23 Ноября 1998
Время… Настолько странная, совершенно неизученная людьми субстанция, способная протекать для каждого по-своему. В один день оно растекается, словно густой мёд, по пространству, а ты стоишь и наблюдаешь за тем, как оно домиком складывается в общей массе. И каждая секунда кажется вечностью. А иногда вовсе не замечаешь его течения, как чья-то мимолётная улыбка — оно лишь на мгновение показывается, чтобы унестись прочь. И вроде бы только что Драко сидел вместе с Грейнджер на полу в Выручай-комнате, пока она бесконечно извинялась и плакала. Пока объясняла, что ей пришлось применить несколько не самых светлых заклинаний, чтобы устранить катастрофу. Пока рассказывала, что ей стало плохо в ту же секунду, и она никогда не задумывалась о том, как на самом деле Тёмная магия влияла на волшебников. А Малфой не мог ничего ей сказать, потому что тоже не задумывался об этом до тех пор, пока не столкнулся лично. Он знал это чувство. Помнил свои ощущения в ту секунду, когда впервые в жизни использовал Непростительное, чтобы подчинить своей воле мадам Розмерту. Он понимал её. Часы упрямо твердили, что с тех пор прошло около трёх часов — успел пройти ужин, и скоро должен был наступить отбой. Но Драко казалось, что прошло от силы минут тридцать. И то с натяжкой. Он тупо пялился в окно в своей комнате и пытался вылезти из той прострации, в которую впал. Осмыслить всё, что произошло за вечер — отпечаток, ад, пережитый под его действием, Беллатриса, явившаяся его королевой. Грейнджер — испуганная до чёртиков, прижимающаяся к нему так близко. Мерлин, это было слишком. Всего было слишком. В такие моменты Малфой убеждался, что маггловский бог — похуист. Он создал мир, как говорит религия, и бросил его в свободное плавание. И ему откровенно говоря насрать на всё, что здесь творится. Он, наверное, сидит на своих небесах, на троне из облаков, жирный настолько, что даже поднять руку — подвиг. Может, поначалу старик пытался помогать. А потом просто забил. И теперь смотрел на своё творение, как на остросюжетную книгу. Один человек — одна книга, написанная по определённому сценарию, никому неизвестному. Как настоящая, поделённая на главы, отличающиеся друг от друга смысловой нагрузкой и событиями. Возможно, жизнь некоторых людей настолько объёмна и разностороння, что писарю пришлось поделить её на отдельные тома. И Драко чувствовал себя так, словно он и был таким человеком. Его прошлая книга закончилась, количество страниц и эмоциональная наполненность исчерпали себя, и автор принял решение начать новый том, который обозвал таким простым и многообещающим словом «пиздец». Голова Драко с каждым мгновением всё больше наливалась свинцом. Складывалось такое ощущение, будто за спиной стоял кто-то, кто сдавливал его виски странным приспособлением для пыток. А он ведь даже не пил. Просто удивительно. Что в таких ситуациях советуют люди? Лечь спать, заняться медитацией, расслабиться? Хмыкнув, Малфой мысленно послал этих людей нахер, потому что в его случае это так не работало. Глаза отказывались закрываться. Он понимал, что даже если лёг бы прямо сейчас в кровать, организм посмеялся бы над этой жалкой попыткой. Всё тело начало бы ломать так, что захотелось бы скрутить позвоночник в грёбаный жгут, лишь бы не мешал. А мысли бы так никуда и не делись. Ему нужно было разгрузиться. Драко резко поднялся, отчего в глазах на пару секунд потемнело. И после того, как зрение ненадолго прояснилось, поспешил к выходу, даже не переодевшись, лишь накинув на плечи тёплую мантию. Он почти что бежал по ступеням вниз, слушая эхо собственных шагов в пустых коридорах — и это не было удивительно. Студенты после ужина предпочитали проводить время в гостиных, общаясь, делая домашние задания или занимаясь ещё какой-то своей хернёй. Драко это не волновало. Он был уверен, что даже встреться на его пути Поттер — было бы абсолютно плевать, несмотря на всю абсурдность ситуации. Но слегка улыбающаяся Уизли, вышедшая из-за колонны прямо у выхода к квиддичному полю буквально выбила из лёгких весь воздух. Она выглядела… Окрылённой? Такой, словно