Птичка в силках

      Утро встретило Ренджуна тянущей болью в пояснице и холодной постелью. Лишь смятые простыни указывали на то, что вчера на них засыпал кто-то помимо него. Джено ушёл, не оставив и записки. Ренджун вздохнул, пялясь в потолок и приказывая себе убрать из головы это неправильное чувство разочарования, поселившееся внутри.       Джено ему ничего не обещал. Это Ренджун набросился на него вчера, буквально вытряхнул из штанов так, будто оголодавший по сексу. В целом, это не было так уж далеко от правды, и всё же Ренджун был не из тех, кто хватается за случайного человека лишь потому, что тот не против горизонтальных развлечений.       Поморщившись, Ренджун встал и сходил в душ, побрился, и вышел уже посвежевшим. Делать трагедию из произошедшего смысла не было: если для Джено это ничего не значило — а к сексу он, очевидно, относился крайне просто, — то и Ренджун не собирался забивать себе голову. До работы оставалось чуть больше получаса, и он оделся, налил себе кофе, сделал бутерброд и принялся задумчиво завтракать. Желудок, будто отзываясь на расстроенное состояние своего хозяина, пищу принимал нехотя, и Ренджун понял, что не может впихнуть себя больше ни крошки — он отложил бутерброд, глотая несладкий кофе, который никогда особенно не любил. Но сегодня именно он ложился на мрачное настроение и не вызывал рвотного рефлекса.       Внутри было паршиво. Так, словно Ренджун не провёл прошлую ночь, крича от удовольствия, а дерьма полной ложкой навернул. Это было неправильно, несправедливо — Ренджун чувствовал себя так, будто Джемину изменил, хотя они уже расстались. Что он сказал бы, узнай, что Ренджун переспал с его любовником? Приревновал бы? И если да, то кого?       Это было каким-то глупым каламбуром, они все трое переплелись тесно нитями судьбы, стискивающими их так плотно, что дышалось с трудом.       Ренджун сунул грязную чашку в раковину и подошёл к зеркалу у окна, чтобы причесать волосы, и вместо этого уставился на зимнюю улицу сквозь стекло.       Джемин, как стойкий оловянный солдатик, стоял чуть поодаль от ступенек ателье, и сердце при виде его сгорбленной фигуры сжалось болезненно. Всегда такой красивый и яркий, Джемин выглядел, будто потухшая лампочка. Его лицо было бледным, лишь на щеках играл лихорадочный морозный румянец, и под глазами залегали глубокие тени. В руках он держал очередной букет — нежные эустомы, уже успевшие покрыться снежной пылью, и Ренджун, глядя на замерзающие, поникшие цветы, вдруг почувствовал бесконечную усталость. Он обулся, а потом вышел из квартиры, стремительно преодолел крохотную приемную и открыл дверь, звякнув колокольчиком.       — Пойдем, — сказал он, — ты хотел поговорить.       Развернувшись, Ренджун вернулся обратно в квартиру. Он слышал, как Джемин на окоченевших ногах поспешно идёт следом, и шуршит пергаментная обёртка букета. На улице стоял крепкий январский мороз, и небо было прозрачным и голубым, словно стеклянным. Ренджун не помнил, когда последний раз за эти тревожные, мрачные дни выходил на улицу утром: он так старательно избегал Джемина, что украдкой пробирался в магазин тогда, когда тот отсутствовал. Было это, обычно, после пяти, и небо успевало потускнеть, затухая закатом. И взглянув раз на эту яркую высоту, он понял, что так ужасно устал прятаться в надёжной крепости своего дома, что готов предпочесть бурю, ожидающую за её стенами.       Джемин бесшумно затворил за собой дверь, разулся и снял пальто. Он выглядел окоченевшим — отметил Ренджун рассеянно, входя в кухню, чтобы наполнить из ещё не остывшего кофейника вторую кружку.       — Давно стоишь?       Затылком он ощущал чужой взгляд — он жёгся подобно перцовому пластырю. Ренджун развернулся, с кружкой в руках, и Джемин вдруг опустился на колени, роняя букет, и обхватил его обеими руками. Его трясло. То ли от рыданий, то ли от многочасового стояния на холоде, и Ренджун, ощущая беспомощно и раздражённо, как нежность и жалость затапливают его сердце, шепнул:       — Эй, ну ты чего?       