5 Октября 1998
Резкий и пронзительный крик раздался, казалось, так громко, что его могли бы услышать даже в другом конце замка. Он не был похож на вой, протяжный и однотонный, нет, то была молния, выстрелившая резко и ушедшая почти в ноль с такой же скоростью. Девушка уже сидела на кровати, её руки с обеих сторон обхватывали голову, тело само покачивалось взад-вперёд. Она стонала, пыталась утихомирить стук сердца, вернуть дыхание в норму, хотя получалось не очень-то хорошо. Перед глазами всё ещё стояло лицо растрёпанной женщины, и выглядела она по-настоящему сумасшедшей. Это лицо смеялось, кривило рожи и кричало непростительное заклинание невероятной боли, после которой хотелось умереть, лишь бы больше ничего не чувствовать. Её тело тряслось, словно в лихорадке, пальцы больно впивались в кожу головы, а из горла вырывались хриплые выдохи, уже не похожие на стоны. Щеки девушки запылали, и ей стало так жарко, словно она оказалась не в уютной кровати в комнате девочек, а в пустыне, где не было ни воды, ни еды — только жалящее солнце, пронизывающее тело насквозь и заставляющее его гореть изнутри. Хотя, казалось бы, пять минут назад её пробивал озноб, а со лба стекал холодный пот. Постепенно наваждение меркло, кошмар уходил в небытие, стоны прекратились, дыхание выровнялось, руки разжались, а голова кудрявой девушки снова опустилась на подушку. Она смертельно устала каждую ночь просыпаться от ужасов, которые видела во снах, и мечтала, чтобы когда-нибудь это закончилось. Она смогла открыть глаза и посмотреть на свои ладони, который раз ужаснувшись порезам от ногтей. В комнате девочек все продолжали мирно спать, её крик остался незамеченным, чему совершенно не стоило удивляться. Она давно уже привыкла ставить на своё небольшое пространство кровати, закрытое занавесками, «Оглохни». Её кошмары — только её проблемы, и если бы она не применяла чары, то будила бы своих однокурсниц каждую ночь. Кудрявой вполне хватило паники родителей, когда это случилось впервые, летом, после войны. Тогда ей огромных усилий стоило доказать им, что ей не нужно к врачу. Если бы кто-то увидел её такую, кричащую на всю комнату, плачущую и еле дышащую… Даже представить было страшно, что бы тогда случилось. Отправили бы домой? В больницу Святого Мунго? Начали бы постоянно давить психотерапией и пичкать таблетками? Нет, она и сама в состоянии понять, что такое не лечится обычными успокоительными. Ей просто нужно было время, чтобы свыкнуться с тем, что над ней нет больше опасности. Хотя никто и не мог этого утверждать. И это Гермиона Грейнджер. Лучшая ведьма своего поколения, героиня войны. Попади эта информация не в те руки, Рита Скитер высмеяла бы её в своих статьях — и больше не было бы того авторитета, что гриффиндорка получила после победы над Волдемортом — были бы взгляды, наполненные разочарованием и жалостью, а это худшее, что она могла бы увидеть в своей жизни. Жалеют только слабых. А она не слабая, она — Грейнджер, Золотая Девочка. Ей просто нельзя было быть слабой. И поэтому утром, на завтраке, она улыбалась. Смеялась над шутками Джинни, обсуждала с ней предстоящие в этом году мероприятия и просто слушала истории о том, как подруга провела лето со своей семьёй. Подобные разговоры успокаивали её, становилось легче. Но каждый раз, когда они с Джинни разговаривали, Гермиона вспоминала, как летом спросила у неё про их с Гарри отношения. Взгляд Уизли тогда как-то помутнел, голова чуть опустилась, а дыхание стало тяжелым. Повисла небольшая пауза, во время которой Джиневра старалась взять себя в руки, а потом она похоронным голосом сообщила Грейнджер, что они с Гарри расстались. Мол, не подходили друг другу, не сошлись звёзды. И это было действительно странно для Грейнджер, понять, что её лучшие друзья больше не вместе. Гермиона пыталась держаться за привычный уклад жизни, чтобы справиться со своей паранойей: она снова ходила на занятия в Хогвартсе, много читала, училась, общалась с друзьями. И отношения Гарри с Джинни были одним из тех столпов, за которые Грейнджер хваталась, как за спасательный круг. Они ведь, как ей всегда думалось, были созданы друг для друга: оба