Больничка

3. В начале февраля снег внезапно сошел, оставив после себя грязные лужи и моросящий целыми днями дождь. Шлепая по лужам в морг за историей одного из бывших пациентов, Дима шмыгал носом, вспоминал свое неуклюжее признание и беспомощно краснел. Хотя прошел уже месяц, он не мог не прокручивать в голове получившуюся глупой сцену. - Что ты куксишься, Дмитрий? – спросила заскучавшая Наденька. – Сходи-ка в морг за историей для Кузьмича, проветрись. И Димка послушно отправился на другой конец парка в низенькое строение с большой каменной трубой. Поговаривали, что в войну там был крематорий, где сжигали пленных евреев, и до сих пор чудаковатый санитар Захар находил в этой огромной печи их зубы. Было не страшно, но неприятно, будто эти крохотные останки жестоко убитых людей могли ещё навредить живым, мстя за навечно озлобленных хозяев. Идти было недолго, всего минут пять быстрым шагом, но промокнуть Димка успел. Как назло, он не накинул куртку, и теперь кое-где прилипшая к спине мокрая рубашка от хирургического костюма неприятно холодила кожу. Ежась от пронизывающего ветра, Смешинский поднялся на деревянное крыльцо, зараставшее летом высокой лебедой, и постучал в обшарпанную дверь с едва различимой надписью: «Михалыч+водка=лав», обведенной в сердечко. Надпись была правдива: полноправный хозяин этого места, патологоанатом Михаил Михайлович Белка, был охоч до выпивки. - Заходи! – услышал Дима зычный бас Михалыча. Толкнув скрипучую дверь, изнутри укрепленную несколькими прибитыми крест-накрест досками, Дима вошел в помещение морга. Оно представляло собой небольшой зал, с пола и до потолка выложенный потрескавшимся светло-голубым кафелем. В центре его стояли два прозекторских стола, а чуть поодаль, в углу – деревянная скамья, на которую угрюмый Захар ставил купленные родственниками умерших гробы. Михаил Михайлович существовал в этом зале более трех десятков лет в гордом одиночестве, никак не скрашенном присутствием Захара: санитар говорил настолько мало, что пару раз Федор Семенович обеспокоенно спрашивал у Белки, не требуется ли отправить Захара на инвалидность по немоте. В какой-то мере патологоанатом даже рад был такой отрешенности своего коллеги по моргу: странные выражения и действия санитара пугали его, напоминая очередную насмешку судьбы над несчастным Михаилом Михайловичем. А посмеяться, действительно, было над чем. Родители патологоанатома Белки, тогда еще носившего залихватские черные кудри и звавшегося просто Мишей, создали ему по-настоящему тепличные условия. Мать-наседка окружила единственного и долгожданного сына заботой, а отец, чиновник, благословленный партией, был гарантией успешного Мишкиного будущего. Все рухнуло в один миг – отец Белки попал в немилость из-за написанного кем-то доноса. Завертелось разрушительное колесо судьбы, подмяв под себя и мать Мишки. Пока шли долгие разбирательства, угрожавшие родителям Белки то тюремными сроками, а то и расстрелом, предприимчивые двоюродные родственники лишили Мишку имущества, отхватив и трехкомнатную квартиру в центре северной столицы, и второй автомобиль, только недавно подаренный отцу. Как раз подошло время заканчивать долгую шестилетнюю учебу, для студента Белки растянувшуюся на добрых восемь лет, и на церемонии вручения диплома Миша только вздыхал, то и дело поправляя безразмерный халат и наползавший на глаза накрахмаленный колпак. На привычную безбедную жизнь нужны были немалые деньги. Мишка попробовал было утроиться на завод разнорабочим, но в первый же день свалился замертво под мешком цемента, весившего больше, чем он сам. Гордость волшебным образом исчезла, и, потуже подтянув ремень, Миша побежал плакаться в деканат. Можно сказать, ему очень повезло – место по распределению на тот момент оставалось одно, оно сулило тихую, спокойную жизнь за пазухой у Федора Семеновича и собственную двухкомнатную квартиру «в двух шагах от работы». Главный врач не подвел. Как только Михаил Михайлович, тогда еще худенький и наивный, приехал в этот город, ему сразу же выделили квартиру. Буквально в двух шагах от работы. Ох, и удивился же Мишка, когда Федор Семенович после беглого осмотра осиротевшего морга поманил его пальцем к боковой двери, располагавшейся недалеко от скамейки с гробами. За дверью оказались две небольшие комнатки и совмещенный санузел, все еще остро пахнущие прошлым жильцом по