Ловец над пропастью во ржи

Глава X

      Всё ещё было довольно рано. Не уверен, который час, но не слишком поздно. Я ненавижу укладываться спать, когда я ещё даже не устал. Так что я открыл свои чемоданы и вытащил чистое бельё, и затем сходил в ванную, намылся и сменил майку. Что я думал сделать, я думал спуститься вниз и посмотреть, что за чертовщина творилась в Сиреневом зале. У них был такой ночной клуб, «Сиреневый зал», в отеле.       Пока я переодевался, я чуть было не звякнул своей сестрёнке Фиб, кстати. У меня определённо было настроение поговорить с ней по телефону. С кем-то понимающим, в общем. Но у меня не было и шанса дозвониться до неё, потому что она всё-таки была ещё маленьким ребёнком и наверняка уже спала и не подошла бы к телефону. Я думал, может, бросить трубку, если ответят родители, но это бы тоже не сработало. Они б узнали меня. Моя мать всегда узнаёт, что звонил я. У неё интуиция. А так бы я точно не отказался поболтать о всякой чепухе со старушкой Фиби какое-то время.       Вам бы стоило на неё поглядеть. Вы никогда в жизни не видали такого хорошенькой и умной малой. Она действительно умная. Я имею в виду, у неё одни пятёрки всё время с начала школы. Факт в том, что я один-единственный тупой в семье. Мой брат Д. Б. писатель, а мой брат Алли, который умер, я вам рассказывал, вообще был колдун. Я единственный по-настоящему тупой. Но вы должны видеть старину Фиби. У неё рыжие волосы, оттенком немного похожие на волосы Алли, совсем коротенькие в летнюю пору. Летом она закладывает их за уши. У неё красивые милые маленькие ушки. Зимой вот волосы у неё довольно длинные. Иногда мама заплетает их, а иногда нет. Они и так и так ей очень идут, в общем. Ей всего десять. Она худенькая, как я, но по-хорошему. Как раз для роликовых коньков. Я видел её однажды из окна, когда она катила через Пятую авеню в парк, и смотрелась она в самый раз худенькой, очень складной. Вам б она понравилась. Я к тому, что если вы что-то рассказываете Фиби, она точно знает, о какой чертовщине вы ведёте речь. Я к тому, что вы даже можете брать её с собой куда угодно. Если вы приведетё её на плохой фильм, к примеру, она поймёт, что это плохой фильм. Если вы приведёте её на весьма хороший фильм, она будет знать, что это весьма хороший фильм. Д. Б. и я взяли её раз посмотреть французский фильм «Жена пекаря», там ещё Ремю играет. Она прям обалдела. Её любимый фильм – «Тридцать девять ступеней», однако, с Робертом Донатом. Она знает весь этот чёртов фильм наизусть, потому что я её на него водил раз так десять. Когда этот самый Донат приезжает на эту шотландскую ферму, к примеру, когда убегает от копов и всё такое, Фиби прямо вслух говорит – именно когда шотландец в фильме говорит это: – «Вы едите селёдку?» Она все диалоги знает назубок. А когда этот учёный в фильме, который на самом деле немецкий шпион, поднимает свой мизинец, на котором половина суставов отсутствует, чтобы показать Роберту Донату, старина Фиби его опережает – она в темноте поднимает свой мизинец передо мной, прямо перед моим лицом. Она ничего девчонка. Вам бы она понравилась. Единственная проблема в том, что иногда она немножко слишком нежная. Для ребёнка она очень эмоциональна. Правда. Что ещё она делает, она постоянно пишет книги. Только она их не заканчивает. Все они о каком-то ребёнке по имени Хейзел Вэверфилд – только наша Фиби зовёт его «Хаззл». Старина Хаззл Вэверфилд – девочка-детектив. Она вроде бы сирота, но её отец периодически объявляется. Отец её всегда «высокий привлекательный джентльмен около двадцати лет от роду». Сдохнуть можно. Старина Фиби. Богом клянусь она бы понравилась вам. Она была умной даже когда она была совсем ещё маленькой. Когда она была совсем ещё маленькой, я и Алли бывало брали её с собой в парк, особенно по