упрямые, активные и всегда готовые поддержать в трудную минуту. В тот момент Гермиона поняла, что, видимо, ошибалась. Что настолько похожие люди не могут быть вместе. Неприятнее этого было только то, что, пока Грейнджер сама не спросила, никто даже не собирался ей сообщать. И о расставании двух друзей она узнала спустя две недели, в которые Джинни уже успела и выплакаться, и пожалеть себя, и даже прийти в норму. Гермиону лишили этим самым возможности утешить подругу, помочь ей справиться с тяжелыми эмоциональными последствиями. Вспомнив об этом, Гермиона захотела как можно скорее уйти. Нет, конечно, она уже давно не злилась на Джинни за то, что та скрыла такую важную новость (злиться на неё за это было вообще очень сложно, потому что на лице у веснушчатой были нарисованы разочарование и грусть). Но для неё это стало сильным ударом, потому что один столп прошлой жизни разрушился, тем самым кинув её в жестокую реальность. Не в силах больше думать об этом, Гермиона поспешно встала из-за стола и, пробормотав что-то о том, что ей нужно навестить Хагрида, удалилась из Большого Зала. Хагрид был ещё одним столпом, слава богу, пока что не разрушившимся, и поэтому ей срочно нужно было за него ухватиться. Она шла быстро, потому что оставалось не так много времени, как хотелось бы. Отвлеклась на какую-то мелочь из-за спешки и не заметила, как на неё чуть ли не на полном ходу налетело чьё-то тяжелое тело. Гермиона почти упала, ей с огромным трудом удалось сохранить остатки равновесия в норме, и, обернувшись, она наконец увидела того, кто чуть не пришиб её. Этот парень, видимо, должен был ну очень постараться, чтобы не заметить её, идущую быстрым шагом прямо навстречу, ведь кудрявые непослушные волосы можно было разглядеть издалека и сразу понять, кто именно являлся их обладателем. Но этот бывший неизвестный, видимо, специально сделал вид, что ничего вокруг себя не видит. Потому что он не выглядел не то чтобы удивлённым, но даже обескураженным внезапной возможностью падения. Малфой, приподняв голову, даже не посмотрел на Гермиону, его окружали его слизеринские дружки: Забини, Крэбб, Гойл и Паркинсон. Там вроде был ещё кто-то, но имени этого ученика Гермиона не знала. Они что-то обсуждали до того, как произошло столкновение, Грейнджер отдалённо слышала их голоса, и она не сомневалась, что это 'что-то' наверняка было чем-то крайне неприятным. Волосы Драко, как и всегда, выглядели так, словно их вылизывали до самого блеска по меньшей мере час толпы эльфов, на лице не было ни единой лишней эмоции, а мантия, обхватывая мужские плечи, тянулась вниз, к самому полу. Её крой шёл свободно, лишь слегка подчёркивая фигуру. — Если тебе это кажется забавным, Малфой, то ты ошибаешься. Уйди с дороги, — она потёрла ушибленный лоб, который так резко ударился чуть ли не о подбородок слизеринца. Малфой лениво повернулся, чуть склонил голову вбок, изогнул бровь в изумлении, будто только сейчас заметил её. И будто напоролся не на человека, а на букашку, настолько мелкой, незаметной и неважной она выглядела в его представлении. Где-то в груди у Гермионы возникло чувство тошноты, губы непроизвольно сжались, а брови нахмурились. Хорёк надутый. — Грейнджер, какая неприятная встреча. И как это я не заметил нашу Золотую Девочку? — его усмешка превратилась в гримасу отвращения, явно состроенную специально. Гермиона не осталась в стороне, ответив ему тем же, только добавила совсем немного ярости во взгляд. Его компания одобрительно загудела, и это их действие усилило тошноту Гермионы. — Знаешь, я бы тоже предпочла тебя не заметить, но такое раздутое эго вкупе с ничтожностью делает задачу почти невыполнимой. Уж прости, но мне слишком мерзко разговаривать с таким, как ты. С тем, кто не смог определиться со стороной, думая лишь о безопасности своей собственной жалкой жизни, которая и выеденного яйца не стоит. Что, неприятно осознавать, что всё, чему учил папочка — бред? А это так и есть, потому что иначе он бы не сидел в Азкабане всю свою оставшуюся ничтожную жизнь, оставив жену и ребёнка на волю судьбы! — яд из неё лился, не прекращая, словно кто-то снова убил Василиска. Она шипела, переходила