Ловец над пропастью во ржи

Глава III

      Я самый страшный лгун из всех кого вы видели в жизни. Это ужасно. Если я направляюсь в магазин купить какой-нибудь – всего лишь – журнал, и кто-нибудь спросит меня, куда я иду, я ложно отвечу: «Я иду в оперу». Это ужасно. Так что когда я сказал старику Спенсеру, что мне надо пойти в спортзал забрать мои вещи – это была полнейшая ложь. Я вообще ничего из своих проклятых вещей не храню в зале.       Где я жил в Пэнси, я жил в крыле имени Оссенбергера новой общаги. Она была только для младших и старших. Я был младшим. Мой сосед по комнате был старшим. Крыло было названо в честь одного парня Оссенбергера, закончившего Пэнси. Он сколотил состояние на похоронном бизнесе после выпуска из Пэнси. Что он сделал, он понастроил этих похоронных бюро по всей стране, так что вы можете похоронить членов своей семьи примерно за пять баксов на каждого. Вам стоит увидеть старину Оссенбергера. Он наверняка просто запихивает их в мешок и бросает в реку. Короче, он отдал Пэнси кучу денег, ну и они назвали наше крыло в его честь. На первый футбольный матч в году он приехал в школу в этом большом треклятом «Кадиллаке» и мы все были обязаны вскочить на трибунах и трубить вовсю – то есть аплодировать и орать. Потом, на следующее утро, в капелле [совпадение или нет, но можно также перевести «в похоронном бюро»], он устроил речь часов на десять. Он начал с полтинника старинных анекдотов, просто чтоб показать нам что он был самым обычным человеком. Очень большое дело. Затем он стал рассказывать нам, как он никогда не смущается, в случае каких-нибудь трудностей или чего, опуститься прямо на колени и помолиться Господу. Он говорил, мы всегда должны молиться Богу – говорить с Ним, все дела, – где бы мы ни были. Он сказал, мы должны думать об Иисусе как о своём другане или вроде. Он сказал он всё время разговаривает с Иисусом. Даже когда он ведёт машину. Я прямо офигел. Я так и вижу, как этот большой фальшивый ублюдок переключается на первую передачу и просит Иисуса послать ему чуть больше покойничков. Единственная хорошая часть в его речи была как раз посередине. Он рассказывал нам всем о том, каким важным парнем он был, каким замечательным и вообще, как вдруг парень что сидел прямо передо мной, Эдгар Марсалла, очень громко пукнул. Это было очень грубо, в церкви и вообще, но всё равно это было довольно смешно. Старик Марсалла. Он чуть крышу не сорвал к чёртовой матери. Никто вслух не засмеялся, а старина Оссенбергер сделал вид, что ничего и не слышал, но вот старик Тёрмер, директор, сидел совсем рядом с ним на кафедре, да, и вы бы сказали, что вот он-то всё слышал. Ох, ну и разозлился он. Тогда он ничего не сказал, но следующим вечером он собрал нас на дополнительное занятие в холле учебного корпуса, вошёл и устроил речь. Он сказал, что мальчик, который устроил такой возмутительный поступок в церкви, недостоин учиться в Пэнси. Мы пробовали упросить нашего Марсаллу дать ещё залп прямо во время речи старика Тёрмера, но он был не в том настроении. Словом, вот где я жил в Пэнси. Крыло имени старины Оссенбергера, в новой общаге.       Было довольно приятно вернуться в свою комнату после ухода от старика Спенсера, потому что все были внизу на игре, а батарея в комнате работала, в виде исключения. Стало даже как-то уютно. Я снял свои куртку и галстук и расстегнул воротник рубашки; и затем я надел эту шапку что я купил в Нью-Йорке тем утром. Это была такая красная охотничья шапка, с одним из этих очень, очень длинных козырьков. Я увидел её в витрине одного спортивного магазина, когда мы вылезли из подземки, сразу после того, как – я уже говорил – я оставил там все чёртовы рапиры. Она стоила мне всего доллар. Способ как я носил её, я поворачивал её козырьком назад – очень старомодно, признаю, но мне больше нравилось так. Я хорошо смотрелся в ней, задом наперёд. Затем я взял ту книгу которую тогда читал и сел в моё кресло. Там было по два кресла в каждой комнате. У меня было одно и у моего соседа, Уорда Стрэдлейтера, было одно. Ручки были в печальном состоянии, потому что постоянно на них все садились, но это всё равно были довольно удобные кресла.       