Однострочники

Ненормально, когда ты не всецело принадлежишь себе; во время сна тебя начинает душить, и не сонным параличом, а собственная рука, или не совсем твоя рука, или не рука вовсе – когтистое подобие, покрытое жёсткими гладкими пластинами. Просыпаться по утрам, смотреть в водную гладь в раковине, реке, луже и понимать, что часть лица обрастает какой-то гадостью из другого мира, мерзким проклятьем, которое так плотно въелось в кожу, что даже Богини (пусть и бывшие) разводят руками. Потирая красные полосы на шее, замечать, что пластин становится больше, что они ползут по твоей коже, забирают твоё тепло и человечность, а даркин всё заговаривает и заговаривает тебе зубы: ну что, Шида, уже понятнее, что тебя ждёт? Ни черта не понятнее, стискиваешь челюсти (удлинившиеся клыки с одной стороны постоянно царапают дёсны, ну ничего, ты привык), привычно пытаешься игнорировать настойчивое рычание в голове: голос даркина будто пытается вынести тебе мозг. Ты откидываешь волосы с лица, прищуриваешь один глаз, а потом второй, сравниваешь, насколько сильно разнится мир у человека и демона. И голова у тебя часто болела в первое время, потому что всё то ли красное, то ли привычно-нормальное... То ли хочется каждому встречному впиться в глотку и пить горячую кровь прямо из артерии, то ли умолять на коленях об освобождении. Тебе бы понравилось, Шида, главное — пить её, пока горячая. И у всех она разная, ох, вастайская, почти бурлящая от магии, полубожественная, с каким-то величественным вкусом, но и человеческая неплоха. Ты меня слушаешь, Шида? Ты бьёшь себя по лицу с неистовой силой, вколачиваешь проклятым кулаком в проклятую щёку, чуть ли не до потери сознания больно, но даркин смеётся и замолкает. Никогда, обещаешь ты себе, никогда ты не опустишься до уровня этой твари. Глаз на косе хитро прищуривается. Чем занимаются семнадцатилетние мальчишки? Воюют? Играют в игрушки? Влюбляются? Ты не в курсе, потому что ты обречён стать сосудом для древнего обезумевшего от заточения существа, и только твоя смерть спасёт человечество... Но учитель научил тебя полагаться только на себя и ставить свои интересы выше интересов других; смерть во имя благородства ты закономерно отметаешь, даркин услужливо подсказывает: ты такой один, Шида, а смерть – удел слабых. Тебя называют высокомерным, гордым, заносчивым: ну а как жить иначе, если твоё тело каждый день пытаются отнять? Остальным не ведом тот страх, который сжимает грудь во время бессилия; когда даркин властвует над телом больше, чем ты; когда страшно закрывать глаза, ты не спишь круглыми сутками, запихиваешь в глотку вонючую траву, чтобы не уснуть; отсрочиваешь день, когда... Ты рвёшь на куски ребёнка. Убиваешь на глазах у матери, отсекая косой руку, а потом вонзая её в лицо. Женщина заходится в вое, но её смерть настигает всего парой секунд позже: ты вонзаешь когти ей в спину, даёшь полюбоваться, как они прошли насквозь. Её тело дрожит и подкашивается, и ты с отвращением выдёргиваешь лапу. Весь в крови, пульс стучит в висках, ты выкосил целую деревню, даркин радостно восхваляет тебя, ты рыдаешь, крупные слёзы скатываются по щекам перемешанные с кровью, учитель умывает тебя, а потом даёт звонкую пощёчину по настоящей коже, говорит, что ты должен был ему сказать, что потерял контроль, но... Как ты можешь сказать ему о том, что даже у людей кровь, как оказалось, действительно неплоха?