Дом с привидениями

— Двенадцать. Простите, фрекен Ларссон, я больше не буду! Тринадцать. Простите, фрекен Ларссон… а-а-ай! Я больше не буду! Шестна… — Хедвиг может начать сначала. — Фрекен Ларссон! Простите, фрекен… Голос взвился отчаянной нотой и пролился рыданиями. Эли осторожно выдохнул через рот, потому что ему показалось, что так он наделает меньше шума. Выдох всё равно получился судорожным, а с губ сорвалось облачко пара. Да сколько же градусов ниже нуля в этом поганом доме? Сквозь приоткрытую дверь в каморку пробивался свет. Мама не изменила своей привычке: лампа в коридоре должна гореть всю ночь. Раньше Эли боялся темноты, но вот он вырос, а лампа так и горела. Может, это мама боится? Эли всё ещё слышал рыдания. Так бывает, когда сон плетется из звуков реальности: писк будильника преображается в таймер микроволновки или гудок паровоза, а плач прилепился к непонятной истории с зеркалом, вот и приснилось. Это же мама плачет, больше некому… Наверное, переживает, что Эли на нее дуется. От этого стало совсем гадко на душе. Эли сбросил было одеяло, чтобы пойти и помириться, попросить прощения и пообещать вести себя хорошо. Это же мама, нельзя, чтобы она плакала. Руки не слушались. Эли попытался брыкнуться, сбросить одеяло ногами, но тело оставалось неподвижным. Рыдания продолжались, и доносились они из самой каморки, теперь Эли был в этом уверен. Глаза ему подчинялись, и он скосил их, пытаясь найти источник звука. Может, мама пришла к нему? — Хедвиг может начинать. Голос был женским, но не маминым. И шел он из пустоты. Эли почувствовал движение воздуха одновременно со свистом — почти мелодичным, пронзительным, как зубная боль, резким. Кто-то задохнулся от боли, выровнял дыхание и сдавленно прошептал: — Раз. Простите, фрекен Ларссон, я больше не буду. — Хедвиг может считать быстрее. По левой щеке Эли снова пробежала волна воздуха, сопровождаемая свистом. — Два! Простите, фрекен Ларссон, я больше не буду! Три! Простите, фрекен Ларссон… Эли зажмурился, стиснул челюсти, пытаясь силой воли заткнуть уши, но удары и крики продолжались. Хедвиг сбилась еще два раза, и оба раза старая карга — Эли был уверен, что фрекен Ларссон седая, тощая и жилистая, как пожилой стервятник, — заставляла ее начинать сначала. Эли пытался закричать, но голоса не было, а от паники горло будто стянуло стальным хомутом, который впивался глубже и глубже, не давая даже вдохнуть. — Двадцать. Простите, фрекен Ларссон, я больше никогда… — Хедвиг может встать. Хедвиг не получит сегодня ужина. Эли давно уже открыл глаза, жадно всматриваясь в полумрак и хватая воздух крошечными прерывистыми глотками, чувствуя себя выброшенной на берег рыбкой и стараясь хоть как-то удержаться в сознании. И именно благодаря этому он увидел, как девочка с длинной светлой косой приседает в дурацком реверансе, кончиками тонких пальцев удерживая задранные юбки.