Ловец над пропастью во ржи

Глава VII

      Чуть-чуть света пробилось через душевую из нашей комнаты, и я увидел его лежащим в постели. Я чертовски хорошо знал, что он только притворялся спящим. «Экли? – спрашиваю. – Ты не спишь?»       «Ага».       Было довольно темно, я наступил на чей-то ботинок на полу и чуть не свернул себе шею. Экли как бы сел в кровать и опёрся на свои руки. На его лицо было полно чего-то белого, от прыщей. В темноте он смахивал на какое-то привидение.        – Чем ты тут занимаешься, дьявол? – спрашиваю я.        – Ты ещё мать твою спрашиваешь чем я занимаюсь? Я пытался поспать пока вы, парни, не начали творить весь этот шум. За что вы там сражались-то, чёрт вас возьми?        – Где выключатель? – я не мог найти свет. Я шарил рукой по всей стене.        – На кой тебе свет?.. Вон около твоей руки.       Наконец я нашел выключатель и включил свет. Старина Экли заслонился рукой чтоб свет не резал глаз.        – Господи! – говорит. – Что за чертовщина произошла с тобой?       Он имел в виду кровь и так далее.        – У меня была небольшая ссора со Стредлейтером. – говорю. Потом я опустился на пол. У них в комнате никогда не было ни единого стула. Я не знаю что за херь они с ними вытворяли.        – Слушай, – говорю, – не желаешь немного поиграть в канасту?       Он очень любил играть в канасту.        – Да у тебя кровь до сих пор течёт, Боже праведный. Ты бы лучше приложил чего-нибудь.        – Сама остановится. Слушай. Хочешь ты сыграть разок в канасту или нет?        – В канасту, чёрт тебя. Ты хоть знаешь сколько сейчас времени, а?        – Да не много. Всего-то около одиннадцати, одиннадцати тридцати.        – Всего-то! – воскликнул Экли. – Слушай. Я собираюсь встать и пойти в Церковь утром. А вы там начали орать и драться прямо посреди чёртовой… Какого чёрта вы дрались-то, вообще?        – Долгая история. Не хочу тебя утомлять, Экли. Я забочусь о твоём благополучии, – ответил я ему. Я никогда не обсуждал с ним свою личную жизнь. Прежде всего, он был даже тупее Стредлейтера. Стредлейтер просто гений был по сравнению с Экли.        – Эй, – говорю, – ничего если я сегодня переночую в постели Илая? Он ведь всё равно не вернётся до завтрашнего вечера, да?       Я прекрасно знал что не вернётся. Илай уезжал к себе домой почти каждые выходные.        – Понятия блин не имею когда он вернётся, – сказал Экли.       А-а, как это меня раздражало.        – Как блть ты не знаешь когда он вернётся? Он никогда не возвращается раньше чем к ночи воскресенья, разве не так?        – Так, но Господи Боже, не могу же я просто сказать кому-то что они могут спать в его чёртовой кровати если захотят.       Убивает меня этот парень. Я потянулся со своего места на полу и похлопал его по долбанному плечу.        – Ты – принц, малыш Экли, – говорю. – Ты это знаешь?        – Нет, я говорю – я не могу просто взять и разрешить кому-то спать в…        – Ты настоящий принц. Ты джентльмен и ученик, малыш, – говорю. Ну он и правда таким был. – А тебе не случилось иметь при себе пару сигарет, а? Скажешь «нет» и я помру.        – Нет, не случилось, это просто факт. Слушай, какого дьявола вы подрались?       Я не ответил ему. Всё что я сделал – встал, подошёл к окну и посмотрел наружу. Я ощутил себя таким заброшенным, непонятно почему. Мне захотелось умереть.        – Какого дьявола вы подрались, из-за чего? – спросил Экли, наверное, в пятидесятый раз. Он определённо мне мозг проесть хотел этим вопросом.        – Из-за тебя, – я сказал.        – Из-за меня, серьёзно?        – Ага. Я защищал твою никчёмную честь. Стредлейтер сказал, что у тебя гнилая натура. Я не мог позволить ему спокойно жить после такого.       Тут он как подскочит.        – Он так сказал? Не врёшь? Сказал?       Я сказал ему что я лишь прикалывался, а потом я подошёл и улёгся на кровать Илая. Я так херово себя чувствовал, не объяснить. Было так чертовски тоскливо.        – Эта комната воняет, – говорю. – Я отсюда чую твои носки. Ты их ни разу что ли в прачечную не отдавал?        – Если тебе не нравится, можешь знаешь что сделать, – ответил Экли. Какой ж он остроумный. – Как нащёт выключить этот долбанный свет?       