на полукрик, хмурила брови всё сильнее и сильнее. — Ты такое же ничтожество. Никто без Повелителя. У неё в груди разрасталась дыра. Дыра обиды, ненависти и тоски. Потому что всё, мать его, случилось из-за Малфоя. Потому что это он пустил Пожирателей в Хогвартс, объявив его их собственностью, это он смотрел на то, как она мучилась от пыток Беллатрисы и ничего не делал, это всё был он. Он принял метку на шестом курсе. Он хотел убить Дамблдора. Он проклял Кэти Белл. Из-за него чуть не умер Рон. И вот оно. В его глазах засияла злость и обида, давшая Гермионе ощущение превосходства. Нашла больную точку, затянутую жгутом рану, которую упрямый слизеринец как мог старался скрыть, и ударила по ней, заставив кровь хлестать во все стороны вместе с ядом. У него чуть ли не задёргалась бровь, и в другой ситуации её явно бы это повеселило, но не сейчас. Сейчас она чувствовала, как теряет контроль над своими эмоциями, и знала, что ей нужно как можно скорее убраться оттуда. Ученики, проходившие неподалёку остановились, чтобы понаблюдать за зрелищем, и многие из них удовлетворённо улыбались, кивали головой и хихикали. Не успела она и шага ступить, как парень сделал резкий выпад, его рука уже потянулась к карману мантии, но девушка, стоящая позади него, успела среагировать и одёрнуть его за предплечье. — Не надо, Драко, она того не стоит, — Пэнси с презрением посмотрела на гриффиндорку, но последняя лишь откинула волосы изящным движением и направилась обратно к замку. Она бы уже не успела дойти до Хагрида и обратно. И не хотела. Гермиона знала, почему Малфой сдержался — это было уж точно не из благородных намерений. О нет, если бы у него была возможность, он бы попробовал побороться, даже выпустил бы пару заклинаний, но — Грейнджер даже не сомневалась — проиграл бы. Она — Героиня Войны, и её авторитет в школе в кои-то веки закрепился выше статуса крови и состояния семьи, а он — Староста Школы, по сравнению с ней уже был гораздо ниже рангом. И он не мог потерять свой значок, только не после всего того, что уже было утеряно. И, как ни странно, от этой перепалки Гермионе полегчало. Потому что Малфой являлся третьим столпом, а точнее — перепалки с ним. Гермиона быстро зашла в комнату и выпила успокаивающее зелье. Если бы она не явилась на урок, совсем перестала бы быть похожей на себя. А она такого допустить не могла — учёба тоже была одним из столпов.***
Уроки проходили в своей обычной манере, по факту ничего не изменилось. Всё те же школьные коридоры, всё те же классы, библиотека, гостиная и учителя. За исключением тех, кто погиб на войне. Школу вернули в её прежний облик, и люди вокруг тоже вернулись в своё прежнее состояние, но у неё было такое чувство, будто её саму так и не смогли отреставрировать. Измельчили изнутри и так и оставили, не позаботившись. Библиотека, которую Гермиона так сильно любила, не давала больше того чувства спокойствия и защищённости от остального мира. Там постоянно кто-то шептался, слышалось, как переворачивались страницы, отодвигались стулья. Раньше она вообще не обращала на такое внимания, но всё меняется, и она изменилась. Поэтому гриффиндорка направилась в сторону единственного места в Хогвартсе, в котором могла по-настоящему расслабиться и отпустить себя. Да, про существование Выручай-комнаты она уже давно знала, но никогда бы не подумала использовать её в своих целях. Это произошло совершенно случайно, после первой недели пребывания в Хогвартсе в этом году, но не воспользоваться возможностью казалось до ужаса глупым. Раз дают — бери, по такой логике она решила действовать в тот момент. И сейчас она не вошла, залетела в комнату. Сразу же схватила бутылку с огневиски и сделала глоток прямо с горла. Как только янтарная жидкость прошла по горлу, её захлестнуло. Как будто в один момент по венам разлилась свобода. Сил сдерживаться больше не оставалось, она закричала, закинув стакан куда подальше, кажется, он с силой ударился о стену и разбился вдребезги. Слезы полились из глаз, желая, наконец, высвободить всё то, что она скрывала месяцами. Её рвало эмоциями. Пергаменты книг летели на пол, в них уже невозможно было что-то прочитать