отпустил ее. Его руки почти обернулись вокруг ее тела, держа крепко, слишком крепко. Её руки загадочно держали его, неподвижно, так крепко, что было почти больно.       Его жена пыталась поговорить с ним по дороге обратно в отель, и он попытался ответить, но мысли были далеко, и он подозревал, что она, в отличие от репортеров, знала, что это не из-за игры. Их сын был взволнован, обсуждая (как его учил Василий) каждые шаги. Мальчик с удовольствием объяснял, почему именно его отец проиграл, и Боргов чувствовал такую привязанность к сыну, что у него болело сердце.       Когда они доехали до гостиницы, он отправил их обоих в комнату.       Он хотел сейчас побыть один. Необходимо было побыть одному. Он пошел в тренировочный зал к русским и увидел там Лученко и Лаева, готовых поднять тост за его безвременную кончину. Он взглянул на них всего раз и попросил их уйти до того, как его бокал ударился об стол. Они оба развели руки и засмеялись, позволив раненому животному зализать себе раны. Когда они находились далеко от двери, он выскользнул наружу, чтобы сказать охраннику никого не впускать, а затем захлопнул за собой дверь.       Он прижал спину к прохладному дереву и попытался стабилизировать дыхание. Когда это сделать не удалось, он открыл дверь и сказал: — Если придет американка, Элизабет Хармон, пусть войдет. Больше никого не впускать.       Охранник засмеялся ему в лицо, но согласился.       Он рухнул на маленький диван, вдавливая костяшки пальцев в глаза, дыша глубоко и равномерно, чтобы обмануть себя в том, что якобы спокоен. Это было то, чему он научился в раннем возрасте, много лет тому назад, но долгое время ему не приходилось этого делать. С тех пор как он познакомился с Элизабет Хармон, ему приходилось полагаться на эту способность все больше и больше.       В конце концов, он снова отыскал в себе тишину и сумел налить себе рюмку водки, не сжимая рук. Он опрокинул ее в себя одним взмахом, налил себе другой, поставил на стол шахматную доску, чтобы переиграть их партию.       Он понял, что, как бы он не старался, ему никак не победить ее. На этот раз, по крайней мере. Когда он думал о ее красоте, создавалось ощущение, что кто-то сдавливает ему горло. Он думал, что мог бы играть с ней бесконечное количество раз, чтобы наблюдать за тем, как возгорается ее звезда, затмевающая его собственную. Он радовался проигрышу этой изумительной женщине.       Он сдался. Чувствуя себя измотанным, Боргов сел, думая, как быть дальше. Его жена ждала его в их комнате, хотелось бы ему чувствовать вину по отношению к ней, вернуться в их комнату, вместо того, чтобы ждать здесь женщину почти в два раза моложе его, которая может вовсе и не прийти.       Здесь, в темноте, после того, как все закончилось, он, наконец, спросил себя: что если я ей не нравлюсь? Как быть, теперь, будучи побежденным, я просто превращусь в очередного человека, которого она одолела? Взрослый женатый мужчина влюбился в американку, потому что он выстроил ее образ в голове в виде титана.       Женщина, которая бросила ему вызов, как тактически, так и эмоционально.       Он знал, что любил свою жену, был уверен в этом, как уверен в утреннем солнце, появляющемся по утрам. Он также знал, что он был плохим мужем, и не только из-за эмоционального романа с Элизабет Хармон. Шахматы были всем для него: его жизнью, целью, и его жена полноценно поддерживала его в этом, даже когда это стало причиной его пренебрежительного отношения к ним. Возможно его жена и понимала за кого она выходит замуж, но Элизабет Хармон полностью понимала его реальную сущность.       Перед глазами на большой скорости прошлись последние несколько лет жизни. То, как каждый раз его жена возникала из-за его долгого отсутствия поздними ночами, то, как каждый раз она прикусывала кончик языка, слыша ее имя, то как, он чувствовал присутствие молодой женщины на физическом уровне, когда кто-то стучался в дверь. И жена все это замечала.       Он чувствовал ком в горле, глотал своё тяжелое сердцебиение, говорил самому себе: «Войди, спаси меня от самого себя», и когда, наконец, поднял взгляд, увидел перед собой ее - Элизабет Хармон, девушку, стоящую перед ним в одной лишь шелковой рубашке под пальто. Немного позади неё оживали его мечты, и он ненавидел то, как его тело реагировало на это. На мгновение он улыбнулся ей, потому что он чувствовал неземное наслаждение.       