воскресеньям. У Алли была парусная лодка, на которой он любил подурачиться по воскресеньям, и мы, бывало, брали нашу Фиби с собой. Она надевала белые перчатки и шла ровно между нас, как леди, все дела. И когда мы с Алли вели всякие там беседы обо всём на свете, наша Фиби слушала. Иногда забудешь, что она рядом, потому что она такая мелкая, но она даст о себе знать. Она постоянно прерывала. Она толкала или дёргала или ещё что Алли или меня и спрашивала: «Кто? Кто это сказал? Бобби или леди?» И мы ей говорили, кто это сказал, а она такая: «О», – и опять слушает. Алли тоже от неё обалдевал. Я имею в виду, он её тоже любил. Ей теперь десять, и больше она уже не такая маленькая девочка, но всё равно все устоять перед ней не могут – все, кто понимают, разумеется.       Короче, она была кем-то, с кем всегда хочется поговорить по телефону. Но я слишком боялся, что ответят родители, и что затем они обнаружат, что я в Нью-Йорке, вылетел из Пэнси и так далее. Так что я просто закончил надевать свою рубашку. Затем я совсем собрался и спустился на лифте в холл, поглядеть, что там происходит.       За исключением пары прыщавых парней да пары шлюховатых блондинок холл был почти пуст. Но было слышно, как играют музыку в Сиреневом Зале, поэтому я пошёл туда. Народу было не особо много, но они всё равно дали мне плохой столик – где-то на задворках. Надо было сунуть бакс под нос официанту. В Нью-Йорке, брат, деньги всё решают – я не шучу.       Оркестр был отвратительный. Бадди Сингер. Очень громкий, но не по-хорошему громкий – безобразно громкий. А ещё там было очень мало людей моего возраста. Фактически, никого не было моего возраста. Там были преимущественно взрослые самовлюблённые парни со своими девушками. За исключением столика прямо рядом со мной. За столиком прямо рядом со мной сидели те три девицы лет около тридцати или чуть больше. Все трое были довольно некрасивые, и на всех были такие шляпы, что сразу понятно, что они на самом деле жили не в Нью-Йорке, но вот одна из них, блондинка, была не слишком плоха. Она была типа милой, эта блондинка, и я было начал смотреть на неё многозначительным взглядом, как именно тут официант пришёл взять у меня заказ. Я заказал виски с содовой и попросил не разбавлять – это я сказал чертовски быстро, потому что если ты мнёшься и мямлишь, они думают, что тебе меньше двадцати одного, и не подадут тебе ни один алкогольный ликёр. Проблемы всё равно возникли, даже так.        – Простите, сэр, – говорит он, – но вы можете как-то подтвердить свой возраст? Ваше водительское удостоверение, может быть?       Я окинул его очень холодным взглядом, словно он чертовски оскорбил меня, и спросил его:        – Я что, похож на несовершеннолетнего?        – Я извиняюсь, сэр, но у нас есть…        – Хорошо, хорошо, – говорю. Мысленно я послал всё к чёрту. – Принесите мне колы.       Он начал удаляться, но я позвал его обратно.        – Н’могли бэ вы добавить капельку рома туда или ещё чего-нибудь?       Я его попросил. Я его очень вежливо попросил.        – Не могу я сидеть в таком месте совсем трезвым. Н’могли бэ вы подлить туда немного рома или ещё чего-нибудь?        – Мне очень жаль, сэр... – сказал он – и смылся. Я не держу на него зла, в общем-то. Они потеряют свою работу, если продадут несовершеннолетнему. Я грёбаный несовершеннолетний.       Я начал бросать многозначительные взгляды на трёх ведьм по-новой. Вернее, на блондинку. На остальных только совсем с голодухи можно польститься. Я не пялился в открытую, нет. Я всего лишь каждую из них одарил этим очень холодным случайным взглядом. Что они сделали, однако, все трое, когда я это сделал, – они принялись хихикать как идиотки. Они небось подумали, что я был слишком юн, чтобы оценивающе смотреть на кого-либо. Это меня чертовски возмутило – можно подумать, я хотел жениться на них или что ещё. Мне следовало окатить их ледяным взглядом после того, что они сделали, но проблема была в том, что мне очень захотелось потанцевать. Иногда мне очень хочется танцевать, и это был как раз такой случай. Так что внезапно я как бы перегнулся через столик и сказал:        – Девушки, не желает ли кто-нибудь из вас потанцевать?       