Книга что я читал была та книга, что я взял в библиотеке по ошибке. Они дали мне не ту книгу, а я не заметил этого, пока не вернулся в свою комнату. Они дали мне «Из дебрей Африки», автор – Исаак Динесен. [1937 г., автобиографическая повесть датской писательницы Карен Бликсен, публиковавшейся под псевдонимом Исаак Динесен.] Я думал, плохая книга, но это было не так. Это была очень хорошая книга. Я немного нелитературный, но я много читаю. Мой любимый автор это мой брат Д.Б., а другой любимый – Ринг Ларднер. Мой брат дал мне книгу Ринга Ларднера в день рождения, прямо перед тем как я оказался в Пэнси. Там были эти очень смешные, сумасшедшие пьесы, а потом там была одна история об одном дорожном полицейском, который влюбляется в ту очень милую девушку, которая вечно гоняет. Вот только он уже женат, полицейский этот, так что он никак не может жениться на ней. А потом эта девушка погибает, потому что она вечно ездила слишком быстро. Этот рассказ просто убил меня. Что я больше всего люблю так это книгу которая хотя бы иногда забавная. Я читаю много классических книг, как «Возвращение на родину» [Томас Харди] и так далее, и они мне нравятся, и я читаю много военных книг, и мистерий, и много чего ещё, но они не слишком-то меня трогают. Что меня правда трогает, так это, когда вот ты полностью прочитаешь книгу, ты хочешь, чтобы автор что это написал стал твоим обалденным другом и ты бы мог позвонить ему на телефон когда бы ты этого ни захотел. Это нечасто случается, в общем. Я был бы не против позвонить этому Исааку Динесену. И Рингу Ларднеру, если бы Д.Б. не сказал мне что он уже умер. Взять вот «Бремя страстей человеческих» Сомерсета Моэма. Я прочёл её прошлым летом. Это вполне хорошая книга в общем-то, но мне не захотелось позвонить Сомерсету Моэму. Не знаю, он просто не такой парень кому бы я хотел позвонить, вот и всё. Я бы лучше позвонил старому Томасу Харди. Мне нравится его Юстасия Вэй.       Короче, я надел свою новую шапку и сел и начал читать эту книгу «Из дебрей Африки». Я уже прочитал её, но мне хотелось перечитать некоторые моменты заново. Я прочитал только около трёх страниц, в общем, когда я услышал как кто-то выходит из душевой. Даже не глядя я точно понял кто это был. Это был Роберт Экли, парень который жил в комнате рядом с моей. Там был душ между каждыми двумя комнатами в нашем крыле, и раз восемьдесят пять в день старина Экли входил ко мне без стука. Наверное, он был единственным парнем во всей общаге, кроме меня, кто не спустился на игру. Он вообще почти никуда не ходил. Он был очень своеобразной личностью. Он был сеньором, старшим, и он пробыл в Пэнси все четыре года и вообще, но никто даже не называл его как-нибудь кроме «Экли». Даже Херб Гейл, его собственный сосед по комнате, вряд ли когда-нибудь называл его «Боб» или даже «Эк». Даже если он когда-нибудь женится, его собственная жена наверняка будет звать его «Экли». Он был одним из этих очень, очень высоких, сутулых парней – в нём было около шести футов четырёх дюймов (~193 см), – с гнилыми зубами. За всё то время что он жил в комнате рядом со мной я никогда, ни одного раза не видел его, чистящего свои зубы. Они всегда выглядели мохнатыми и ужасными, и он к чёрту делал тебя почти больным если ты смотрел на него в столовой когда его рот был набит картошкой пюре и горохом или ещё чем. Кроме того, у него было полно прыщей. Не только на лбу или на подбородке, как у большинства парней, но вообще на всём его лице. Но и это ещё не всё, у него был ужасный характер. Ещё он был каким-то неприятным. Я не слишком сходил по нему с ума, если говорить по правде.       Я мог ощущать его стоящим на пороге душа, прямо за моим креслом, высматривающим, был ли Стредлейтер в комнате. Он ненавидел личность [кишки, сущность] Стредлейтера и никогда не заходил в комнату если где-нибудь там был Стредлейтер. Да он почти всех ненавидел, к чёртовой матери.       