Она пришла к нему. Господи, она вернулась к нему.       После того, как они занялись любовью, он помог ей спуститься со стола и вернул на удивление обычное белье, и она покраснела, когда брала его. Они одевались в тишине, стоя спиной друг к другу, индивидуально пытаясь смириться с тем, что они только что сделали. Одевшись, они снова столкнулись лицом к лицу, и Бет сжала руки, словно боролась, чтобы не протянуть руку к нему, поэтому свои он засунул в карманы брюк. Они находились так близко, всего в нескольких сантиметрах друг от друга, что он заметил, они почти одного роста. Он протянул руку и заправил прядь ее волос за ухо, вызывая трепет от прикосновения. Его улыбка была натянутой, а сердце билось сильно и быстро.       Он спросил ее: — Когда ты уезжаешь? — и она резко покачала головой, потянулась, чтобы положить руки ему на грудь. Он приблизил их к себе, мягко удерживая.       — Завтра днем, после того, как все закончится, — сказала она, глядя не на него. — Я не могу остаться дольше, мистер Бут - человек Госдепартамента, он уже вне себя из-за того, что я пропустила рейс этим вечером.       — Пошел он, — сказал Василий, стараясь, чтобы это прозвучало безразлично, но он был зол, очень зол, что не сможет проводить больше времени с Бет Хармон. Бет засмеялась, удивляясь, что получилось громче ожидаемого, и они оба отошли, нервно поглядывая на дверь.       — Если он найдет меня здесь, то подумает, что мы передавали закодированные сообщения или что-то в этом роде, — сказала Бет, и он знал, что их время подходит к концу.       — Какого рода сообщения? — спросил он полушутя, стараясь воздержаться от беспорядочных чувств. Бет пожала плечами, протянула руку, опустив на лицо и втянула его в поцелуй, настолько нежный и страстный, что ему хотелось заплакать.       Когда они отстранились друг от друга, ее лицо было грустным, как и его. Бет кивнула ему, получив аналогичный кивок.       — Прощай, Василий, — сказала она.       — Прощай, Бет, — ответил он: — пусть и на время, — он надеялся, что на время.       Она снова кивнула, и огонь в груди немного угас.       — На время, — согласилась она и выскользнула через дверь.       Когда он вернулся в свою комнату, было уже далеко за полночь, скорее всего два или три, он отказался смотреть на часы. Его сын спал в собственной постели, жена лежала на одной стороне их общей кровати, но не спала. Он видел, как в ее глазах отражался свет коридора, когда она смотрела на него.       Она прошептала с маленькой улыбкой: — Тебе было весело? — ее тон был грустным, и теперь, наконец, в свете того, что он сделал, ему стало жаль ее. Он не жалел себя, он не заслуживал искупления за этот конкретный грех, но сочувствовал ей и хотел бы избавить ее от этой боли.       — Я был один, — вздохнул он, улыбаясь в ответ, — Мне нужно было зализать раны, как это сделал некогда Лученко.       Она улеглась рядом, прислонившись к его плечу, и они не разговаривали, но он знал, что она может почувствовать, как бьется его сердце, и отчаянно пытался найти покой, по крайней мере, хотя бы для нее.       Возвращение домой было спокойным, и Василий думал, что там безопасно. Постепенно страх быть застигнутым во лжи растворился, и он был уверен, что воздержится от любого упоминания о Бет. У него оставалось немного времени, прежде чем снова начать тренироваться для следующих соревнований и следующего чемпионата, и он старался заполнить его как можно больше наличием своей жены. Он хотел, чтобы она знала, что он любит ее, и хотел, чтобы она была счастлива, и каждый раз, когда она улыбалась ему или благодарила его за то, что он вернулся к ней, его улыбка становилась хмурой, как только она поворачивалась.       Когда он не спал ночами, он думал о Бет Хармон, и о том, что она его непременно уничтожит. И он как всегда будет ей благодарен.       