Ловец над пропастью во ржи

Глава IV

      У меня не было никаких особых дел, так что я уселся на раковину и болтал с ним пока он брился. Мы были одними-единственными в умывалке, так как все ещё были на матче. Жарко было как в аду и стёкла все запотели. Там стояло около десяти раковин, все как раз у стены. Стредлейтер выбрал среднюю. Я сел на ту что была справа от него и стал крутить кран холодной воды туда-сюда – вот такая нервная привычка у меня. А Стредлейтер, пока брился, насвистывал «Песнь Индии». У него был один из тех очень пронзительных свистов, что практически никогда не попадают в тональность песни, а он всегда выбирал такие, которые и хорошему свистуну исполнить тяжело – такие, как «Песнь Индии» или «Бойня на Десятой авеню». Он мог любую песню серьёзно испортить.       Помнишь я раньше сказал что Экли был разгильдяем по своей натуре? Ну, таким же был и Стредлейтер, только немного в другом смысле. Стредлейтер больше был скрытым разгильдяем. Он всегда выглядел отлично, Стредлейтер то есть, но вот вы бы посмотрели, например, на его бритву. Она всегда была ржавой как чёрт и вся полна засохшей пены, волос и мусора. Он никогда её не чистил хоть как-нибудь. Он всегда хорошо смотрелся, когда заканчивал приводить себя в порядок, но всё равно он был по натуре неряхой, уж я-то это знаю. Причина по которой он ухаживал за собой чтобы выглядеть аккуратно была в том, что он был безумно влюблён в себя самого. Он считал себя самым красивым парнем во всём Западном Гемпшире. Он и был довольно красивым, да – я признаю. Но он больше был из тех красивых парней, что если бы ваши родители увидели его фотографию в вашем альбоме с фотографиями всех учеников, они бы спросили: «А кто этот мальчик?» Я хочу сказать, красота его была альбомная. Я знал кучу ребят в Пэнси намного красивее Стредлейтера, на мой взгляд, но они не выглядят так на своих фотографиях в альбомах. Там у них обычно нос большой или уши торчат. Я постоянно замечаю эту штуку с красотой и фотографиями.       В общем, я сидел на раковине рядом с той, над которой брился Стредлейтер, и как бы игрался с водой. На мне всё ещё была надета моя красная охотничья шапка, с козырьком назад, ага. О, я и правда был в восторге от этой шляпы.        – Эй, – говорит Стредлейтер. – Не окажешь мне большую услугу?        – Какую? – спрашиваю. Не слишком воодушевлённо. Он всегда просил тебя сделать ему большое одолжение. Глянь на любого очень красивого парня, или парня который много о себе думает: вечно они просят тебя оказать им большое одолжение. Только потому что они сходят по себе с ума, они думают, что и ты сходишь по ним с ума, и что ты прямо сдохнуть можно как хочешь оказать им услугу. Да это же смешно, в каком-то смысле.        – Ты идёш куда сёдня вечером? – спрашивает.        – Возможно. Или нет. Я не знаю. А что?       – Я должен прочесть с сотню страниц по истории к понедельнику, – говорит. – Как насчёт написать за меня сочинение, по английскому, м? Меня прибьют, если я не сдам эту дурость к понедельнику, вот почему я прошу. Как нащёт этого?       Это было очень смешно, упасть как смешно, правда.        – Я тот, кто убирается из этого чёртового места, и ты просишь меня написать тебе грёбаное сочинение, – говорю.        – Ну-у да-а, я знаю. Дело в том, однако, что мне конец, если я не сдам. Будь другом. Будь дружбаном. Выручишь?       Я не сразу ему ответил. Неопределённость полезна для таких придурков как Стредлейтер.        – Что сочинять? – спрашиваю.        – Что хочешь. Любое описание. Комната. Или дом. Или место где ты однажды жил или что – ты знаешь. Лишь бы этих описаний там было много как в аду.       Он широко зевнул пока говорил это. У меня от этого все кишки перевернулись. Я про то как они зевают прямо в тот момент, когда просят тебя сделать им ёбаное одолжение. «Ты только не пиши слишком хорошо, и всё, – говорит мне. – Этот сукин сын Хартселл думает ты знаток в английском, и он знает что ты мой сосед по комнате. Так я грю то есть не лепи все эти запятые и прочее на нужные места».       