Я не выключил его прям так вот сразу. Просто продолжал валяться на илаевской кровати, думать о Джейн и так далее. У меня просто абсолютно ехала крыша когда я думал о том как она и Стредлейтер где-то сидят в машине толстожопого Эда Бэнки. Всякий раз когда я об этом думал мне хотелось выпрыгнуть из окна. Вы просто не знаете Стредлейтера. А я знаю. Большинство парней в Пэнси только говорили о сексуальных отношениях с девчонками всё время – Экли, например, – но у старого Стредлейтера они и правда были. Я был лично знаком с как минимум двумя девчонками которых он поимел. Это правда.        – Расскажи мне историю своей невероятной жизни, малыш Экли, – говорю.        – Как нащёт выключить к херам долбанный свет? Мне утром надо встать на мессу.       Я поднялся и выключил свет, коли уж это могло сделать его счастливым. И снова улёгся на илаевскую кровать.        – Чё это ты собираешься делать – дрыхнуть в кровати Илая? – спросил Экли. Просто идеальный, блять, хозяин.        – Может. Может нет. Да ты не парься.        – Я не парюсь. Просто, нахрен мне не сдалось, чтобы Илай вдруг приехал и нашёл какого-то парня в крови…        – Расслабься. Не собираюсь я здесь спать. Не буду я злоупотреблять твоим грёбаным гостеприимством.       Пару минут спустя он уже храпел как старый хрыч. А я так и остался лежать там в темноте, но пытался больше не думать о Джейн и Стредлейтере в ёбаной тачке ёбаного Эда Бэнки. Но это было почти невозможно. Проблема в том, что я знаю подход этого парня, Стредлейтера. Это делало ситуацию ещё хуже. Мы однажды были на двойном свидании, в машине Эда Бэнки, и Стредлейтер сидел сзади, со своей парой, а я сидел спереди со своей. Ну и подход был у этого чела. Вот что он делал, он сначала пудрил мозги своей девушке эдаким очень тихим, честным голосом – как будто он не только красивым был, но ещё и хорошим, честным парнем, ага. Меня чуть не вырвало пока я его слушал. Его девчонка всё твердила: «Нет, пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста». Но старина Стредлейтер продолжал пудрить ей мозги этим голосом Авраама Линкольна, искренним голосом, и в конце концов сзади машины наступила ужасающая тишина. Это было нереально смущающе. Не думаю что он переспал с ней в тот вечер – но к тому определённо шло. Он был чертовски к этому близко.       Пока я там лежал и пытался не думать, я услышал как старый знакомый Стредлейтер вернулся из душевой и вошёл в нашу комнату. Было слышно как он раскладывает свои грязные туалетные принадлежности и открывает окно. Он был большим любителем свежего воздуха. Потом, немного погодя, он выключил свет. Он даже не осмотрелся вокруг в поисках меня.       На улице было даже ещё унылее. Не было слышно даже ни одной машины. Я ощутил себя таким одиноким и слабым, что даже захотел разбудить Экли.        – Эй, Экли, – сказал я типа шёпотом, чтобы Стредлейтер не услышал меня через душевую.       Меня и Экли не услышал в итоге.        – Эй, Экли!       Он всё ещё не слышал меня. Спал как скала.        – Э-э-э-кли!       Вот это он услышал, всё как надо.        – Какого дьявола опять с тобой не так? – спрашивает. – Я же спал, Господи милостивый.        – Слушай. Что обычно делают, чтобы уйти в монастырь? – спросил я у него. Я типа обдумывал идею уйти в какой-нибудь. – Надо быть католиком и всё прочее?        – Ну разумеется ты должен быть католиком. Скотина ты, неужели ты разбудил меня только чтобы задавать тупые воп…        – А-а-а, да засни уже снова. Я всё равно не собираюсь присоединяться к какому-нибудь. С моей удачей я наверно попаду только в такой, где все монахи ненастоящие. Где все – тупые бараны. Ну или просто козлы.       Когда я это сказал, старик Экли выскочил из-под одеяла как чёрт из табакерки.        – Слушай, – говорит, – мне плевать что ты говоришь обо мне или ещё чем, но если ты хочешь поостроумничать над моей сраной религией, чёрт тебя задери,..        – Успокойся, – говорю я. – Никто не собирается ничего говорить про твою грёбаную религию.       