Дом с привидениями

— Элиас собирается стоять в коридоре до утра? — недовольно спросил Торселиус, и Эли с сердитым сопением прошел в кабинет, путаясь в сползших на щиколотки штанах. Проклятый дом каким-то образом сковывал, подчинял себе. Эли даже не пытался убежать, хотя Торселиус и не держал его. Вполне можно было добраться до ванной, запереться там, попробовать вернуться обратно, а в случае неудачи хоть побороться. Но Эли обволокло мягкой удушливой волной правил и приличий. Детей должно быть видно, но не слышно. Хорошие дети слушаются взрослых. Наказание нужно принимать с благодарностью и смирением, извлекая урок на будущее. Все эти мысли настойчиво скреблись в голову, и отгонять их не было сил. Поэтому Эли сам улегся животом на письменный стол, копируя позу Эмиля, и замер. — Похвально, — сказал Торселиус. — В таком случае ударов будет всего пятьдесят. Тонкой тростью. — Это хорошо или плохо? — мрачно поинтересовался Эли. — Шестьдесят, — поправился Торселиус. — Элиас осознаёт свою ошибку? Эли промолчал. — Элиас? — Так молчать же надо, — возмутился Эли. — Меня не должно быть слышно, только видно. Или старый хер забыл? Костлявая ладонь Торселиуса с силой шлепнула Эли по нелепо оттопыренному заду, неожиданно пробуждая злость. — Ненавижу тебя! — взвизгнул Эли. — Так тебе и надо, что ты сдох! — Элиас забывается, — с сожалением вздохнул Торселиус. — Возможно, Элиас не дорос еще до трости. — А? В смысле? — обиделся Эли. — Придется начинать с азов, — осуждающе сказал Торселиус. Эли удивленно обернулся. Что у него там припрятано, у этого старого хера? Может, ремень? Во втором классе Оливер рассказывал, как дедушка отходил его ремнем за хамство, а потом в школу наведались из опеки, разговаривали, делали внушение. Оливер на дедушку сильно обиделся и надеялся, что его заберут в тюрьму, потому и рассказал фрекен, но потом передумал и даже говорил теткам из опеки, что сочинил всё это. Дедушка же не виноват, что он поляк, у них там так принято… Да и не так уж и больно было, больше обидно. Эли решил, что не против получить ремнем, раз уж получить обязательно придется. Ремень хоть мягкий… В руках у херра Торселиуса ничего не было. — Элиас может встать, — сказал он, а сам опустился в то самое бордовое кресло, в котором Эли недавно сидел вместе с Хедвиг и наблюдал за доламывающим проводку Квентином. Эли недоуменно нахмурился и выпрямился. Торселиус поманил его к себе и жестом указал на свои колени. — Не буду я садиться к тебе на колени! — возмутился Эли, поспешно натягивая штаны. Подштанники скатались, и из-за них никак не получалось застегнуть пуговицы. — Нет-нет, садиться не нужно! — заверил его Торселиус, брезгливо дернув левым усом. — Элиас спустит штаны и ляжет. — Не буду! Рука Торселиуса метнулась вверх и выкрутила Эли ухо. — Ай! Пусти! Эли вынужденно пригнулся, а потом каким-то образом оказался перекинут через костлявые колени старого хера. Штаны снова скользнули вниз, выставляя напоказ всю задницу. — Это пойдет Элиасу на пользу, — пообещал Торселиус. Эли приготовился терпеть, но Торселиус что-то копошился. Звякнула упавшая на пол прямо перед Эли запонка, Торселиус сокрушенно цыкнул, но пытаться поднять ее не стал. Вместо этого он отвесил первый шлепок, и Эли ойкнул. На самом деле больно почти не было, особенно по сравнению с розгами, тростью и доской, но зато было очень обидно. Херр шлепал аккуратно, обстоятельно, без суеты, а Эли разрывался между желанием орать и брыкаться в знак протеста и нежеланием продлевать порку. Лежать смирно, конечно, унизительно, но зато почти не больно. Ощутимо, да, но даже не страшно. Что он там сделает голыми руками? Это же не розовый стебель, который с первого удара дерет до крови, и не розги, от которых остаются противные набухшие полосы… В заднице поселился всё нарастающий зуд, отдающий онемением, но терпеть молча всё равно получалось. Эли даже немножко укачало, потому что вкус шлепков уже приелся, а Торселиус не увеличивал ни скорость, ни силу. — Вот так. Теперь Элиас может встать. Эли недоверчиво оглянулся, потом забарахтался и поднялся, едва не ухватившись за плечо Торселиуса для равновесия. — Чему Элиаса научило это наказание? Эли пожал плечами. — Пусть Элиас подумает. Эли хотел было сказать какую-нибудь гадость, но передумал. Пусть старый хер себе упивается победой, Эли-то знает, что при первой же возможности сбежит от него в зеркало. — Я научился принимать порку молча и с достоинством, херр Торселиус, — как можно более смиренно сказал он. Торселиус удовлетворенно кивнул. — Теперь Элиас почти готов к трости, — сообщил он, и Эли побледнел. — Осталось совсем немного. Сейчас Элиас встанет на колени перед креслом и наклонится вперед, вот так. Эли сглотнул и подчинился. Рука Торселиуса надавила ему на лопатки, заставляя улечься грудью на сиденье кресла. — Элиас получит пятьдесят ударов. Если он дернется или закричит, отсчет начнется сначала. Эли промолчал, чувствуя, как приятно гуляет по отшлепанному заду сквозняк. То ли от этого, то ли от ожидания, но ягодицы покрылись гусиной кожей. Торселиус нарочито медленно прошелся к дальнему углу кабинета и снял со стены хлыст. Эли, исподтишка подглядывавший за происходящим, вдруг очнулся. Плевать на хера и его средневековые взгляды на педагогику, на дворе двадцать первый век, Конвенция о правах ребенка официально принята, с какой стати кто-то будет бить Эли хлыстом? Руки сами рванули вверх штаны, игнорируя боль в пылающих ягодицах. Где-то очень далеко изумленно охнул Торселиус, но Эли сосредоточился на главном: рывком встать, придерживая штаны, выбежать из кабинета, пересечь коридор чуть наискосок, вбежать в третью от лестницы дверь и захлопнуть ее за собой.