Вот ещё кое-что от чего у меня по-королевски болит задница. Я про то, что ты хорош в написании сочинений, а кто-то начинает болтать о запятых. Стредлейтер всегда так делал. Он хотел заставить тебя думать, что единственной причиной того что он был слаб в написании сочинений было то, что он ставил запятые не в те места. В этом смысле он был немного похож на Экли. Я как-то сел рядом с Экли на баскетбольном матче. У нас был потрясный чел в команде, Хови Койл, который мог забрасывать им с самой середины поля, даже не задевая щита или сетки. А Экли всё говорил, всю блин игру, что Койл был идеально сложен для баскетбола. Боже, как же я ненавижу такое.       Мне стало скучно сидеть на умывальнике через какое-то время, так что я отошёл на пару шагов назад и начал изображать что-то вроде чечётки, просто от нехер делать. Я просто развлекался. На самом деле я не умею отплясывать чечётку или ещё что, но в умывальнике был каменный пол, как раз годный для такого. Я начал изображать одного из тех парней в кино. Из одного из этих мюзиклов. Для меня фильмы как отрава, я их ненавижу, но мне очень нравится изображать из себя актёров. Старик Стредлейтер пялился на моё отражение в зеркале пока брился. Всё что мне нужно это публика. Я эксгибиционист. «Я чёртов сын чёртового губернатора, – говорю. Я очень старался. Скакал там по всей умывалке. – Он не хочет дать мне стать чечёточником. Он хочет отправить меня в Оксфорд. Но чечётка у меня в крови, чёрт подери!»       Старик Стредлейтер засмеялся. У него не было особых проблем с чувством юмора.        – Это первая ночь ежегодного шоу Зигфельда Фоллиса!       Я начал задыхаться. Фиговая у меня дыхалка.        – Ведущий не может выйти на сцену! Он напился как скотина. Так кого возьмут они чтобы занять его место? Меня, вот кого. Маленького крошку губернского сынка!        – Хде ты достал эту шляпу?? – спрашивает Стредлейтер. Он имел в виду мою охотничью шапку. Он её впервые заметил.       Я уже запыхался, так что я перестал скакать вокруг. Я снял свою шапку и посмотрел на неё наверно в девятнадцатый раз.        – Я достал её в Нью-Йорке этим утром. За один бакс. Нраится?       Стредлейтер кивнул.       – Отличная, – говорит. Он только подлизывался ко мне, на самом деле, потому что сразу после этого он сказал:        – Слушай. Ты собираешься писать сочинение для меня? Я должен знать.        – Если у меня будет время, напишу. Если нет, то нет, – говорю. Я снова уселся на раковину рядом с ним. – С кем у тебя свидание? – спрашиваю у него. – С Фитцджеральд?        – Чёрта с два, нет! Я ж тебе говорил. Я порвал с этой свиньёй.        – Да-а?? Отдай её мне, чувак. Я серьёзно. Она моего типа.        – Да бери… Она слишком взрослая для тебя.       Внезапно – без серьёзной причины, правда, разве что я был в настроении повалять дурака – мне захотелось спрыгнуть с умывальника и сделать старому Стредлейтеру двойной нельсон. Это удержание в реслинге, если вы не знаете, когда ты со спины просовываешь противнику руки подмышками, хватаешь его за затылок и гнёшь голову к груди, а вернее просто всё ниже и ниже – пока шея не сломается, если тебе этого хочется. Ну я так и сделал. Я приземлился на него как чёртова пантера.        – Бросай это дело, Холден, ей-богу! – сказал Стредлейтер. Он был не в настроении. Он брился и всё такое. – Ты хошь шоб я шо сделал – башку себе к чёрту отрезал?       А я не отпускаю. Я довольно удачно его зажал двойным нельсоном. «Сам вырвись из моих железных тисков, – говорю».        – И-сус Христос…       Он положил свою бритву, и вдруг резко вскинул свои руки и как бы разбил мои тиски. Он был очень сильным парнем. Я очень слабый парень.        – А теперь, брось маяться этой дурью, – сказал он. Опять начал бриться везде. Он всегда бреется дважды, чтобы выглядеть как святой. Этой своей ужасающей старой бритвой.        – С кем ты тогда встречаешься, если не с Фицджеральд? – спрашиваю его. Я сел на рукомойник напротив него, опять. – С той малышкой Филлис Смит?        – Нет. Должен был с ней, но всё перемешалось. Это соседка по комнате девушки Бада Тоу… Ой. Я чуть не забыл. Она ж знает тебя.        – Кто меня знает?        – Та, с кем я встречаюсь сегодня.        – Да-а? – спрашиваю. – А как её зовут? – Я был заинтригован.        – Дай подумать… М. Джин Галлахер.       Бля. У меня тут чуть сердце не остановилось.        – Джейн Галлахер, – говорю. Я аж сполз с раковины когда он это сказал. Господи, я фактически умер.        – Ты чёрт возьми прав, я её знаю. Она жила буквально через дверь от меня, позапрошлым летом. У неё ещё был тот большой вонючий доберман-пинчер. Это из-за него я её встретил. Её псина бывало забегала в наш…        – Ты у меня прямо на свету стоишь, Холден, Господи, – произнёс Стредлейтер. – Вот те обязательно прям тут стоять?       Ёпт, ну я и взбудоражен был, ох блин и дела.        – Где она? – спрашиваю у него. – Я олжен спуститься вниз и поздороваться с ней хотя бы. Где же она? В пристройке?        – Ага.        – Как это она меня вспомнила? Она сейчас в Б.М. [Брин Мор, женский колледж в Пенсильвании] учится? Она говорила что наверно поступит туда. А ещё говорила что может в Шипли попадёт. Я думал она в Шипли. Как это она обо мне вспомнила?       Я был очень взволнован, правда.        – Да не знаю я, Господи. Может встанешь, а? Ты на полотенце моём, – сказал Стредлейтер. Я сидел на его тупом полотенце.        – Джейн Галлахер, – говорю вслух. Я всё никак не мог опомниться. – Господи Иисусе.       Старик Стредлейтер намазывал «Виталисом» свои волосы. Моим «Виталисом».        – Она танцовщица, – говорю, – балет и всё такое. Раньше она по два часа каждый день занималась, прямо на самом солнцепёке иногда, даже под дождём пару раз, представляешь? Она всё переживала, что у неё ноги испортятся – заплывут жиром и всё… Я с ней в шашки постоянно играл.        – Ты с ней во что постоянно играл??        – В шашки.        – В шашки, чёрт тебя возьми!        – Ага. Она помню не желала двигать свои дамки. Вот чё она творила? У неё появлялась дамка, а она ей не ходила. Она просто оставляла её в последнем ряду, и всех друг за другом там собирала. И ни одного хода ими не делала. Ей просто нравилось, как они смотрелись: четыре дамки в последнем ряду.       Стредлейтер ничего мне не ответил. Такие вещи обычно почти никому не интересны.        – Ей мама состояла в том же клубе что и мы, – рассказываю я ему. – Я как-то подвозил там клюшки для гольфа, подрабатывал. Несколько раз и её матери подносил. Она ударов по сто семьдесят тратила на девять лунок, из восемнадцати.       Стредлейтер не особо меня слушал. Он расчёсывал свои великолепные волосы.        – Нада бы спуститься и хоть поздороваться с ней, – говорю.        – Так чё ж не идёшь?        – Иду я, ещё минуту.       Он начал заново делать пробор. Причёска у него битый час занимала.        – Её мама и папа развелись. Мать потом вышла за какого-то алкаша, – говорю. – Пропитой мужик с волосатыми ляжками. Помню я его. Он вечно в одних семейниках ходил. Джейн говорила, что он вроде как драматург или ещё там какой хрен, но всё что я видел это как он постоянно бухает и слушает каждую идиотскую программу по радио. И бегает вокруг этого злосчастного дома, голяком. А там Джейн рядом, и мать её, и я.        – Чё, правда? – спрашивает Стредлейтер. Вот это его заинтересовало, да. Как бухой в стельку мужик шатается по дому голый при девчонке поблизости. Стредлейтер был натуральным извращенцем, один секс на уме.        – У неё было дурацкое детство. Я это всё не выдумал.       Но это Стредлейтера не интересовало, куда там. Ему только разврат подавай.        – Джейн Галлахер, Господи…       Я не мог перестать о ней думать. Ни в какую не получалось.        – Я должен спуститься и увидеть её, хотя бы.        – Так хули ты не спускаешься-то, а? Всё только говоришь об этом. – сказал Стредлейтер.       