Он слез с порога душевой и впёрся в комнату. «Приве-е-т», – сказал он. Он всегда здоровается так, словно ему невероятно скучно или он невероятно устал. Он не хотел, чтоб вы подумали, что он пришёл увидеть вас или ещё что. Ему хотелось, чтоб вы подумали, что он зашёл по ошибке, Господи Боже.       «Здорово», – говорю, но не отрываюсь от книги. Если при парне вроде Экли ты оторвёшься от книги, ты пропал. Ты всё равно пропал, но это будет не так быстро если ты не обратишь на него внимания.       Он начал гулять по комнате, очень медленно, блин, как обычно, трогая твои личные вещи на столе и тумбочке. Ох, как же он иногда на нервы действовал. «Как фехтование прошло?» – спрашивает. Ему просто хотелось оторвать меня от книги и лишить удовольствия. Глубоко наплевать ему было на фехтование.       – Наши выиграли, или как? – говорит.        – Никто не выиграл, – говорю. Не глядя на него, ага.        – Чё? – говорит. Он всегда заставляет тебя повторять дважды.       – Никто не победил, – говорю. Я скрытно выглянул посмотреть с чем он там возился на моей тумбочке. Он пялился на фотографию девчонки с которой я водился в Нью-Йорке, Салли Хейс. Он должно быть брал эту треклятую фотографию и пялился на неё как минимум пять тысяч раз с тех пор как я её поставил. А ещё он всегда ставил её обратно не на то место, когда заканчивал. Он делал это специально. Вы бы тоже так сказали.        – Никто не победил, – говорит. – То есть как это?        – Я оставил проклятые рапиры и экипировку в подземке.       Я по-прежнему не смотрел на него.        – В подземке, Боже правый! Ты потерял их, что ли, ты это имеешь в виду?        – Мы сели не на тот поезд. Мне пришлось вскакивать смотреть на чёртову карту на стене.       Он подошёл и встал у меня на свету. «Эй, – говорю. – Я читаю одно и то же предложение в двадцатый раз с тех пор как ты вошёл».       Любой другой кроме Экли понял бы такой намёк. Но не он, не-е-т.       – Думашь они тя заставят заплатить за них?        – Я не знаю, и мне вообще без разницы. Как нащёт сесть или ещё что, крошка Экли? Ты ведь у меня прямо на свету стоишь.       Он не любил, когда его называли «малыш Экли» или как-нибудь вроде этого. Он всегда говорил что это я малыш потому что мне было шестнадцать а ему восемнадцать. Его с ума сводило, что я называл его «малыш Экли».       Он продолжал стоять на свету. Он определённо был того рода парней что не уйдут со света и не дадут тебе читать если ты их попросишь. Он сделает это, всё-таки, но гораздо позже, чем ты попросишь его.        – А что читаешь-то? – спрашивает.        – Книгу, блин.       Он перевернул мою книгу своей лапой так чтобы увидеть её название. «Что-то хорошее?» – спрашивает.        – То предложение что я всё читаю просто потрясающее.       Я могу быть довольно саркастичным, когда я в настроении. А он этого не понял, снова. Он начал заново бродить по комнате, трогать все мои личные вещи, вещи Стредлейтера. В конце концов, я положил мою книжку на пол. Ты не сможешь прочитать ничего если рядом парень вроде Экли. Это невозможно.       Я сполз к чёрту к самой спинке кресла и смотрел, как старина Экли превращает мою комнату в свой дом. Я чувствовал некоторую усталость из-за поездки в Нью-Йорк и так далее, ну и я начал зевать. А потом я начал немножко валять дурака. Иногда я веселюсь по полной, просто чтоб было не так скучно. Вот что я сделал, я нацепил свою старую добрую охотничью шапку козырьком вперёд и опустил его на глаза. Таким макаром я не видел ни хрена. «Кажется я слепну, – говорю я этим очень хриплым голосом. – Милая моя матушка, всё погружается в такой мрак вокруг меня».       – Да ты съехал, Богом клянусь, – произносит Экли.        – Милая матушка, протяни мне свою руку. Почему ты не хочешь подать мне руку?       – Эх ты, повзрослей уже наконец.       Я начал искать рукой вокруг, как слепой, но не вставал или ещё чего. Я продолжал болтать:       – Милая матушка, почему ты не хочешь протянуть мне руку помощи?       Я всего лишь прикалывался, чесслово. Иногда это меня веселит. Кроме того, я знал что это до чёртиков злит старину Экли. Он всегда будил во мне старого садиста. Я довольно часто так издевался над ним. В конце концов, я бросил эту затею, в общем. Я опять развернул шапку, уже козырьком назад, и расслабился.       – Чьё эт? – спросил Экли. Он держал наколенник моего соседа по комнате и показывал мне. Этот чел Экли хватал всё. Он бы небось даже твой старый пластырь или ремень схватил. Я сказал ему что это Стредлейтера. Так он сразу швырнул это на его кровать. Он взял это с тумбочки Стредлейтера, а бросил на кровать.       Он подошёл и уселся на подлокотник стредлейтеровского кресла. Он никогда не садился в кресло. Лишь вечно на подлокотник. «Где блин ты достал эту шляпу?» – спросил.        – В Нью-Йорке.        – Сколько?        – Бакс.        – Надули тебя.       Он принялся чистить свои ногти на ногах кончиком спички. Он всегда чистил свои ногти на ногах. В каком-то смысле это было смешно. Его зубы вечно выглядели покрытыми мхом, его уши вечно были грязны как котлы в аду, но он всегда чистил ногти на ногах. Я полагаю он думал что это делало его очень чистоплотным. Он опять взглянул на мою шапку пока их чистил.        – Дома мы носим шляпы типа таких чтоб стрелять оленей, – говорит. – Господи, Холден, это шляпа для охоты на оленей.        – Да вот чёрта с два… – Я снял шапку и посмотрел на неё. Я типа закрыл один глаз, как будто я прицеливался. – Это шляпа для охоты на людей, – говорю. – Я в этой шляпе людей стреляю.        – Твои предки ещё не знают, что тебя отчислили?        – Не-е-т.        – А где там Стредлейтера черти носят, кстати?        – Внизу на игре он. У него свидание. – Я зевнул. Я постоянно зевал. А всё потому, что в комнате было чертовски тепло. Это вгоняло в сон. В Пэнси ты либо мёрзнешь до смерти, либо подыхаешь от жары.        – Великий Стредлейтер, – хмыкнул Экли. – Слушй. Одолжи мне твои ножницы на секунду, лано? Они ведь рядом с тбой?        – Нет. Я уже упаковал их. Они где-то на верхушке шкафа.        – Достань их на секунду, лано? У меня тут ноготь задрался, отрезать хочу.       Ему не было дела, убрал ты что или нет и что вещь лежит на верхушке шкафа. Я достал их для него в итоге. А ещё я чуть не убился в процессе. Как только я открыл дверцу шкафа, стредлейтерова теннисная ракетка – с этой её деревянной рукояткой – грохнулась мне на башку. Был такой «бемс», чертовски больно ударило. Это чуть и Экли не угробило. Он начал ржать своим очень высоким фальцетом. Ржал всё время пока я лазил доставать ему чемоданчик чтоб взять и дать ему ножницы. От смеха он чуть и не сдох. Что-то такое – парню прилетает в голову камень или вроде – смешило Экли до боли в животе. «Да у тебя есть чёртово чувство юмора, Экли, детка, – говорю ему. – Ты это знал? – Я передал ему ножницы. – Давай я буду твоим менеджером. Я тебя на чёртово радио устрою. – Я уселся обратно в кресло, а он начал стричь свои большие торчащие ногти. – Как нащёт использовать там стол или что-то вроде? – говорю. – Стриги их над столиком, въехал? Я совсем не хочу гулять ночью по твоим гнусным ногтям голыми ногами». Он продолжил стричь прямо над полом, не въехал. Херовые у него манеры. Вот я о чём.        – С кем у Стредлейтера свиданка? – спрашивает. Он всё следил за отношениями Стредлейтера, даром что он его ненавидел от души.        – Да не знаю. А что?        – Ничего. Бля, я терпеть не могу этого сукин сына. Он один такой сукин сын, которого я реально не выношу.        – А он по тебе с ума сходит. Сказал мне, что думает, что ты чёртов принц, – говорю. Я называю людей «принцами» или ещё как довольно часто, когда стебусь. Это спасает меня от скуки или что-то вроде того.        – Это его постоянное высокомерное отношение, – Экли сам себя завёл, – Я не переношу этого сукина сына. Ты вот думаешь он…        – Ты бы не хотел стричь свои ногти над столом, чёрт тебя..? – говорю ему. – Я тебя раз пятьдесят…        – У него всё время этот снисходительный вид, – не слышит меня Экли, – Я даже не считаю этого сукина сына умным. Это только он так считает. Он думает он почти самый…        – Экли! Твою в бога душу мать! Можешь пожалуйста стричь свои грёбаные ногти над столом? Я тебя в пятидесятый раз прошу.       Он начал их стричь над столом, ура, прогресс. Единственным способом заставить его что-то делать было наорать на него.       