От лица Бет       Вместо того, чтобы поехать домой в Лексингтон, Бет поехала в Нью-Йорк, к Бенни. Мальчики, ее мальчики, были там, и даже Таунс присоединился к ним, как только закончил дела в Москве. Теперь, когда она победила, Бет говорила о Василии от всего сердца, не упоминая другую сторону - секретную. Она вспоминала его руки, губы, глаза, голубые глаза, и почувствовала некую легкость в теле, вспоминая его прикосновения. Бенни пытался склонить ее к сексу, но она отшила его. Наверняка, это ранило его чувства, но их отношения с Василием занимали ее куда больше, и она не могла думать об этом. Что они из себя представляли? Ничего. И теперь Бет не могла переключиться на кого-то еще, когда все, о чем она могла думать – Василий, русский шахматист и счастье, которое она испытывает по этому поводу.       Попытки Бенни и Гарри осчастливить ее, как сексуальном плане, так и в дружеском, продлились недолго. Она не могла не сравнивать их с Василием, с которым чувствовала и покой, и опасность. Бенни и Гарри представлялись в виде незначительных препятствий, которые больше досаждали, нежели развлекали.       Как же ей хотелось поговорить с ним. И она не могла понять откуда это вообще появилось, ведь большую часть времени они молчали, как и подобало настоящим соперникам. Каждый раз, когда она демонстрировала впечатляющую последовательность движений или находила ошибку в чужой игре, она смеялась вместе с Бенни и Гарри и гордилась собой, задаваясь вопросом как бы отреагировал Василий. Был бы он впечатлен?       За всю свою карьеру, Баргов был тем, из-за кого она так старалась. Его маленькая выцветшая фотография в бумажнике напоминала о стремлении, цели - выиграть мужчину и доказать свою важность, как игрока (как сироты и борца). Она все еще усердно старалась над любыми соперниками, чтобы отточить свое мастерство и стать лучше Василия. Но вместо того, чтобы думать, что я выиграю этого мужчину, он будет бояться меня, потому что я хороша, она думала: я выиграю его и он полюбит меня, потому что я превратила эту игру в искусство.       Она больше не хотела ничего ему доказывать, как раньше. Ну, может быть, за исключением тех случаев, когда она могла доказать, что в состоянии совершенствоваться, расти и учиться, что все еще непредсказуема, а также теперь еще и всеведуща. Но она не хотела делать это, чтобы выставить себя достойной, или заставить других думать, что она достойна. Она хотела сделать это ради того волнения, которое испытывала в Москве, ради его улыбки, рукопожатия, объятия.       Несколько месяцев Бет старалась и побеждала, побеждала и еще раз побеждала. Неважно, против кого она играла, она сравнивала их с землей и приближалась к своей цели. После Москвы она как будто снова открыла для себя шахматы, а вместе с ней и Бенни, и Гарри, и Таунсом, которые стали, более или менее, семьей. Когда сидя втроем после турнира в Огайо, громко разговаривая и попивая воду, она заплакала. Они были в кафетерии, и люди начали пялиться, но Таунс приблизился к ней и заключил в свои объятия, и она задохнулась от рыданий, от осознания, что у нее никогда не было семьи, и она не могла представить себе, что потеряет их сейчас. Ей не нужно было пытаться попасть на турнир, в котором будет Боргов, это произошло само собой. На этот раз они оказались в Венеции, и она ощущала одни и те же чувства: беспокойство, сожаление, неадекватность, которая опьяняла, заставляя представлять его руки на голой плоти и его рот, поджидающий ее. Это была такая борьба за трезвость, что она хотела заползти в яму, которую нашла настолько знакомой, вместо того, чтобы рискнуть показаться в Венеции и подвести Василия, несмотря на то, что она была на вершине своей славы. Париж, она сказала себе, помнишь Париж?       Первые матчи, в которых она участвовала, были сложными, но все же короткими. Она была на более высоком уровне, нежели раньше и победа в Москве доказала бы это. Ее единственная реальная забота заключалась в том, чтобы отвлечься.       Василий был там, и он ни разу на нее не посмотрел. Его жена, как всегда, стояла рядом, находясь еще ближе и каждый раз в ее глазах был заметен крошечный, победный блеск. Он не твой, говорил он. Ты жалкая американка и ничего больше. Она слышала слова так, как будто они произносились вслух, и не могла успокоить свое сердце. Она пыталась выкинуть из головы мысли о нем, пыталась думать только об игре, когда их игровое поле было подготовлено, но ее шея и лицо горели каждый раз, когда она чувствовала, как он проходит мимо нее, каждый раз, когда она бросала на него односторонний взгляд.       