Громкий всхлип сорвался с чужих губ. Джемин, заикаясь и захлёбываясь слезами, пробормотал:       — Я люблю тебя. Ренджун, боже, я так люблю тебя!.. Прости меня. Прости, мне ужасно жаль!       Слова резанули по сердцу, и Ренджун дёрнулся, в отчаянной попытке вырваться. Нежность задохнулась в нём прошлой болью, чёрной, жестокой, застлала тьмой глаза. С громким стуком поставив кружку на стол, он выплюнул:       — А тебе не жаль было, когда ты трахался с Джено? — и Джемин вздрогнул, словно от удара. — Тебе не жаль было, когда ты ради него выкинул нас, будто ненужный мусор? Тебе настолько захотелось его, что ты наплевал на меня. Вытер о меня ноги. Растоптал моё сердце.       Отстранившись, но хватки так и не разжав, Джемин задрал голову:       — Клянусь, это было один раз, — он кусал губы так сильно, что кожа на них треснула, и выступила кровавая роса.       — И я должен поверить? — Ренджун сложил руки на груди. Всё внутри перекручивалось, будто на мясорубке. — Вначале ты сказал, что не знаешь Хэчана. И я поверил тебе. Потом через него Джено узнал о том, что мы встречаемся, и только после того, как он пришёл ко мне для разговора, ты всё же признался, что связан с ними, и по уши в незаконном дерьме. И я снова поверил, наивный дурак! Думал, что раз мы друг друга любим, то всё остальное не важно. И спустя всего несколько дней я застал вас с Джено вместе, и теперь ты говоришь, что я должен тебе снова поверить?       — Я хотел защитить тебя, — его голос сорвался, Джемин вцепился дрожащими пальцами в ткань брюк. — Я был идиотом. Думал, что смогу скрывать, что если ты ни о чём не узнаешь, то не будешь в опасности.       Опасность? Да вся чертова жизнь Ренджуна была сплошной опасностью, после того, как в ней появились эти двое!       — Ты был идиотом, это верно, — процедил Ренджун.       Гнев вскипел внутри, придавая сил, и он смог вырваться из отчаянной хватки, отойти дальше, в комнату. Ноги не держали. Ренджун сел на кровать, до рези в глазах вглядываясь в сгорбленную фигуру на полу.       — Ты знал, что сможешь играть на два фронта: спать с Джено и встречаться со мной. А я ведь так верил тебе, верил, что ты любишь меня.       Джемин всхлипнул. Не поднимаясь с колен, он подполз ближе, уткнулся мокрым от слёз лицом в ткань ренджуновых брюк.       — Я люблю тебя, — прошептал он надорванно.       — Тогда почему ты сделал это? — спазм схватил железно горло, делая голос сдавленным, жалким. — Ты любишь его?       — Боже, нет! — Джемин замотал отчаянно головой. — Я… я любил его раньше. До тебя, — он затих на долгие секунды, судорожно дыша и глотая слёзы. — Со смерти родителей я жил с пустотой, вечной болью внутри, и был рад заполнить её этой жалкой, невзаимной влюбленностью. Джено всегда было на меня плевать. Секс с ним был бесчувственным и грубым, и после него я чувствовал себя отвратительно. Удовольствие от его касаний было мерзким. Но я будто желал этого, наказывал себя. Джено презирал меня, я знаю. Но я и сам презирал себя, что ещё мне было терять?.. А потом в моей жизни появился ты, светлый и чистый, маленький принц из ателье неподалёку, человек из другой жизни, о существовании которой я успел забыть. И я влюбился. Жил, будто в сказке все эти дни, что ты был рядом, — он запнулся, давясь рыданиями, и Ренджун уложил ладонь на подрагивающую пушистую макушку.       — Когда пришёл Джено, он, кажется, ненавидел меня ещё больше. Сказал, что собирается трахнуть напоследок, и я даже не возразил, будто какое-то помутнение нашло. Боже, Ренджун!.. Я так любил его эти три года, и вдруг обнаружил, что больше не чувствую к нему ничего, и это так меня шокировало, что я сам не понял, как оказался под ним. А потом пришёл ты. И я только тогда понял, что я натворил.       Джемин зарыдал сильнее. Его слёзы — горячие и горькие, просачивались через ткань брюк, жгли кожу. Ренджун знал, что должен был продолжать его ненавидеть. Ему было так больно, так чудовищно больно — а теперь он захлебывался сопереживанием и этой неубиваемой, наивной влюбленностью, вытравить которую не смог, как ни пытался.       — Я бы убил себя. Я не заслуживаю этой жизни. Но вот Джисон… Кто позаботился бы о нём? У него никого нет, кроме меня — а я ужасный, ужасный человек!.. Почему я не умер тогда, пять лет назад?!       Чужой голос сорвался в истерике. Джемин, опустошенный и потерянный, полный разрушительной ненависти к самому себе, конвульсивно затрясся, и Ренджун, задыхаясь от боли, соскользнул на пол, чтобы обнять его, позволяя уткнуться лицом в изгиб шеи.       — Что мне сделать, Ренджун? Что мне сделать, чтобы ты простил меня? — отчаянно зашептал Джемин, крепче сжимая ладони на ткани чужой рубашки.       — Тихо, глупый, — пробормотал Ренджун.       Он гладил Джемина по дурной голове, слушая, как потихоньку успокаивается его дыхание, и слёзы перестают течь. Он не думал ни о чём. Только покачивался из стороны в сторону, перебирал между пальцев шелковистые пряди чужих волос, вдыхал до тоски знакомый аромат парфюма. Так они и сидели, пока дверь не открылась. Радостная улыбка Наён, украшавшая её хорошенькое лицо, потухла.       — Что здесь делает этот, — прошипела девушка, в два шага преодолевая расстояние. — Ренджун? Только не говори, что ты простил его?       Она была, словно валькирия: разрушительный гнев справедливости был написан в каждой черте, и Ренджун обжёгся о него, буркнул:       — Не скажу.       Он не знал, можно ли назвать это щемящее, острое чувство, терзающее его, прощением — но прогонять Джемина, игнорировать его и ненавидеть он больше не мог.       — Из-за этой дряни ты две недели страдал, а теперь сидишь здесь и утешаешь его? Хуан Ренджун, где ты нимб и крылья прячешь? — рыкнула она, и Джемин в ренджуновых руках вздрогнул, весь будто сжимаясь.       Что Ренджун должен был сказать ей? Как объяснить можно было весь этот жуткий сумбур и беспорядок, царивший в жизни в последние месяцы?       Так и не дождавшись ответа, Наён развернулась на каблуках и вылетела в приемную, с грохотом захлопнув за собой дверь. Квартира снова погрузилась в тишину, и слышно было только, как хрипло дышит Джемин, комкая в пальцах рубашку. Он явно не хотел отпускать, но сопротивляться не стал, когда Ренджун отстранился, чтобы заглянуть в его заплаканное лицо:       — Ну и что мне делать с тобой, — Джемин ухватил его ладонь, ткнулся в неё мокрой щекой, коснулся кожи губами.       — Я в твоих руках, — прошептал он, заставляя сердце сладко, болезненно сжаться. — Если ты скажешь мне больше не приходить — я не приду. Скажешь на коленях ползать и умолять — я буду. Всё, что ты захочешь — одно лишь твоё слово, и я всё сделаю. Только пожалуйста, позволь мне снова быть рядом.       Острый укол прошлой боли прошил Ренджуна насквозь, сжал спазмом горло. Ренджун отобрал руку и встал.       — Думаешь, ты заслужил снова встречаться со мной? — сердце колотилось в груди, словно сумасшедшее, и грудь часто вздымалась под рубашкой.       — Нет, не заслужил, — прошептал Джемин, сжимая ладони в кулаки. — Я буду тем, кем ты пожелаешь. Знакомым. Игрушкой. Собачкой на поводке. Только пожалуйста, не прогоняй меня.       Он снова заплакал — бесшумно и жалко, опустив голову и конвульсивно дрожа.       — Ты можешь остаться, — сказал Ренджун, и всё внутри перекрутилось от этой безумной, щемящей надежды в чужом взгляде. — Но кем, я решу сам. А теперь уходи, мне надо работать. Я напишу тебе.       Остаток дня Ренджун провёл в лихорадочном напряжении. Всё валилось из рук, и под конец Наён, ходившая мрачнее тучи, выдернула у него из рук часть костюмного рукава, который Ренджун собирался сшить:       — Тебе без пальца охота остаться? Не видишь, что тебя трясёт, как болонку под дождём?       Ренджун с удивлением уставился на свои ладони. Их и правда мелко трусило, и он вздохнул, в очередной раз запуская пальцы в волосы. Он никак не мог понять себя. Почему он давал Джемину второй шанс? Было ли это фатальной ошибкой, закономерным итогом которой было бы вновь разбитое сердце, или новым началом? Ренджун не знал. Но чувствовал, как этот внутренний баланс силы сместился.       