***
Я не знаю, что мне делать. Я так боялся этого сообщения, боялся, что не смогу согласиться, а потом буду жалеть. Но пока я лишь жалею, что все ещё дышу. Я зашёл в диалог, сообщение помечено как прочитанное, но я ничего ещё не ответил. Мне надо подумать, или… 23:12 «juliusspeak»: Если тебе так будет легче, то можешь ничего не говорить и дальше. Это ведь не обязательно, верно? Просто давай пойдём погуляем. Чего он от меня хочет? Согласен даже на то, чтобы я молчал, дабы просто погулять со мной? 23:14 «cmhell»: Зачем тебе это? Разве тебе будет интересно? 23:17 «juliusspeak»: Я думаю, что весело можно провести время с любым человеком. Будь он, грубо говоря, немым или, может, слепым. Имея любую патологию или не имея какой-то возможности, ты все равно остаёшься человеком, к которому можно найти подход. Это так. Можно, но… стоит ли? Если он помнит, как как-то один человек смог хорошо проводить с ним слепым время и наполнять память приятными воспоминаниями, то разве не может вспомнить, чем это обернулось? Или может, но тогда зачем повторяет историю? Или, помня все мои ошибки, хочет строить наши будущие дружеские отношения на действиях, обратных моим? Но почему именно я? Я себя накручиваю. И уже так накрутил, что выдумываю бред. Пора прекращать. 23:21 «cmhell»: Ну хорошо… Где и во сколько тебе будет удобно?***
Неопределённость — это то, что преследует меня всю жизнь. Это одновременно хорошее и плохое во мне качество. Оно заставляет человека думать. Рассматривать любую проблему со всех сторон, в любой ситуации искать альтернативные решения, когда что-то внутри подсказывает, что первому, что пришло в голову, лучше не доверять. Благодаря этому я часто задумываюсь… …а надо ли мне все это?***
Сегодня лучи утреннего солнца заменили мне будильник. Чему я был несказанно рад, ибо кто знает, во сколько бы я проснулся сам. Медленно поднявшись с кровати и потирая сонные глаза, я подошёл к окну. Было солнечно, тепло, а на асфальте местами лужи, что напоминали о дожде, навестившем город ночью. Я невольно улыбнулся. В последнее время со мной такое происходит нечасто. Не так часто, как, может, хотелось бы, я могу позволить себе улыбнуться, но сегодня особенный день.***
Чувствовать, чтобы жить. Жить, чтобы чувствовать. В этом и прелесть страшной игры, в которой ты не выбираешь фишку, которой будешь играть, а конец для всех один и тот же. И нету в этой игре выигравших. Все, как один, — проигравшие. С самого старта. И ничего ты с этим не сделаешь. А на финише тебя не ждёт ничего, кроме темноты. Темноты перед глазами, темноты в душе. И ты так хочешь сделать все, дабы проиграть так, чтобы этого не забыли. Но история не запомнит твоё имя, потому что есть люди, которые совершили нечто большее, чем ты. И среди их отважных и смелых деяний, твои — ничто. Твои стихи превращаются в крики души, которые навсегда останутся на помятой бумаге. Твои песни похожи на жалкие завывания ветра. Все, что ты делаешь — это глупо пытаешься ухватиться за частичку того, что ты когда-то называл «счастьем».***
Мы договорились встретиться в пять у кафе возле дома Кашина. Выбежал из дома я так, будто опаздываю, но на деле до встречи чуть больше, чем полчаса, и спешить некуда. На горизонте уже виднелась знакомая вывеска, и я сбавил шаг. Встав у входа и оперевшись о стену, я посмотрел в небо и как-то грустно вздохнул. Что происходит? Что произойдёт? Чего мне ждать в следующую секунду? Так резко и беспричинно, ожидая Онешко, я задумался над всем, что когда-либо происходило или могло произойти. Я во всем виноват сам. Сам. Не доктора, не Юлик — я. Я дал волю разрастающейся панике в груди и позволил ей нагло кинуть трубку и убежать. Убежать, чтобы забыть. Но в итоге все равно не вышло. А ведь я мог остаться. И сейчас бы я… что? Что было бы сейчас, если бы я тогда сдержался и провел, на тот момент, по словам врачей, «последние часы» рядом с ним? Мы бы, как минимум, виделись чаще. Мы бы могли быть рядом друг с другом. Я бы помогал ему с восстановлением. Мы бы вместе встретили его первый закат, и Юлик бы, возможно, сказал: «Правильно говорят, что "лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать"». И он бы улыбнулся. Так, как обычно улыбался мне. Теперь он бы улыбнулся так закату. А потом — цветам. Потом — какой-нибудь пушистой маленькой собачке. Потом — мне. Юлик бы, возможно, сказал: «Спасибо, Руслан». И я бы ему улыбнулся. Так, как мог улыбаться только ему. — Привет, Руслан, — из мыслей меня вырвал знакомый голос, сбив с толку так, что я чуть не поздоровался в ответ. — Сегодня такая погода хорошая, до невозможного просто. Обожаю, когда тепло, — Онешко поднял голову к небу и прищурился от яркого солнца, что сверкнуло в глаза, но голову обратно не опустил. — Я знаю одно уютное местечко, куда можно сходить. Деньги с собой? — я кивнул головой, и Юлик повёл меня куда-то, бросив короткое «тогда пошли». Интересно, а Онешко верующий? Иисус, Будда, Аллах, не знаю. Хочется надеяться, что нет. Но из всех вер я больше всего боюсь буддизма. Не то чтобы даже боюсь, просто перерождение — одна из самых жутких прерогатив. Умрёшь — переродишься. И так страшно представить, что было бы, если бы люди смогли подтвердить возможное наличие реинкарнации. Как много людей в ту же секунду бы прыгнуло с крыши, или полоснуло бы себе лезвием по венам, или молча повисло бы в петле посреди комнаты. И все это от мнимой надежды, что в следующей жизни им повезёт больше. Но ведь Юлик не такой. Он идеальный, ему ловить от перерождения нечего. Мне не о чем переживать. Он не похож на того, кто слепо надеется, что самый простой путь — самый правильный. Ведь так легко поверить в то, что смерть поможет тебе обрести лучшую жизнь и выпить яда. А что он думает об однополой любви? Да… Пожалуй, это самый важный вопрос, вдруг напавший с ножом на сердце, пока я просто шёл куда-то за Онешко. Вдруг… Что, если… Может… …он меня возненавидит, если узнает? Я же правда без понятия, что он скажет. Как-то даже и не задумывался с его появления в моей жизни о том, что любить парню парня — это что-то неправильное. А может, это не что-то неправильное, ведь понятие «правильности» в отдельных аспектах довольно субъективно. Но легче оправдать себя для себя же, чем для объекта ночных фантазий, которые в последние дни стали посещать меня уж слишком часто. — Руслан, я вот, знаешь, что думаю… В Москве плохо, — я резко вернул внимание к Онешко и повернулся в его сторону, посмотрев в глаза, в глубине которых увидел что-то знакомое, такое далёкое и забытое, но важное. — Там так темно, холодно и одиноко. Люди там лицемерны и эгоистичны. А вот в Питере хорошо. Я тоже сюда около трех лет назад перебрался. Может, двух. И люди, и климат, и атмосфера — тут все не так. Тут я наконец почувствовал себя дома. Тут я наконец завёл настоящих друзей. По крайней мере, мне хочется думать, что завёл. Так внезапно, так печально слова врезались в уши. Это я виноват. Ему нравилась Москва. Он сам мне об этом говорил. Что поменялось теперь? Все. И это все поменял я. А может, оно и к лучшему. А может, я опять ошибся. А может, я снова себя накручиваю и Юлику никогда не нравилась Москва, а нахваливал он её больше для себя, потому что не имел возможности съехать. Этот солнечный мальчик просто всегда любил искать во всем плюсы. Солнечный мальчик… Мне нравится. Эти слова описывают Онешко лучше всего. Он ведь правда похож на маленькое солнышко. Такое тёплое, наверное, и, в отличие от того, что на тверди небесной, он так близко. Я могу коснуться. И я касаюсь. Незаметно для него и так необходимо для себя, скольжу ладонью по его руке. Он не замечает. Или делает вид. Но это не так важно. Зачем я это сделал? Больше для того, чтобы убедиться, что я это могу. И что Юлик правда настоящий и все ещё здесь. Мы пришли к тому самому «уютному местечку» и зашли в действительно уютное кафе. Оно находилось очень далеко от центра, людей было мало, хоть уже и вечер, и тепло на улице, и тут действительно приятная атмосфера. Прошли к дальнему столику в углу и уселись на мягкий кожаный диван. К нам подошёл молодой парень и выдал меню, уйдя и вернувшись через пару минут за заказом, для которого особо меню нам и не требовалось. Юлик взял кофе и чизкейк, а я показал пальцем официанту в меню обычное мороженое. Никогда не покупаю, что попить в заведениях. Когда нам принесли заказ, я почти сразу уткнулся в свое мороженое. Вкусное. Я очень давно его не ел. Желания не было… повода. О чем Юлик сейчас думает, интересно? Наверное, «мм… какой вкусный чизкейк». Я невольно улыбнулся мысли о том, что Онешко не может думать о чем-то серьёзном. Он просто солнышко, чьи мысли вызывают улыбку просто от того, что они его и такие светлые. — Ты красивый, — я в ступоре поднял глаза на Юлика и захотелось невольно обернуться, чтобы посмотреть, к кому он обращается. Осознание пришло как-то подозрительно быстро. Я проглотил холодную жидкость, бывшую когда-то мягким, сладким лакомством, и приподнял одну бровь. Юлик улыбался, смотря мне в глаза. — Что ты на меня так смотришь? Я серьёзно, — Онешко оперся руками о столешницу и чуть качнулся назад, прислонившись к стене и прикрывая глаза. — Люди такие странные. Я не понимаю, почему все так любят оскорблять друг друга за внешность. Дело даже не в банальном «мы её не выбираем», просто все люди очень красивые. У каждого есть какая-то изюминка, все такие разные, но такие прекрасные. В каждом есть что-то особенное, что отличает их от других. В каждом есть что-то свое. И это так манит. Само осознание того, что ты можешь посмотреть на человека и понять, что ты его знаешь или где-то видел. Потому что все его черты — отдельно и вместе — составляют внешность, которая такая разная и такая… приятная у всех. У кого-то красивые глаза, у кого-то необычайные руки, — Юлик вернулся в исходное положение и снова посмотрел на меня, продолжая: — А кто-то, как ты. У которого прекрасно все, — ещё немного и моё сердце бы стало рекордсменом по количеству ударов в секунду. Как ты это делаешь? Я чужой для тебя человек, и ты так легко и просто говоришь мне: «Ты красивый»? Я не заслуживаю тебя, Юлик. — Наверное, люди поймут все это только, если лишить их возможности видеть совсем. — Я не заслуживаю тебя, Юлик.