даже при огромном желании — они оказались порваны на мелкие кусочки в приступе ярости Гермионы. Она не понимала. Каждый день, осматривая коридоры, классы, залы она не понимала, какого чёрта Хогвартс выглядел таким идеальным. В нём произошла битва! Мерлин, битва, в которой умерло столько её друзей, что и сосчитать трудно. Те люди, которых она видела в библиотеке каждый чёртов день, которые приходили в гостиную факультета, желая поговорить и расслабиться, потом бились насмерть против Пожирателей смерти, их пронзало вспышками заклинаний, их тела падали на развалины, а глаза становились стеклянными — из них полностью уходила жизнь. Она должна была учиться там, где умирали люди, там, где Тедди остался сиротой, и это всё только ради бумажки, диплома! Это казалось такой тупостью. Вся эта ситуация стала такой идиотской, что Золотая девочка осела на пол и засмеялась. Из неё просто лился поток истерики, и смех был её частью, из глаз всё ещё текли слёзы. Бумажка. Одна бумажка, ради которой пришлось вернуться туда, где Парвати и Ромильда больше не ходили вместе, делали вид, что вообще никогда не дружили, потому что с ними больше не было Лаванды. Она перестала понимать вообще что-либо. Мозг перестал функционировать, он решил отдать предпочтение потоку слёз и смеха одновременно. Он додумался дать Гермионе в руку палочку, чтобы она взорвала стеллажи, раскромсала их вдребезги. Бутылки с алкоголем полопались, оттуда полилась разного цвета жидкость, но так плевать. Только разрушение помогало восстановить картинку такой, какой она, казалось, должна была быть. Таким был Хогвартс. Он не должен был так быстро восстановиться. Только вот она упорно не видела того, что он и не отмылся от крови начисто. Стоило лишь присмотреться.***
Она оскорбила его. Унизила при друзьях, припомнив отца, который теперь сидит в Азкабане. А он не смог ей ничего сделать. Не смог, потому что было не то время, не то место. Её авторитет в школе стал слишком высоким и, нападая на неё прилюдно, нельзя было точно знать, что это ничем плохим не обернётся. Все учителя стояли на её стороне. Слишком много проблем вызвала бы его выходка. Поэтому он не мог. Не мог направить на неё свою палочку и произнести одно даже самое безобидное детское проклятье. А ведь он просто хотел поиздеваться над Грейнджер, заставив её прилюдно упасть перед ним и смотреть снизу вверх. А эта заносчивая дура не то что не упала, так ещё и перевернула ситуацию в свою сторону. Гнев бушевал, и Драко не знал, как его погасить. Парень всегда был нетерпелив, слишком эмоционален, он быстро вспыхивал и долго не мог успокоиться. И это всегда, всегда разочаровывало Люциуса, он смотрел на сына так, словно тот стал самыми большим разочарованием в его жизни. Но что теперь об этом думать? От мысли об отце Малфой хмыкнул и поморщился. С недавних пор мужчина был ему отчасти противен: своим повиновением Тёмному Лорду он показал сыну, насколько на самом деле был жалок. Но любовь к семье нельзя выжечь. Юноша всё равно чувствовал боль и огромную дыру в груди из-за того, что больше не увидит отца. Он часто бил стены Башни Старост, лишь бы хоть как-то утихомирить свои эмоции. Да, его назначили на этот пост как одного из лучших учеников, но помимо этого МакГонагалл подумала, что это поможет Малфою восстановиться после войны. Действительно, что может помочь лучше, чем огромное количество обязанностей и ответственности? За делами у него почти не было бы времени думать о самобичевании, но проблема в том, что оно было. И его было предостаточно для того, чтобы медленно умирать. Но сейчас возможности ударить стену у него не было. Зато было кое-что другое. Огневиски резко хлынуло по горлу, позволяя Малфою блаженно закрыть глаза. События дня постепенно пропадали из мыслей, их выкидывало оттуда чувство приятного успокоения и какого-то странного веселья. Картинка перед глазами медленно уплывала, а голова становилась с каждой секундой всё легче и легче. Тёмные и зелёные тона гостиной смешивались друг с другом, чувство пространства совсем терялось — Малфой с трудом мог понять, где стоит диван, а где камин. Какая это была стопка за вечер? Пятая? Шестая? Ему