Если бы он захотел, Джемин бы унижался и дальше, целовал бы ему ботинки. Служил, как пёсик, послушный, готовый исполнить любую команду, глядящий с приоткрытым в ожидании ртом.       Мысль о том, каким потрясающим был у Джемина рот — с розовыми губами и умелым языком, жадный и страстный, зажгла сладкую, болезенную щекотку в низу живота. Ренджун вцепился пальцами в волосы, силясь прогнать навязчивую картинку перед глазами: Джемин на коленях, в одном лишь ошейнике, скулящий и нетерпеливый. Он бы целовал его бёдра, лодыжки и ступни, умолял, чтобы ему позволили взять в рот, а потом давился и двигал головой, пока Ренджун не кончил бы ему прямо на язык.       Ренджун простонал в отчаянии, ноги его подломились, и он упал на зелёный диванчик, хватаясь пальцами за ворсистую обивку.       — Наён, я поехавший, кажется, — хрипло вскрикнул он. — Что со мной не так? Я хочу простить его, и хочу его. Я ненормальный!       Девушка, занятая шитьем, со вздохом поднялась из-за машинки и уселась рядом.       — Ну-ну, — успокаивающе пробормотала она. — Разве ты поехавший? Ты просто запутался.       О, Наён просто не представляла, насколько.       — Я переспал с Джено — это с ним мне Джемин изменил, и я знал его ещё до этого. Он говорил мне с ним не связываться. А я связался. А потом я с ним переспал, — выпалил он, и Наён, побледневшая и слегка раздраженная, закатила глаза.       — Так, давай по порядку, — она плеснула в стакан воды и протянула Ренджуну. — Кто такой Джено? И откуда ты знаешь его?       Пожалуй, рассказывать всё было глупым решением. Но Ренджун так устал от своих закипающих мозгов, что вывалил перед подругой все события последних месяцев, и когда закончил, вдохнул глубоко, до потемнения в глазах. Что-то огромное и напряжённое внутри него вдруг сдулось, словно шарик, и он ощутил неестественную, почти блаженную лёгкость.       — Мда. Ну и история, — Наён отобрала у него всё ещё полный стакан и залпом выпила. Глаза её были огромными. — И как ты вообще это переносил всё время? Я бы на твоём месте давно рехнулась.       — А я уже, — слабо хихикнул Ренджун. — Но к психотерапевту я не пойду. Если они все такие, как Джемин…       — То ну их в задницу, — закончила за него Наён.       — Можно и в задницу, — фыркнул Ренджун.       События того злополучного дня, когда он застал Джемина и Джено в офисе, вдруг показались ему чёрной комедией. Он вспомнил, как бежал по снежной улице, сидел в приемной в обнимку со стойкой для зонтиков и вопил, и праздновал потом чёрт пойми что вместе с Наён и Чеён. Всё это вдруг представилось ему таким далёким и будто бы нереальным, словно глядишь на отфотошопленные кадры своей жизни. Вроде, лицо твоё, но было это не с тобой.       — Так что ты будешь теперь делать? — спросила девушка, и Ренджун пожал плечами.       — Джено ушёл. Думаю, больше он не вернётся. А Джемин… ему придется землю жрать, чтобы я простил его. И он будет делать это, пока я не скажу «хватит».       — Жуткий ты человек, Хуан Ренджун, — рассмеялась Наён. Она подобралась ближе и ухватилась за его щёку, принимаясь мять её в пальцах. — Я бы… я бы простить измену не смогла. Но ты из своей боли делаешь силу. Странный ты парень, знаешь? Хорошо, что я не стою у тебя на пути, — она закончила со смешком и сунула пальцы Ренджуну в волосы, чтобы привести их в абсолютный беспорядок.       — Ну вот, теперь я наверняка похож на городского сумасшедшего, — нахмурился притворно Ренджун, выдираясь из цепких рук. Всё внутри пари́ло и пело облегчением разделенной надвоих беды, уже не казавшейся такой страшной.       — Так ты — он и есть. Всё творческие люди немного безумны, — заметила Наён. — Давай закрываться, чудик. Уже шесть часов.       В глазах её была нежность и печаль, и Ренджун ощутил щемящую, трепетную благодарность к этой смелой и искренней девушке. Поднявшись с дивана, он ухватил веник и вдруг подумал о том, что жизнь может быть не такой уж и отвратительной, если на твоей стороне есть чуткая подруга, готовая поддержать и всегда стоящая на твоей стороне.