От лица Василия       Не смотреть в сторону Бет было труднее, чем он ожидал. Смотреть на нее, на ее игры стало до такой степени естественно, что превратилось в рефлекс. Но он совершил ошибку. После нескольких месяцев молчания о ней, он упомянул Бет при своей жене. Он сначала даже не понял, как это вырвалось изо рта, как он умудрился упомянуть о ее красоте при жене, но он это сделал, за что и последовало наказание.       — Думаешь, я не замечала, как ты на нее смотришь? Как она смотрит на тебя? Я не знаю, что происходит, но не поощряй ее. Ей нужно понять, что у нее нет никаких шансов.       Ему пришлось уйти к себе в кабинет, тяжело дыша, не желая лгать жене, но и причинять ей боль он не хотел. Она и так настрадалась. И в этом он потерпел крах. Больше всего на свете он хотел защитить Бет Хармон.       Не она начала это, не она стала умолять его; эта ложь требовала двух участников, и не Бет Хармон причиняла боль его жене. Дело не в том, что Бет соблазняла его и даже не в его собственной слабости. Он хотел этого. Ее. Он в этом не сомневался.       В результате, не судьба, а талант поспособствовал тому, что они находились в Венеции на финальном турнире. Он стоял рядом с шахматной доской, боясь застать повторных событий Парижа, но когда она вышла, то гордо и свирепо ожидала его, как всегда. Когда он впервые за несколько месяцев увидел ее вблизи, у него перехватило дыхание. Он посмотрел на нее открыто, замечая, что она тоже ошеломлена. Хотел было извиниться, объясниться, но вместо этого подал ей руку и не задерживаясь они приступили к игре. Он смотрел на доску больше, чем на нее. Но когда он взглянул на нее, поймал умный взгляд девушки, когда она сделала необычный ход, и через час они вернулись к привычному молчаливому общению посредством мимики. Каждый из них признавал мастерство друг друга и эта тишина была не гнетущей, и не сексуальной, но все еще поддерживала интимную обстановку между двумя людьми, которые знали друг друга достаточно хорошо, что согласовать свои ходы.       По крайней мере, пока Бет не совершила одну ошибку. Он был шокирован, когда заметил, но сразу же воспользовался этим. Несмотря на то, что она после этого начала проигрывать, держалась Бет достойно, сохраняя спокойствие. Играть друг против друга все равно, что убирать после себя недочеты. Когда он окружил ее ферзя, она лишь смотрела на него, сдержанно усмехаясь, и он искренне улыбнулся ей в ответ, как в Москве.       Она взяла своего короля в руки и протянула ему.       Никто ничего не говорил, но вокруг них громко сработали вспышки камер, и он, не задумываясь, взялся за короля и ее руку. Она коротко кивнула ему, а затем ушла. Боргов более чем остро почувствовал ее отсутствие, нежели присутствие. Сжав ферзя в руках он повернулся, и прямо за ним оказалась его жена. Пристально глядя на него. Улыбаясь, но тайным холодным презрением и, к сожалению, он понимал ее взгляд. Он изо всех сил старался выглядеть раскаявшимся, но все равно засунул ферзя в карман.       От лица Бет       Бет дрожала, вернувшись в свою комнату, она бросила одежду на пол и вспоминала игру. Когда она сделала неверный ход, когда не заметила этого или может быть ее самоуверенность сыграла с ней такую шутку? На секунду она позволила себе подумать о Василии, и тогда поняла: играть с Борговым, выигрывать его, стараться еще лучше, потом еще раз выигрывать - весело. Она молодец, хотя и проиграла ему. Умница. Разница между ней и Борговым заключалась в одной единственной ошибке.       Она резко вздрогнула, когда услышала стук двери, заново надела платье и открыла дверь. Перед ней стоял Василий, Вася. Он смотрел на нее и полу улыбался, перед тем, как отвести взгляд. Его взгляд прошелся по комнате, а затем губы вернулись в четкую линию, как и его поза.       