Я посмотрел на него некоторое время. Затем я начал речь:        – Ты злишься на Стредлейтера из-за того что периодически он говорит тебе о чистке зубов. Он не хочет обидеть тебя, совсем-совсем нет. Он не говорил этого прям вот вслух, но он никого не хочет обидеть. Всё что он имеет в виду это то, что ты бы выглядел лучше и чувствовал себя лучше, если бы ты, ну, чистил иногда свои зубы.       – Я чищу свои зубы. Не гони.        – Нет, не чистишь. Я слежу за тобой, ты не чистишь, – говорю. Я сказал это без усмешки, без упрёка. Мне было жалко его, в общем-то. Я про то, что совсем не приятно услышать, если кто-нибудь вдруг тебе скажет, что ты не чистишь свои зубы. – Нормально всё со Стредлейтером. Он не очень плохой. Просто ты его не знаешь, вот в чём беда.        – А всё равно он сукин сын. Он тщеславный грёбаный сукин сын.        – Ну да, он тщеславный, но в чём-то он благородный. Правда, – говорю. – Смотри. Представь, к примеру, что Стредлейтер носит галстук, который тебе нравится. Я грю, на нём галстук, который тебе чер-товски нравится – это только пример, не на самом деле. Знаешь что бы он сделал? Он бы наверно снял его и отдал тебе. Это уж наверняка. Или – знаешь как бы он поступил? Он бы положил его тебе на кровать или ещё что. Но он бы дал тебе этот грёбаный галстук. А большинство парней бы только…        – К чёрту это, – сказал Экли. – Будь у меня его деньги, я бы тоже…        – Нет, не «тоже». – Я покачал головой. – Не отдал бы ты ему галстук, малыш Экли. Если б у тебя были его деньги, ты бы был одним из самых…        – Хватит звать меня «малыш Экли», ей-богу, достал. Я тебе по возрасту в отцы гожусь.        – Нет, не годишься.       Боже, иногда он нереально раздражающий. Никогда не упустит шанса напомнить, что тебе шестнадцать, а ему восемнадцать.        – Начнём с того, что чёрта с два бы я дал тебе оказаться в моей семье, – сказал я.        – Ладно, просто кончай звать меня…       Вдруг дверь открылась, и старина Стредлейтер собственной персоной без стука быстро вошёл в комнату. Он всегда куда-то спешил. Словно у него было важных дел по горло. Он подошёл ко мне и играясь как чёрт дважды хлопнул по моим щекам – а такое может очень раздражать.        – Слушай, – говорит. – У тебя есть какие особые планы на вечер?        – Да не знаю. Возможно. А какого чёрта там творится снаружи – снег что ли метёт? У него вся куртка в снегу была.        – Ага. Слушай. Если ты сегодня никуда особо не идёшь, может одолжишь мне свою шерстяную спортивку?       – Кто выиграл матч? – спрашиваю.        – Ещё только середина игры. Мы сливаемся, – сказал Стредлейтер. – Нет, без шуток, ты одолжишь мне свою куртку на вечер или нет? Я залил всю свою серую фланелевую какой-то дрянью.        – Да я не против, я только не хочу чтоб ты её растянул своими проклятыми плечами, – говорю. Мы были практически одного роста, но он весил почти вдвое больше моего. А ещё эти его широченные плечи.        – Не растяну, – говорит. Он пошёл в уборную в обычной своей спешке. – Как жизнь, а, Экли? – спрашивает у Экли. Он был как минимум довольно дружелюбным, Стредлейтер этот. Вообще это была маскировка под дружелюбие, но он хотя бы здоровался с Экли, да и вообще.       Экли только пробормотал что-то, когда тот спросил «Как жизнь?» Он не ответил ему, но всё-таки кишка была у него тонка, чтоб хотя бы не промычать что-то. А затем он сказал мне:        – Думаю, пойду я. Увидемся потом.       – Ладно, – говорю. У меня не разбивалось сердце, когда он возвращался в свою собственную комнату.       Старик Стредлейтер начал стягивать с себя куртку, галстук и так далее. «Вот думаю может побриться по-быстрому», – говорит. У него росла довольно густая борода. Самая настоящая, и усы тоже.        – Где там у тебя девушка? – спросил я у него.        – Она ждёт во флигеле.       Он вышел из комнаты со своими вещами и полотенцем подмышкой. Без майки или футболки. Вечно он разгуливал с голым торсом, потому что думал, что у него чертовски хорошее телосложение. Ну оно, в принципе, таким и было, да. Это я должен признать.