Я подрулил к окну, но не видно было ни черта, оно всё запотело из-за жары в умывальной.        – Сейчас у меня нет настроения, – говорю. Не было его. А для такого ты должен быть в настроении. – Я думал, она учится в Шипли. Готов был поклясться, что в Шипли.       Я прошёлся взад-вперёд по умывалке. Всё равно мне больше было нечем заняться.       – Ей понравилась игра? – спрашиваю.       – Да, наверное. Я не знаю.        – А она не говорила тебе, как мы раньше всё время играли в шашки, или хоть что-нибудь, говорила?        – Да не знаю я. Господи. Я же только что встретил её, – ответил Стредлейтер. Он наконец закончил расчёсывать свои драные прекрасные волосы и убирал все свои стрёмные принадлежности.        – Слушай. Передай ей от меня привет, слышишь?        – Ладно, – бросил Стредлейтер, но я знал что он скорей всего не передаст. Возьми к примеру парня как Стредлейтер, они никогда не передают твои приветы людям.       Он вернулся в комнату, но я ещё поторчал немного в умывалке, всё думал о старой Джейн. А потом тоже пошёл в комнату.       Стредлейтер возился со своим галстуком перед зеркалом, когда я вошёл. Он половину своей никчёмной жизни тратит перед зеркалом. Я забрался на кресло и типа присматривал за ним оттуда.        – Эй, – говорю ему. – Не говори ей, что меня отчислили, лады?        – Лады.       Была у Стредлейтера одна хорошая черта. Тебе не надо было объяснять ему каждую грёбаную мелочь, что, зачем и почему, как приходилось делать с Экли. В основном, думаю, это потому, что ему было всё до фени. Вот в чём на самом деле была причина. А Экли другое дело. Экли был очень любопытным ублюдком.       Он напяливал на себя мой шерстяной пиджак.        – Христа ради, попытайся не растянуть его напрочь, – говорю. Я его всего раза два надевал.        – Не растяну. Где, блять, мои сигареты?        – На столе. – Он никогда не знал, где у него что. – Под твоим шарфом.       Он сунул их себе в карман – в мой карман.       Я перевернул свою шапку козырьком вперёд, сам не знал зачем, просто так. Я вообще занервничал почему-то. Я довольно нервный чел.        – Слышь, а куда ты её повезёшь на свидание? – спрашиваю у него. – Уже придумал?        – Не знаю. В Нью-Йорк, если будет время. Она себе отгул взяла только до девяти тридцати, святая простота.       Мне не понравилось, как он это сказал, так что я говорю ему:        – Она это сделала наверное потому, что просто не знала, насколько красивым, милым козлом ты являешься. Вот если бы она знала, она бы уж наверняка отпросилась до девяти тридцати утра.       – Хорошо бы, чёрт возьми, – отвечает Стредлейтер. Ты его так просто не заденешь. Он был слишком самоуверен. – Слушай, давай без шуток. Напиши для меня сочинение, – говорит. Он уже был в пальто, уже готов уходить. – Не лезь из шкуры там, не старайся особо, просто сделай его выразительным как преисподнюю, чтоб там одни описания были. Идёт?       Я не ответил ему. Не было у меня настроения на сочинения. Вот что я сказал: «Спроси её, по-прежнему ли она держит дамки в заднем ряду», – и всё.        – Ладно, – сказал Стредлейтер, но я знал, что он не спросит. – Ну, будь здоров.       Громко хлопнул дверью и свалил к чертям.       Я просидел в том кресле ещё с полчаса после того как он ушёл. То есть я просто сидел в кресле и ничего не делал. Я только думал о Джейн и о том, что Стредлейтер пошёл с ней на свидание, ну вы понимаете, я так распереживался что чуть не съехала крыша, я же вам объяснил, каким озабоченным уродом был этот Стредлейтер.       Внезапно Экли снова вплыл в комнату, через дверь душевой, как обычно. Впервые в своей дурацкой жизни я был действительно рад его увидеть. Он переключил мои мысли на другое.       Он проторчал там фактически до ужина, всё говорил, как он ненавидит парней Пэнси, и давил большущий прыщ у себя на подбородке. Он даже не использовал свой носовой платок. Я даже не уверен, был ли у него носовой платок, если честно. Я никогда не видел чтоб он им пользовался, ни разу.