Сердце упало в груди и ей показалось, что ей действительно больно. Он пришел сюда, чтобы сказать, что больше никогда не сможет с ней общаться. Он больше никогда не сможет соперничать с ней. Она понимала, что возвращать его короля - слишком, но в ней играл адреналин, и он был ошеломляющим. Она бы в любом случае сделала это, чисто из привычки, но теперь это обернулось крахом.       Она отошла от двери и на мгновение засомневалась стоит ли за ними закрывать дверь. Закрыв, она прислонилась к двери. Он стоял спиной к ней, не двигаясь, не дыша. Он протянул руку в карман и вытащил короля. Боргов положил его на комод рядом с ферзем, который дал ей в свое время, соединяя их. Они были из разных комплектов и поэтому выглядели совсем по-другому, но они все равно были одной и той же фигурой.       Он медленно повернулся, не поднимая глаз, пока не столкнулся с ней лицом к лицу. Бет ждала, когда он заговорит, но он просто смотрел вниз. Она посмотрела на него, на его хмурые черты лица, на скомканную рубашку, и она надеялась, что он увидит все ее шрамы, будь то случайно или нет.       Он двигался в замедленном темпе, не отводя глаза, остановившись в сантиметре друг от друга. Этого оказалось достаточно, чтобы лишить ее воздуха, наэлектризовать тело.       Он сильно нахмурился и стоял, не двигаясь. Она хотела протянуть руку, дотронуться до него, но держала руки за собой, прислонившись к двери. Если кто-то из них собирался действовать, она хотела, чтобы это был он, без сожалений, по собственной инициативе.       Он прочищал горло, пытался говорить и терпел неудачу. Он снова прочистил горло.       — Прости за сегодняшнее, — сказал он и поцеловал ее.       Как только их губы сошлись, ее руки соскользнули к его бедрам, спине, к шее, а его руки обернулись вокруг нее, крепко, почти болезненно сжимая ее. Но Бет не хотелось, чтобы он отпустил ее.       Он отодвинулся от нее, они держали глаза все еще закрытыми, когда он опустился на колени, сдвинув ее платье и нижнее белье. Он закрыл глаза, когда прошелся языком по ней.       У нее закружилась голова от этого, нежно направляя его в ней, пока он не издал приглушенный стон, от которого ослабли ее колени. Он лизал ее и когда он просунул в нее два пальца, она перестала думать. Ее тело туго сжалось от его движений, она задохнулась, когда его большой палец нашел бугорок, и сильно прикусила губу, чтобы не застонать, потянув его за волосы, заставляя остановиться, пока она не кончила. Он посмотрел на нее, когда она двигалась навстречу его пальцам, и она посмотрела ему в глаза, когда кончила. Боргов улыбнулся, и она опустилась на колени, поцеловала его, пробуя себя на вкус. Протянув руку вниз, она почувствовать его, твердый орган под пальцами.       Бет начала расстегивать его рубашку нетерпеливыми от желания пальцами, и Василий выскользнул из штанов, когда она стащила с него рубашку. Он позаботился о последних фрагментах одежды, Бет сделала то же, и они впервые увидели друг друга полностью обнаженными. У него были твердые, но упругие мышцы, когда он стоял на коленях, и она, не задумываясь, наклонилась вперед, чтобы оставить поцелуй на груди, потом на шее, поднимаясь вверх и находя губы. Он подмял ее под себя, целуя со страстью.       Она обхватила его ногами, позволяя войти на всю длину. Она все еще не отошла от прежних действий и теперь эти новые ощущения заставляли ее кричать от наслаждения. Она откинула голову назад, закрывая глаза, когда его рот нашел ее сосок, молясь, чтобы они занимались этим всю ночь.       Бет прислонилась к его шее, слыша, как он стонет от наслаждения, прижала губы к его уху и прошептала: «блядь, Вася» и этого хватило, чтобы он оказался на пике наслаждения, посасывая ее шею и одновременно кончая.