только что встретилась со своим тайным любовником и обменялась с ним парочкой милых записок. Словно они целовались там, где никто не смог бы их увидеть. Даже в таком слабом освещении Малфой не мог не заметить сумасшедшего блеска её глаз, к которому примешали малую дозу девчачьего счастья. Будто девушка приняла наркотик, отправивший её куда-то в другой мир. Драко никогда не обращал на Уизли больше внимания, чем это было бы нужно, но она была сама на себя не похожа. Даже когда смотрела на Поттера с некой долей обожания — Уизлетта не была такой. И она не обратила на него никакого внимания. Прошла дальше, даже не взглянув. Малфой не шёл ей прямо навстречу, но, Салазар, кто угодно заметил бы его силуэт и белые волосы. А Джинни Уизли словно не видела вокруг себя абсолютно ничего. Драко провожал её нахмуренным взглядом, не веря собственным глазам. И уже через секунду устало прислонился к колонне, потирая пальцами переносицу. Он прикрыл веки. Нет. Мерлин, ему вполне хватало Грейнджер. Ввязывать в сюжет своей книги ещё одну линию он не собирался. Потому что это было уже слишком. Полный передоз. Ещё немного и ситуация выйдет из-под контроля, и никто и ничто не сможет вытащить его из болота, даже Забини, для которого это стало почти работой — протягивать Малфою руку, чтобы вытянуть на поверхность и дать кислород. Потому что обычная, на первый взгляд, мутная вода на самом деле представляла собой густую жижу, наполненную различной растительностью. Она была настолько плотной, что не позволяла утопающему свободно держаться на поверхности, не давала ни шанса на быстрые, размашистые движения ногами и руками и засасывала в свои тиски, всё дальше и дальше, до тех пор, пока не окажешься на самом дне. Закрывала доступ к воздуху, заставляя давиться грязью. Вызывала желание выкашлять собственные лёгкие — лишь бы пытка закончилась. Застилала глаза, закрывая обзор на все, что стояло дальше носа. Но самое главное — страх, сопровождавший каждый подобный заход. Что-то на уровне инстинктов, когда ты уже чувствуешь объятия смерти. Той самой, которую часто описывают в книжках — костяные руки ложатся на плечи, и единственное желание, испытываемое в эти секунды — желание жить. Это не то, что чувствуют счастливые люди. Не то, что описывают в романах, когда главная героиня наконец начинает любить жизнь рядом со своим Ромео. Нет. Это что-то отчаянное и болезненное. Что-то, за что ты готов бороться до последнего. Оно заставляет тебя кричать и вырываться даже тогда, когда попытки бессмысленны. Малфой хорошо помнил это чувство. Слишком хорошо, словно это не было состоянием аффекта. Возможно ли то, что Грейнджер испытывала что-то подобное? И если в случае Драко рука помощи всегда приходила в лице Блейза, то кто протянет её Гермионе? Он не помнил, как наконец пошёл дальше. Как вышел из замка и направился в сторону раздевалок, чтобы взять из подсобки первую попавшуюся под руку метлу. Драко снова окунулся в собственный мир, обращая больше внимания на головную боль, нежели на то, что окружало. Он опомнился лишь в ту секунду, когда заметил Забини, выходящего из раздевалок. Это стало ещё одним событием, окунувшем его в холодную воду. Уже чёрт его знает каким по счёту за этот вечер. Таким событием, которое заставляло вынырнуть из глубины собственного сознания и оглядеться. Понять, что мир, вообще-то, всё ещё существует. Яркие волшебные огни всё ещё освещали стадион, вечерний холодный ветер всё ещё обдувал лицо так сильно, что хотелось закутаться в шарф по самый нос, чтобы согреться. И вместе с осознанием мира вокруг в голову, словно маленькая птичка принесла письмо, влетела мысль. Блейза не было на ужине. — Драко? Что ты тут делаешь? — спросил, немного опешив, но не выдавая ни одной лишней эмоции, Забини. Было бы гораздо интереснее узнать, какого хера Уизлетта делала здесь вместе с тобой. Хотелось озвучить это. Хотелось устроить Забини допрос, потому что вся эта ситуация поставила его в тупик. Счастливая Уизли. Делающий непринуждённый вид Блейз. Это вселяло гнев, как будто кто-то брал и перекладывал ягоду из одной