Я слез с илаевской кровати и пошёл к дверям. Не собирался я больше торчать в этой ебанутой атмосфере ни секунды. Я остановился по дороге, хотя, и пожал руку Экли, и подарил ему долгое, фальшивое рукопожатие. Он выдернул её у меня. «В чём прикол?» – спрашивает.        – Ни в чём. Просто хочу поблагодарить тебя за то что ты такой чертовский принц, вот и всё, – сказал я. Сказал очень искренним, честным голосом. – Ты классный парень, Экли, детка, – говорю. – Ты знаешь это?        – Ну умничай, умничай. Когда-нибудь кто-нибудь разобьёт твою…       Я даже не удосужился дослушать его. Я хлопнул проклятой дверью и выполз в коридор.       Все спали или гуляли или сидели дома на выходных, и было очень, очень тихо и угнетающе в коридоре. Там валялся пустой тюбик зубной пасты «Колинос» под дверью Лихая и Хоффмана, и пока я шёл к лестнице, я всё пинал его меховыми туфлями, что были на мне. Вот что я думал сделать, я думал спуститься и посмотреть, чем там занимался мой старикан Мэл Броссард. Но вдруг я передумал. Внезапно я понял, что на самом деле мне надо убираться из Пэнси к чёртовой матери – прямо этой ночью, и всё тут. То есть не ждать ни среды, ни понедельника. Я больше не хотел там торчать. Мне тут было слишком грустно и одиноко. Так что вот что я решил сделать, я решил снять комнату в отеле Нью-Йорка – и просто отдыхать до самой среды. Затем, в среду, отправиться домой полностью отдохнувшим в отличном настроении. Я предполагал, что мои родители наверняка не увидят письмо старого Тёрмера о том, что меня отчислили, примерно до вторника или среды. Мне не хотелось вернуться домой до того, как они прочитают и хорошенько переварят это письмо. Мне не хотелось быть рядом, когда они будут читать его в первый раз. Моя мать включит истошную истеричку. Она не так плоха когда хорошенько что-то переварит, вообще-то. Кроме того, мне нужны были какие-то небольшие каникулы. Нервы у меня совсем расшатались и были абсолютно ни к чёрту.       Словом, вот что я решил делать. Поэтому я вернулся в комнату и включил свет, чтобы начать собирать вещи и так далее. Да мне собственно и собирать было почти нечего. Старина Стредлейтер даже не очухался. Я закурил сигарету и полностью оделся, а потом я сложил оба чемодана Глэдстоунс которые у меня были. Это заняло у меня всего пару минут. Я очень быстрый собиральщик.       Кое-что немного расстроило меня пока я упаковывался. Мне пришлось упаковать эти новые фирменные коньки, которые моя мама прислала мне буквально пару дней назад. Это расстроило меня. Так и вижу, как моя мама идёт в Сполдингс и задаёт продавцу миллион глупых вопросов, – и тут я снова вылетаю из школы. От этого мне стало довольно грустно. Она купила мне не те коньки – я хотел беговые, а она взяла хоккейные, – но я всё равно из-за этого расстроился. Почти каждый раз, как мне кто-нибудь что-нибудь дарит, я в итоге расстраиваюсь.       Когда я уложил все вещи, я пересчитал свои деньги. Не помню, сколько там было точно, но порядком. Бабушка как раз прислала мне денег где-то неделю назад. Есть у меня одна бабушка, которая щедро дарит деньги. У неё уже шарики за ролики заезжают, она старая как чёрт, и вот значит она мне присылает деньги на день рождения раза четыре в год. Но даже так, со всеми этими деньгами, я подумал, что мне не стоит особо тратиться. А то ведь никогда не знаешь когда понадобятся. Поэтому я вот что сделал, я спустился на этаж и разбудил Фредерика Вудруффа, того парня, которому я одолжил печатную машинку. Я спросил его, сколько он мне за неё даст. Он был довольно богатым челом. Сказал, что он не знает. Что не особо он хочет её купить. Но в конце концов всё равно купил. Она стоила баксов под девяносто, а он дал за неё двадцать. Он злился что я его разбудил.       Когда я уже полностью был готов, собрал чемоданы и остальное, я постоял у лестницы и кинул последний взор в этот долбанный коридор. Типа всплакнул. Не знаю, зачем. Я надел свою красную охотничью шапку, развернул её козырьком назад, как я люблю, и затем заорал во всю свою тупую глотку:        – Доброй ночи, кретины!       Готов спорить, я разбудил каждую скотину на этаже. И убежал ко всем чертям. Какой-то дурак разбросал скорлупу от орехов по всем ступенькам, и я чуть не свернул свою больную голову.