фамилии Жуйко, проработавшем здесь совсем недолго и умершем пару месяцев назад от инфаркта. Смерть Жуйко была страшна: прямо на учебном вскрытии, в окружении студенток районного медколледжа, доктор схватился за сердце. Пока бегали испуганные девчушки, тщетно ища помощи, патологоанатом уже умер, уткнувшись лицом в открытое чрево пациента. - На тот свет заглянул! – восторженно крикнул Захар, тыча в труп кривыми пальцами, и только тогда на умершего все обратили внимание. - Вот тут жить будете, коллега. Небогато, как видите-с, зато чисто-с, - виноватым тоном сообщил Федор Семенович и тихонько улизнул за дверь, оставив Белку наедине с накатившим на него ужасом. Первое время новый патологоанатом вообще не спал – боялся, что его «работа» в прямом смысле заглянет к нему на чай. Но трупы спокойно лежали на столах, и постепенно Мишка перестал бояться. Чтобы окончательно влиться в местный коллектив, он отрастил длинную рыжую бороду, сбрил кудри под ноль и научился пить водку, не задыхаясь. Тогда еще в моде были корпоративы: депутаты, получив курс капельниц от похмелья или от импотенции, на подарки не скупились. За тридцать лет Михаил Михайлович совсем обрюзг и располнел. Больше всего он походил на священника, зачем-то надевшего заляпанный кровью халат. - …Я за историей умершего в приемном двадцать пятого. Мне для Кузьмича, - сказал Смешинский, старательно вытирая ноги. Грязь была единственным, чего патологоанатом принципиально не хотел видеть. - Готова твоя история, отрок, - бородатый Михаил Михайлович игриво подмигнул Димке и ткнул пальцем в тумбочку позади себя. - Спасибо, - Смешинский взял документ и бережно свернул его в трубочку, - хорошего дня вам. - Скройся с глаз, - Белка воровато посмотрел по сторонам и запустил руку под стол. – Ну? Я сказал, скройся! Димка ошарашено кивнул и попятился к двери, ударившись в итоге об нее спиной. Разворачиваясь на крыльце, медбрат понял, что дождь стал сильнее. Выругавшись, он выставил вперед согнутую в локте руку, чтобы капли не попадали в глаза. Мокрое дерево подвело его – на первой же ступеньке Дима поскользнулся. Неловко падая назад спиной, Димка успел только пригнуть голову, чтобы не удариться затылком. Послышался тихий треск, и, оглушенный болью во всем теле, Смешинский не сразу понял, что произошло. Спустя долгую минуту, чувствуя, как пульсирует подвернутая нога, Дима осознал, что встать не может – доски крыльца провалились под его весом и надежно зажали медбрата. Ситуация была комична и грустна одновременно. Барахтаясь в окружении мокрого склизского дерева, Димка хихикал и тихонько ругался матом. Но выбраться все равно не получалось. - Михаил Михайлович! – громко позвал Дима, прекратив бесплодные попытки освободиться самостоятельно. Но патологоанатом не слышал, видимо, увлеченный очередной бутылкой. Выругавшись как следует, Смешинский попытался еще. Но все было тщетно. Обессиленный от борьбы с крыльцом, Димка притих, пытаясь отдышаться. - Руку, - раздался над Димой знакомый голос. Не видя еще своего спасителя, он протянул ладонь куда-то вверх, ощущая, как болезненно тянет в ушибленной спине. Сильные пальцы обхватили его запястье и потянули Димку из плена. Сев, наконец, на корточки, освобожденный Смешинский поднял голову и обомлел: перед ним стоял Вацлав Викторович. - Осторожнее, - бесцветно сказал реаниматолог, помогая Диме встать на ноги. - Спасибо, большое вам спасибо, доктор! – скороговоркой выпалил Димка, краснея и отряхиваясь. На секунду ему показалось, что глаза Вацлава потеплели и в них проскользнула улыбка. Но реаниматолог тут же повернул голову и, старательно обойдя проломленные Смешинским доски, скрылся за дверью морга. По дороге Дима улыбался так, что заболели щеки. Касание пальцев Шульжицкого будто оставило на его запястье горящий след. Потирая его второй рукой, Смешинский все время вспоминал смеющиеся глаза Вацлава и внутренне ликовал. Счастье было так сильно, что заглушало даже боль в ноге. - Ты чего мокрый такой? – удивленно спросила жующая бутерброд Наденька, во все глаза смотря на вернувшегося из морга Димку. - Дождь, - коротко пояснил он, встряхивая мокрыми волосами. - Высохнешь, не Снегурочка, - махнула рукой Надя и указала бутербродом на дверь, - иди принимай, там народа куча сидит. Смена продолжалась. В семь часов утра в сестринскую вошла Наденька. Дима и Леля, отдежурившие с одиннадцати