Я не спросил их грубо или ещё как. Очень вежливо – факт. Но чёрт бы их побрал, прости Господи, они подумали, что и это было чем-то ужасно смешным. И они принялись хихикать ещё больше. Я не шучу: они были тремя форменными кретинками.        – Ну же, – сказал я. – Я буду танцевать с вами по очереди. Идёт? Как вам такое? Ну же, пойдёмте!       Мне правда хотелось танцевать.       В конце концов, блондинка поднялась потанцевать со мной, потому что было видно, что на самом деле я говорил ей, и мы вышли на площадку. Оставшиеся, двое чудищ, чуть не впали в истерику. Думаю, я должен был бы быть вдрызг пьяным, чтобы связаться с ними.       Но оно того стоило. Блондинка отлично танцевала. Она вообще была одной из лучших танцовщиц, с которыми я танцевал. Я не преувеличиваю, некоторые из этих невероятно глупых девиц могут легко побить тебя в танцах. А вот возьмите действительно умную девушку – и половину времени она будет пытаться вести тебя за собой; или она будет такой неумелой танцовщицей, что лучше всего будет остаться за столом и просто напиваться с ней.        – А вы умеете танцевать, – сказал я блондинке. – Вам б в профи надо. Я вот про что. Я однажды танцевал с профи, так вот вы вдвое лучше неё. Вы слыхали когда-нибудь про Марко и Миранду?        – Что? – сказала она. Она и не слушала меня. Только всё выискивала кого-то глазами.        – Я говорю, вы слышали когда-нибудь о Марко и Миранде?        – Да не знаю. Нет. Я не знаю.        – Ну, танцоры такие, а она танцовщица. Она не очень хороша, впрочем. Она делает всё как полагается, но всё равно она не так хороша. Знаете, когда девушка действительно здоровский танцор?        – Что ты сказал? – спросила она. Она не слушала меня, снова-здорово. Её мысли были заняты смотрением по сторонам.        – Я говорю, знаете, когда девушка действительно хорошо танцует?        – У–у.        – Ну слушайте. Моя рука лежит у вас на спине. Ежели мне думается, что ничего нет под моей рукой – ни задницы, ни ляжек, ни ног, вообще ничего нет – значит, девушка действительно великолепная танцовщица.       Она не слушала, вот так. Так что я о ней на время забыл. Мы просто танцевали. Боже, как эта тупая девка танцевала. Бадди Сингер и его вонючий оркестр играли «Есть лишь одно на свете…», и даже они не смогли вполне всё разрушить. Эта песня то громче, то тише. Я не пытался делать какие-то трюки, пока мы танцевали – ненавижу парней, что вытворяют полно трюков на публику на танцплощадке, – но я её совсем закружил, и она отлично слушалась. Соль в том, что мне казалось, ей тоже нравилось танцевать – до тех пор, пока она не открыла рот и не начала пороть чушь.        – Я и мои подруги видели Питера Лорри прошлым вечером, – выдала она. – Киноактёр. Собственной персоной. Он покупал газету. Он милый.        – Повезло вам, – сказал я ей. – Правда повезло. Вы это знаете?       Она правда была идиоткой. Но как же она танцевала. Я не мог удержаться, чтобы, ну, не поцеловать её в её дурную голову – понимаете – в макушку, прямо в пробор, ага. Она разозлилась, когда я это сделал.        – Эй! Что за дела?        – Просто. Ничего такого. Вы правда здорово танцуете, – сказал я. – У меня есть сестрёнка, которая ещё только в грёбаном четвёртом классе. Вы почти так же хороша, как она, а она танцует лучше, чем кто-либо – живой или мёртвый.        – Следите за языком, будьте добры.       