казалось, что напиться именно сегодня — его физическая потребность, и если её не выполнить, случится что-то ужасное. К счастью, у Забини всегда было, что выпить, даже в такой святой день, как подельник (чёрт бы его побрал). Сам же Блейз не стал поддерживать лучшего друга в стремлении поскорее оказаться пьяным, он сидел на полу и мешал карты, внимательно наблюдая за Теодором. Их развлечения всегда заканчивались тем, что Блейз раздевал Нотта догола, не давая ни шанса отыграться. В итоге бедный Тео выпрашивал у родителей дополнительные карманные деньги и, из раза в раз получая отказ, отдавал долг на протяжении всего следующего месяца. И ведь не переставал пытаться — всем бы такую целеустремлённость, как у Нотта (ну, или глупость). Пэнси Паркинсон, в свою очередь, внимательно следила за платиновой макушкой. Она всё ещё помнила, как в сентябре Драко так сильно напился, что чуть не упал с астрономической башни, а то, что слизеринка вообще решила пойти туда на ночь глядя, можно было считать самым настоящим чудом и счастливым стечением обстоятельств. Она поймала его за пояс брюк, когда тот уже почти перевалился за ограждение, и кое-как вытащила. В благодарность за спасение жизни Малфой наблевал ей на мантию. При воспоминании об этом Пэнси скривилась, у неё тогда самой чуть всё внутренности не вывернуло. Но в тот раз он пил один, ещё и чёрт знает где. Ему тогда крупно повезло, что ни учителя, ни всевидящий Филч его не заметили, ведь тогда смещения с поста Старосты было бы не избежать. Находиться на грани стало его фишкой по жизни. — Драко, хватит, — Паркинсон с неприязнью забрала у него из рук десятый стакан. В отличие от него, она считала. — Пэнси, отдай. Я сам решу, когда хватит, — Малфой хотел потянуться к ней, но его рука прошла где-то в двадцати сантиметрах от Старосты Факультета, а сам он грохнулся на диван. Она лениво закатила глаза и позвала Блейза, чтобы тот сам разбирался с проблемами лучшего друга. Когда итальянец посмотрел в их сторону, его глаза раскрылись в удивлении. Он не считал нужным следить за Малфоем, ведь с самоконтролем у того обычно всё было более чем в порядке. Но тут уж случилось что-то из ряда вон выходящее, раз даже такой человек, как Драко, отпустил тормоза. — Мерлин, мы сидим здесь не больше часа, когда ты успел так накидаться? — мулат недовольно запричитал, искренне надеясь, что Малфой просто вырубится и не доставит никому проблем. Но его мольбы услышаны не были, в следующее мгновение Драко встал так резко, что тут же схватился за голову и недовольно пробурчал: — Не надо мне указывать! Я ещё вполне трезв! — Да, я вижу, — Забини закинул друга на плечо, не встретив никакого сопротивления, и глубоко вздохнул. Ну как можно было меньше, чем за час, напиться до такого состояния? Настолько, что тело уже двигалось как-то само по себе, не позволяя мозгу давать команды. Драко пытался возразить, но получалось как-то не совсем членораздельно. Слова смешивались друг с другом, поэтому пытаться разобрать их было бы просто бессмысленно. Для Забини оказалось довольно трудно нести чьё-то пьяное тело и при этом следить за обстановкой, чтобы не попасться завхозу, а того хуже какому-нибудь учителю. Но путь прошёл относительно нормально, кроме того, что где-то на втором этаже Малфой начал орать что-то непонятное слишком громко, и Блейзу пришлось наложить на него «Силенцио». А так, никаких приключений. Забини прошёл в Башню Старост, поднялся к комнате Драко и оттуда затащил друга в ванную. Он грубо скинул его на пол и, включив в душе ледяную воду, запустил струи прямо в беловолосого. Последний, почувствовав резкую смену температур, поднялся так быстро, что Блейз даже немного опешил. — Твою мать, Забини! Тебе жить надоело?! — его тело напряглось так сильно, как могло, кулаки сжимались, челюсти чуть ли не болели, а взгляд говорил о том, что мулат вряд ли сможет дожить до счастливой старости. Но его это, в общем-то, не пугало, Малфой часто так смотрел на тех, кто сделал что-то не так, как он сам того хотел. Блейз выключил воду, скрестил руки на груди и приподнял бровь в ожидании. — Ну, рассказывай. — Что рассказывать? — злой тон тут же