вечера до трех ночи, еще спали. - Родина-мать зовет! – громогласно провозгласила Надежда, кидая на стол жалобно звякнувшие ключи. – Подъем, молодежь, курить пора. - Только не курить… - простонала Леля, потягиваясь. – У меня уже никотин через кожу выделяется. - Много приняли? – Дима рывком сел на кровати и протер слипающиеся глаза. - Алкашей всей поскладывала к нам в кафель. Иди, выгоняй, курва темноволосая, - хихикая, Наденька дернула Лелю за ногу. – Прикиньте, шесть человек с пьянки на заводе. Клей пили, умники. И мужики то все такие, как на подбор. Что вы на меня уставились? – Наденька щелкнула кнопкой на электрочайнике. – Не знаете, как клей пьют? Тьфу ты, зелень! Добавляют гадость какую-то, а потом вставляют палочку и нежно наматывают на нее непосредственно клей. Остается амброзия. А еще можно алкохлеб намутить. Берешь, значит, добрый кус хлеба, мажешь сверху гуталином. Когда спирт впитывается, гуталин срезаешь, а хлеб сжираешь. И все, жопа твоя в шоколаде. И никакого запаха. - Охренеть, - хрипло сказала Леля, вставая. – Алкоголь – это хорошо, конечно, но сводка сама себя не посчитает. - Катись к чертям. Не забудь алкашей повыгонять и обложить херами всех курв по отделениям. Задолбали эти милочки сводки портить. Охранник нажрался, как свинья, не пугайся, он там храпит возле медрегистраторской. Его можешь оставить, прогодится, может, на что-нибудь. Пошла вон, - Надя легонько ткнула медрегистратора коленкой под зад и развернулась к Димке. - Намек понят, - Смешинский сделал неопределенный жест рукой и поднялся на ноги. В курилке было прохладно. Дима затягивался, слушал Наденькины рассказы про алкашей и тихонько смеялся. До конца смены оставался всего час. - Доброе утро, - строгий тихий голос раздался над головами курящих. По лестнице спускалась медсестра отделения анестезиологии и реанимации. - Доброе-доброе, - елейным голосом поздоровалась Наденька. – Монашка сраная, - добавила она, как только за медсестрой закрылась дверь. Реанимация представляла собой отдельное царство, закрытое для непосвященных. Руководил там бессменный Исаак Иосифович, почитатель старых порядков, заведенных еще, наверное, при царском режиме. В его вотчине всегда была идеальная чистота, а медсестрам было запрещено носить любые костюмы, кроме чисто белых. Работали там в основном женщины пенсионного или предпенсионного возраста. Все они выглядели одинаково: накрахмаленные высокие колпаки, идеально белые халаты, скрывающие фигуру, марлевые маски, оставлявшие на лице медсестер только бесцветные тусклые глаза. Все они ходили тихо и разговаривали строгим шепотом: громкие звуки «будили костлявую», как часто говорил Исаак Иосифович. Вацлав в их отделении был белой вороной: стремительный, резкий, он выходил на смены в темно-синем костюме, лишь для солидности накидывая сверху белый халат. Коллеги неодобрительно на него косились. - Бунтарь, – картавя, рассказывал Исаак Иосифович кому-нибудь из заведующих, - горяч не по делу. Да еще и курит. Непозволительная наглость, не правда ли? А его голос? Ужасно, просто ужасно, господа. Я искренне (это слово Исаак Иосифович произносил как «искгенне») жалею, что взял его к себе. Федор Семенович попросил, ничего не попишешь, - и заведующий реанимации укоризненно качал головой. - Ну что, тут все? Я так и думал. Где ж вам еще быть? – под лестницу заглянул только что пришедший заведующий. Стараясь не запачкать длинное старомодное пальто, он достал из кармана пачку сигарет. – Рассказывайте, раздолбаи, чего натворили? - Кузьмич, мать твою, мы работали, как зайки! – басом возмутилась Наденька, протягивая шефу зажигалку. - Узнаю что – всех убью лично. И вас, Наденька, в первую очередь, - заведующий поправил усы и блаженно зажмурился, вдыхая сигаретный дым. Докурив, он внимательно посмотрел на безучастно сидящего Димку. - Мне в марте ставить смены некому. Я за тебя заявление на полторы ставки написал. Пойдем-ка со мной, дружок. Надо у Федора Семеновича подпись поставить. Получить, так сказать, волшебный росчерк царского пера… С меня полцарства. - А царевна тоже полагается? – хихикнул Смешинский, устремляясь вслед за шустро семенившим заведующим. - Хочешь – Наденьку бери, хочешь – Муську или Люську. Все царевишны, куда не плюнь, - Николай Кузьмич пожал плечами. Получив листок с написанным заявлением, Димка быстрым шагом направился в административный корпус.