Что за женщина, брат. Королева, черти её задери.        – Откуда вы с подругами приехали? – спросил я её.       Она не ответила мне, однако. Была занята выискиванием старины Питера Лорри собственной персоной, полагаю.        – Откуда вы с подругами приехали? – снова спросил я.        – Что?        – Откуда вы, девушки? Не отвечайте, если вам не хочется. Я не хочу, чтобы вы себя заставляли.        – Из Сиэттла, Вашингтон, – сказала она. Делала мне большое одолжение, говоря со мной.        – Вы чрезвычайно интересный собеседник, – сказал я ей. – Вам это известно?        – Чего?       Бросил я это дело. Всё равно она всё мимо ушей пропускала.        – Не хотите немного поджиттербажить, если они заиграют быструю? Не избитый джиттербаг с прыжками или чем – а хороший и простой танец. Все усядутся, когда заиграют быструю, кроме стариков и толстяков, и у нас будет полно места. Лады?        – Да это несущественно для меня, – говорит. – Эй. Сколько тебе лет-то на самом деле?       Это меня задело, по некоторым причинам.        – О, Господи. Зачем всё портить? – говорю. – Мне двенадцать, чёрт подери. Я переросток.        – Слушай. Я уже говорила тебе об этом. Мне не нравится твоя манера речи, – сказала она. – Если ты собираешься продолжать так выражаться, я могу пойти посидеть со своими подругами, к твоему сведению.       Я извинялся как чокнутый, потому что оркестр начал играть быструю. Она начала джиттербажить со мной – но очень просто и без выдумок. Она была очень хороша. Всё, что надо было делать – просто касаться её. И когда она вертелась, её милые маленькие булки дергались так здорово. Я от неё голову потерял. Вот я про что. Я был в неё наполовину влюблён к моменту, когда мы сели. Вот что не так с девушками. Всякий раз, как они делают что-то миленькое, даже если там смотреть особо не на что или они вообще тупые, ты в них наполовину влюбляешься, и тогда уже вообще не понимаешь, где же ты, чёрт возьми, очутился и что делать. Девчонки. Господи Иисусе. Они тебя с ума свести могут. На самом деле могут.       Они не пригласили меня присесть за их столик – главным образом потому, что они были совсем невоспитанными, – но я всё равно к ним подсел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис как-то-там – Крабс или Кребс. Имена двух уродин были Марти и Лаверн. Я сказал им, что меня зовут Джим Стил – просто так, без причины. Затем я попытался втянуть их в небольшую интеллигентную беседу, но это оказалось практически невозможным. Клещами из них слова было не вытянуть. Было даже не понятно, которая из них самая глупая. И все трое всё время шарили глазами по всему грёбаному залу, как будто ожидали, что в любую минуту может ввалиться толпа звёзд кино. Они видимо думали, что кинозвёзды зависают в «Сиреневом зале», когда приезжают в Нью-Йорк, а не в «Сторк-клубе» или там «Эль Марокко». Примерно полчаса я от них добивался, где они работают у себя в Сиэттле. Все трое работали в одном страховом агентстве. Я спросил, нравится ли им их работа, но вы думаете можно было получить умный ответ от этих трёх дур? Я думал, две образины, Марти и Лаверн, были сёстрами, но они очень обиделись, когда я их спросил. Можно сказать, что ни одна не хотела выглядеть как другая, и не за что их тут обвинять, но это всё равно очень смешно.       Я со всеми потанцевал – со всеми тремя – по разу. Одна страшила, Лаверн, была ещё ничего танцор, но вот другая, Марти, просто убивала. Со стариной Марти танцевать было как со Статуей Свободы. Единственным способом хоть вполовину с ней повеселиться было развлечь себя самому. Ну я возьми и скажи ей что только что видел Гарри Купера, кинозвезду, на другом конце зала.        – Где? – спрашивает – очень взволнованно: – Где?        – Ох, вы его упустили! Он только что ушёл. Почему вы не посмотрели сразу как я вам сказал?       