испарился, его заменило замешательство, проявившееся из-за расслабления всего тела. — Я жду подробного описания истории, в которой ты потерял мозги. Потому что иначе объяснить твоё поведение невозможно, мальчик-который-привык-всё-контролировать взял и напился так, что на ногах почти не стоял. Театр одного актёра, ей-богу. Драко отвернулся к стене, скрещивая руки на груди. Опьянение никуда не ушло, но ледяная вода немного привела его в чувства, давая возможность снова контролировать свои телодвижения и хоть как-то мыслить. А последнее вообще не радовало, воспоминания о том, как грязно… магглорождённая унизила его при друзьях, резанули по голове. Ему тут же захотелось хорошенько проблеваться, чтобы вместе с тем, что осталось в желудке, вышли и эти чувства. Оскорблённость, отвращение, беспомощность. Отвратительный набор. — Так это Грейнджер. Мерлин, ты серьёзно? Какая-то девчонка сказала пару колкостей, и ты тут же оскорбился? Какая неженка, — Блейз нахмурил брови и надул губы, изображая насмешливо-жалостливую мордашку. Если бы эта шутка не была адресована Малфою, тот бы точно посмеялся. — Она не смела этого делать! Никогда не смела, но всегда… Да я ведь на ступень выше неё! — Ты избавляешься от своих прежних заморочек, забыл, «чистокровный»? — мулат укоризненно выставил указательный палец, словно внезапно стал Миссис Уизли, которая ругала своих детей за их выходки. — Да помню я, помню, мамочка. — А теперь иди и проспись, сынок, завтра, между прочим, учебный день. Забини ушёл, оставляя Малфоя наедине со своими загонами.***
В той комнате Гермиона проводила и некоторые спокойные вечера, когда была слишком уставшей для разговоров с Джинни или уже освободилась от выполнения домашнего задания раньше всех, или просто не хотела и не могла истерить. Читала любимые книги, немного выпивала и любовалась пейзажем за окном. Комната всегда восстанавливалась. Она, единственная в замке, давала ей выплеснуть эмоции, а не сдерживать их внутри. Так было легче. Проще. Иногда она напивалась там по выходным до потери памяти. Засыпала на этом диване, будучи в хлам. Часто она читала письма от Гарри и Рона, которые предпочли воспользоваться данной им возможностью и сразу пошли работать в министерство. Так происходило и сейчас, она наконец сломала печать, расправила пергамент, глаза забегали по строчкам. Дорогая Гермиона, Я знаю, что ты сейчас не в лучшем состоянии, как и все мы. Но ты должна знать правду. Пророк умолчит об этом. Неделю назад один старый дом был разрушен с помощью тёмной магии. Доски разорваны до состояния горы щепок, найти там следы пребывания кого-то конкретного невозможно, всё уничтожено. Но я знаю, что это была она. И, я думаю, ты тоже это понимаешь. Я даже не знаю, как описать тебе этот смог темноты, но это было ужасно. В министерстве давно не видели такого. Но и это не самое страшное. Дом Андромеды Тонкс тоже разрушен, не так тотально, но всё же. В нём всё перевёрнуто вверх дном, как будто бы кто-то что-то искал. Не беспокойся, с Андромедой и Тедди всё в порядке, когда это случилось, они гостили у меня. К счастью. На данный момент они укрыты в штабе Ордена. Некоторые Пожиратели, ещё не успевшие пройти слушание, либо же оставленные на рассмотрение, пропали. Мы не знаем, что это всё может значить. Возможно, грядёт ещё одна война. Я прошу тебя быть предельно осторожной. Напиши мне о том, что сейчас происходит в Хогвартсе, потому что я очень надеюсь, что у вас всё в порядке. Мы с Роном переживаем. Люблю тебя, Гарри. Руки Гермионы ослабли. Стакан с огневиски полетел вниз и с оглушительным треском разбился, а письмо опустилось на колени. Взгляд заметался по помещению в поисках защиты. Подсказки. Надежды на то, что ей всё это лишь приснилось. Но грудь уже была скована ужасом, всё тело тряслось, а из глаз брызнули слёзы. Она снова калечила себя: расцарапывала руки ногтями в попытке проснуться и осознать, что в реальности всё хорошо. Истерика снова взяла своё, и в сочетании со страхом выдала новые разрушения. Только теперь они не касались предметов комнаты, лишь самой Гермионы, которая упала с подоконника прямо на стекло. К сожалению, это и была реальность.