миски в другую. Вот точно так же в Малфоя вложили совершенно необоснованную злость — за то, что за его спиной что-то происходило, и никто не считал нужным рассказывать ему о подробностях. Нет, это реально уже слишком. — Хочу полетать. Могу взять твою метлу? — это прозвучало более напряжённо, чем Малфой планировал. Более нервозно. И, он мог поспорить, Блейз это заметил. Не мог не заметить. Он знал Драко лучше кого бы то ни было, возможно, даже лучше Нарциссы. Мог читать его, словно открытую книгу — и даже несмотря на это, лишь слегка нахмурился, словно не понимал причин подобных эмоций Малфоя. — Да, бери. Не задерживайся, скоро отбой. Спокойной ночи. Коротко и по сути. Сделал вид, будто ничего не случилось. Будто он только что не был здесь вместе с Джинни, мать его, Уизли. Драко не хотел зацикливаться, сидеть в догадках в поиске причин и последствий. Если у Забини что-то происходило с Уизлеттой — пусть так. Если он имел право вето на тему Грейнджер, значит Блейз тоже. Малфой подошёл к оставленной другом метле и, взяв ту в руки, почувствовал что-то, чего не случалось с ним очень давно. Древесина приятно легла в руку, призывая к тому, что всегда испытывал Драко при полётах. К свободе. Его собственная метла сломалась в прошлом году, но тогда Драко было на это абсолютно наплевать. Хотя тогда ему, по сути, было плевать на всё, что не касалось сохранения жизни. А потом как-то дело не дошло до покупки новой. Он не планировал возвращаться в квиддич, а полетать иногда можно было и на обычных школьных. Но сейчас… Салазар, желание взмыть ввысь на собственной метле возросло настолько, что, будь его воля, Малфой бы прямо сейчас помчался в магазин. Ощущать родную древесину, знать каждый её сантиметр, точно помнить, сколько веток выбилось из хвоста. Это было не то. Чувство обладания внезапно заныло. Малфой хотел его испытать. И пусть метла Блейза летала замечательно, Нимбус Драко летал всё равно лучше. Просто потому, что в руках хозяина приобретал преимущество. Запах свободы ударил в мозг, словно доза наркотика. Стоило ли говорить о том, какое облегчение Малфой испытал в воздухе, когда ветер отчаянно хлестал его по лицу, замораживая к чертям собачьим, а внутри царило полное ничего? Каждая мысль, каждая эмоция, абсолютно всё, что Драко волновало — выветрило, словно кто-то залез и забрал это всё из головы. И, блять, это было лучшее, что Малфой испытывал в своей жизни.24 Ноября 1998
В эту ночь кошмары мучали сильнее. Но они не были наполнены образами сумасшедшей ведьмы. Кто бы мог подумать, что пустота, ощущаемая Грейнджер, окажется в разы страшнее? Ощущение, будто кто-то вырвал что-то важное изнутри. Оторвал маленький кусочек, без которого мир воспринимался как-то по-другому. Как отрезать палец. Непривычно. Неудобно. Так, что корёжило. Так, что ломало все внутренности. Гермиона не делала ничего плохого. Но ей пришлось уничтожить всё зелье вместе с отпечатком, потому что по-другому исправить ситуацию было невозможно. И то заклинание, которое она для этого использовала, произвело на неё куда больший эффект, чем ожидалось. Только вот тогда до этого не было никакого дела. в тот момент Грейнджер была сама не своя. Всё её тело действовало отдельно от разума хозяйки. Она помнила, что плакала. Чувствовала, как захлёбывалась в истерике, к которой её привело чувство страха. Мерлин, если бы кто-то дал ей хоть малейшую возможность оказаться на месте Драко в ту секунду — она бы сделала это. Девушка и представить не могла, что ему пришлось пережить, но помнила крик, помнила, как из его глаз практически пошла кровь. Как его трясло, словно кто-то чужой вселился в тело. Это не должно было так закончиться. Возможно, это было страшнее, чем пытки — смотреть на страдания другого человека и не иметь ни малейшего понятия о том, как ему помочь. Потому что боль от Круциатуса — всегда что-то исключительно физическое. Да, похожее на ад, да, заставляющее тебя верить в то, что вместо внутренних органов теперь сплошная каша: каждая мышца, вена, ткань — всё перемололо в мясорубке. Но страх выходит за грань физиологии. Он