Она почти перестала танцевать и начала смотреть через головы людей, не видать ли его.        – Ну, блин! – воскликнула она.       Я ей почти сердце разбил – да нет, не почти. Мне было чертовски жаль, что я над ней пошутил. Некоторых людей нельзя разыгрывать, даже если они того заслуживают.       А потом вот что произошло, очень забавное. Когда мы вернулись к столу, Марти рассказала остальным, что Гарри Купер только что был и ушёл. Ё, Лаверн и Бернис чуть с собой не покончили когда это услышали. Они все взбудоражились и спросили Марти видела ли она его и так далее. Старина Марти ответила, что видела его, но только краем глаза. Я чуть не подох.       Бар закрывался на ночь, поэтому я быстренько заказал каждой по два бокала, пока всё не закрыли, а себе взял ещё две Колы. Чёртов стол ломился от количества бокалов. Одна из страшил, Лаверн, всё прикалывалась, что я пью только Колу. У неё было безупречное чувство юмора. Они с Марти пили коктейль со льдом «Том Коллинз» – и это в середине декабря, чёрт их подери. Ничего лучше не придумали. Старина Бернис, блондинка, пила бурбон и воду. Да ещё как пила. Все трое продолжали искать по залу кинозвёзд всё это время. И почти не разговаривали – только между собой, и то чуть-чуть. Марти говорила больше остальных. Она говорила очень старомодно, пошло и скучно, тубзик например она называла «девичьей комнатой», а когда старый, дряхлый, несчастный кларнетист из оркестра Бадди Сингера взял соло и выдал парочку скучных вариантов основной темы, ей показалось, что это было шикарно. Его кларнет она называла «палочкой». Какой же она была пошлой. Другая уродина, Лаверн, считала себя очень остроумной. Всё просила меня позвонить моему отцу и спросить, чем он занят вечером. Спрашивала, есть ли у моего отца сегодня свидание или нет. Четыре раза это спросила – определённо, она была остроумной. А Бернис, блондинка, вообще почти ничего не говорила. Всякий раз, как я её о чём-то спрашивал, она переспрашивала: «Что?» Немного погодя это начинает действовать на нервы.       Внезапно, когда они всё допили, они взяли и встали и сказали, что им пора по койкам. Они сказали, что им надо рано вставать, чтобы успеть к первому выступлению в мюзик-холле в Радио-сити. Я пытался упросить их ещё немного посидеть, но они не согласились. Так что мы попрощались и всё. Я им сказал, что навещу их как-нибудь в Сиэттле, если приеду туда однажды, но я сомневаюсь, что такое будет. Что я их навещу, в смысле.       С сигаретами и всем прочим чек вышел почти на тринадцать баксов. Я думал, что они хотя бы предложат оплатить напитки, что они успели выпить до меня – а я бы им не дал оплатить, естественно, но они должны были хоть предложить это. Я не особо расстроился, впрочем. Они были очень некультурными, а ещё эти грустные, смешные шляпки на них. И то, что они рано встанут ради первого выступления в Радио-сити, расстроило меня. Когда кто-то, какая-нибудь девушка в ужасно выглядящей шляпе, например, проделывает долгий путь до Нью-Йорка – из Сиэттла, Вашингтона, ну чёрт их возьми, – а заканчивается всё тем, что они встают рано утром и идут смотреть паршивое выступление в мюзик-холле Радио-сити, я невыносимо расстраиваюсь. Да я бы им всем трём сотню коктейлей купил, чтоб только они мне этого не говорили.       Я ушёл из «Сиреневого зала» вскоре после них. Они всё равно уже закрывались, да и оркестр уже давным-давно ушёл. В первую очередь, это было одним из тех мест, в которых тоска смертная, если ты не можешь хорошо с кем-нибудь потанцевать или хотя бы взять что-нибудь натурально алкогольное, а не Колу. Нет в мире ни одного ночного клуба, в котором можно долго находиться без того, чтобы хотя бы не взять ликёра и не напиться. Или если с тобой нет девушки, от которой ты действительно без ума.