***

От лица Боргова       Он лежал рядом с Бет Хармон на ее гостиничном матрасе, и едва ли его голова была забита мыслями. Он был доволен, если не совсем счастлив и лишь голос жены звучал где-то внутри него, но не настолько громко, чтобы беспокоиться по этому поводу. Он сам выбрал это. Его не обманули, хотелось бы, но нет. Он хотел ее и сейчас, по крайней мере, он мог присоединиться к ней.       Он услышал ее медленное дыхание и повернулся, чтобы посмотреть на нее, исследуя каждую черту ее прекрасного лица. Сейчас перед ним лежала не опасная женщина. Протянув руку, Василий легонько поцеловал ее в щеку, стараясь не разбудить, но потерпел поражение. У нее вздрогнули ресницы, и она глубоко задышала.       Ему хотелось поговорить с ней, услышать ее голос перед тем, как уйти. Вот почему он начал задавать вопросы, ответы которых и так знал.       — Играть в шахматы тебя научил уборщик, да? В приюте? — он запнулся на слове приют, хорошо помня ее проблемное прошлое.       Она улыбнулась и кивнула: — Мистер Шейбл, в Метуэне, — сказала она, глядя в потолок, и он видел, как ее глаза быстро передвигаются по воображаемой шахматной доске.       — В первый раз, когда я выиграла его, он так разозлился, что запер меня в подвале, — Бет улыбалась, и ему казалось намного дольше, чем доводилось ее видеть такой, и он был доволен, что был рядом с ней в такой момент.       — Он был мне как отец, но я поздно поняла это, — она вытянулась через него к тумбочке, на которой лежал бумажник, прикасаясь к его груди, заставляя его тело покрыться мурашками. Она вытащила небольшую связку фотографий.       — Моя мама, та, что удочерила меня, — сказала она, держа в руках фотографию знакомой женщины.       Он кивнул: — Я помню ее, из Мехико, — сказал он, — мне жаль, что я так и не поздоровался с ней.       Она посмотрела на него и пожала плечами, спрятав ее фотографию за остальными.       — Тогда ты был занят другими делами, — тихо сказала Бет, держа в руках фотографию пожилого мужчины и молодой девушки.       — Это мы, единственная наша совместная фотография, — она держала фотографию на расстоянии вытянутой руки. — Он хранил ее годами. Я нашла его около года или ну или приблизительно в то время, перед поездкой в Москву. Она убрала и эту фотографию, и тогда он увидел собственное мрачное выражение лица с чужой фотографии, которое смотрело на него. У него ком встал в горле, который душил его.       — Я вырезала это из «Шахматного обозрения», который украла перед первым турниром, — она села и улыбнулась ему, а он протянул руку, задерживая ее на бедре. Ему казалось, он близок к тому, чтобы заплакать.       — Ты был лучшим игроком, Вася, — сказала она, выглядя умиротворенной, когда назвала его Васей. Услышав с ее уст свое имя, он чувствовал, как эмоции переполняют его. — Мне нужна была цель, и ты был ею. Если бы я смогла победить тебя, я оказалась бы достойной. Ее пальцы прошлись по складкам фотографии. — Знаешь, может быть, странно сейчас хранить ее и мне следует ее выбросить.       Он сел и притянул ее лицо к себе и крепко поцеловал, пока у них не закончился воздух.       — Ты самая драгоценная, Бет Хармон, — воскликнул он, — Ты стоишь всего на свете, даже если никогда больше не будешь играть в шахматы.       Он заметил, как она поморщилась и подумал, что Бет заплачет, но слезы не шли. Она откашлялась, отвернувшись       — А как же твоя жена? — спросила она наконец, и он затих. Он отпустил ее лицо. — Твой сын? Твоя репутация? Это, — жестикулируя вокруг себя, — все это того стоит? Стоит?       Она зыркнула на его, а молчал, думал. Пытаясь придумать предлог, чтобы уйти, но даже тот факт, что его жена ждала его несколькими этажами ниже, оказался недостаточным, чтобы заставить его двигаться. Поэтому он заговорил, не задумываясь.       — Первый раз, когда я увидел тебя… в Мехико, лифт, помнишь? — она кивнула.       — Ты назвал меня борцом, — прошептала она.       — Ты борец, и сила природы перед которой я могу только поклониться. Ты играла там, была сильной, и я был так взволнован тобой и твоей игрой. Я не хочу ничего больше, чем учиться у тебя, Бет Хармон. Это не импульсивное решение для меня, знай это. Я не знаю, что будет дальше, но я хочу, чтобы ты была там, со мной или без меня. — Он посмотрел в сторону и нашел свои часы, заметив время.       — Я должен идти, — сказал он, одеваясь и стараясь ничего не чувствовать.       Бет медленно выдохнула, встав на колени, протянув руки к его талии. Под ее весом кровать заскрипела. Он погладил ее по волосам, по щекам и посмотрел на нее свысока, пока она наблюдала за ним снизу.       Бет спросила: — Ты останешься? — и Боргову пришлось отвернуться, все еще держась за нее.       — Не сейчас, — сказал он, направляясь к двери. — Рано или поздно, но не сейчас.       Его жена усадила его за обеденный стол, тогда он и почувствовал страх. Это случилось после Венеции, после того, как он вернулся в их общий номер и сразу же пошел в душ, почистив зубы и умывшись два-три раза в попытках избавиться от ее запаха. Как только он лег рядом с ней, она успокоилась, посмотрела ему в глаза и откатилась в другую сторону от него. Он жалок. Он пытался удержать Бет.       — Я больше так не могу, — сказала она дома, голос звучал слабо, будто она плакала, хотя он и не видел ее слез. Черты ее лица оставались спокойными, но он чувствовал себя пойманным, разоблаченным, виноватым. А почему бы и нет? Он заслужил это. Он думал о том, чтобы раскаяться. Потом подумал о том, как его жена после стольких лет заслуживала куда большего, лучшего человека, нежели он.       — Прости меня за то, что я сделал, — прошептал он, и это заставило ее заплакать. По привычке он пошел к ней, заключил в свои объятия и позволил ей плакать до тех пор, пока она не заговорила.       — Значит, это правда? — спросила она.       — Что правда? — ответил он.       — Ты и та девушка... Та американка... — Ей не нужно было продолжать. Он крепко сглотнул, и его молчание послужило ответом.       — Ты выставил меня дурой, Василий— зашипела она, отталкивая его, чуть не упав. — Не могу поверить, что ты выбрал ее, эту наркоманку, эту пьяницу, а не меня.       Он положил руки на голову, чувствуя, что спокоен, пока речь не зашла о Бет. Он протянул руку и взял ее за руки, этого хватило, чтобы успокоить ее на мгновение.       — Она не наркоманка, не просто наркоманка, — поправил он, — она так сильно борется с собой, так глубоко ненавидит себя... — Он посмотрел на свою жену, ему было стыдно. — Я хочу, чтобы она знала, что ее любят, — сказал он, глядя в глаза жене.       — Ты не можешь заставить ее почувствовать это, не трахнув ее? — Она выплюнула это, и он почувствовал, как земля уходит из-под ног. Разве он не мог, спросил он себя.       — Я не знаю, — ответил он честно, болезненно.       Она прервала его: — Я знаю, что ты был влюблен в нее еще с Парижа, ты знал об этом? То, как ты был одержим, когда она проиграла тебе. Ты не мог перестать спрашивать о ней, говорить о ней, я годами пыталась скрыть это от твоего сына, Василий.       Когда она заговорила, он понял, что это правда, он просто не был уверен в своих чувствах. Он не понял этого тогда, но его жена наблюдала за ним все это время. Василий вдруг понял, что он не может искупить свою вину. Он не заслуживал искупления.       — Я забираю нашего сына и иду к родителям. Некоторое время, мы будем там, Василий, — сказала она. Прозвучало это так же устало, как и ее вид.       — Если ты решишь, что хочешь бросить американку, приходи поговорить со мной. Я, возможно, я захочу... — и она ушла. Покачала головой. Она бы не захотела и они оба это знали.       Она резко встала со стула и не смотря на него, поднялась наверх. Он не осмелился за ней последовать.       После того, как она исчезла, он закрылся в своем кабинете и начал пить. Его мир, настолько стабильный до сих пор, рушился, и он не мог ничего сделать, чтобы предотвратить это. Он мог подойти к жене и лечь у её ног и надеяться на то, что она простит его, но он не заслужил её прощения. Он вспоминал Бет, как представлял ее все эти годы, видел в ней соперника. Как Париж снова сделал ее человеком, и как Москва заставила его полюбить ее. Это был медленный взрыв, который, наконец, случился, и как бы он ни хотел своей стабильной жизни, он не знал, как удержать ее в своих руках.       Жена и сын уехали на следующее утро, а он несколько дней оставался дома и ждал плохих новостей. Он ожидал статьи о его романе в "Шахматном обозрении" или в любой другой газете. Он ожидал, что их общие друзья будут относиться к нему, как к прокаженному, но от жены вообще ничего не было слышно. В конце концов, в газетах стали говорить о нем, но это произошло потому, что что он вообще не выходил из дома. Журналистам так и не удалось выяснить причину. Люди относились к нему с сочувствием, когда поняли, что он теперь один. Он ненавидел это чувство больше, чем самого себя.