пробирается до самого сознания. И самое страшное — осознавать, что виновник боли другого человека — ты сам. И всё это крутилось в голове всю ночь, картинки сменяли друг друга, а дыра внутри ныла. Ночь не давала ни шанса на отвлечение. Она сосредоточивала процессы внутри, заставляя давиться от слёз. Лишь утро, сопровождаемое восходом солнца, принесло что-то лучшее — возможность найти освобождение в других людях. Ведь когда ты обращаешь внимание на окружающий мир, то, что творится в голове, становится менее значимым, не так ли? Если окунуться в проблемы другого человека, станет легче переваривать собственные. Так говорили люди. Так это должно было работать. И, Мерлин, работало. Гермиона проводила завтрак, окунувшись в учёбу. После того, как всё утро разговаривала с Джинни о какой-то совершенно незначимой ерунде — сплетни, новости. И чувствовала себя лучше, потому что пустота отошла на какой-то третий план, ушла из зоны первостепенно расставленных приоритетов. — Я могу одолжить твои конспекты? — Джинни привлекла внимание Гермионы, заставив ту оторваться от текста в своей тетради. Взяла в руку кусочек хлеба, пальцами отрывая от него кусочек, а после забрасывая его в рот, заедая кашу. Гермиона тяжело вздохнула, с улыбкой закатывая глаза. Сколько себя помнила, она всегда ругалась на мальчиков, когда те задавали ей подобные вопросы. Отчитывала, указывала на их безответственность, но в итоге всегда соглашалась, когда видела эти виноватые щенячьи глаза. А теперь… Ей не хотелось отчитывать. В особенности Джинни. Ведь она не просила списать домашнее задание, верно? Ей нужны были только конспекты, и в этом, на самом деле, не было ничего такого ужасного? Возможно, Уизли хотела всего лишь свериться, подчеркнуть что-то. Тем более, что прошлогодние тетради были Гермионе ни к чему на данный момент. — Так уж и быть, можешь. У тебя снова проблема с Зельями? — усмехнулась она, пригладив волосы. Мерлин, если бы Рон увидел, с какой лёгкостью она согласилась. Гермиона была уверена, что он бы даже слова не смог вымолвить от удивления. — Понятия не имею, зачем взяла их на экзамены. Честное слово — предмета кошмарнее просто не существует, — девушка стала яростнее рвать несчастный кусочек хлеба. — Разве для того, чтобы стать игроком в квиддич, нужны Зелья? — Грейнджер закрыла тетрадь и потянулась за сумкой, лежавшей слева на скамейке. Она улыбнулась шире, когда увидела, как глаза Джинни скептически прищурились, как бы говоря «я знаю, что я идиотка — не напоминай». — Знаешь, а то и лучше. Даже если я получу «тролль» — ничего не изменится. Я всё равно стану известной, — Джинни откинула свои огненно-рыжие волосы назад лёгким наигранным движением руки, после чего обе девушки рассмеялись. А после Уизли в который раз за завтрак слегка обернулась назад, словно выискивала там что-то глазами. Гермиона слегка отвела голову, нахмурившись. Её действия были незначительными, и вряд ли кто-то другой обратил бы на подобное внимание, мол, ну смотрит и смотрит. Но Грейнджер не понимала подобного поведения, ведь обычно Джинни никогда не оборачивалась на других учеников во время разговора. Она буквально постоянно смотрела себе за спину. А после того, как вновь возвращалась, закусывала щеку изнутри и на пару секунд окуналась в прострацию — и это было ещё более необычно. Грейнджер помнила, что вчера вечером, после ужина, Джинни куда-то убежала с безумной скоростью, словно опаздывала, оставив Гермиону в полном непонимании ситуации, и все эти факторы отчаянно пытались сложиться в единый пазл в голове, но чего-то не хватало. Будто деталь, скрепляющая всю конструкцию, отсутствовала. Гермиона перевела взгляд дальше, туда, куда оборачивалась Джинни, и почувствовала, как что-то ударило её прямо в грудь, когда поймала взгляд Забини, буквально прожигающий спину Уизли. Картинка сложилась. В одну секунду. Нет, она… Конечно, Гермиона знала, что эти двое, вроде как, общались. Если это можно было так назвать. Но что, если это общение перетекало в нечто большее? Что, если она ошибалась, когда думала, что всё ограничивалось парой перекинутых фраз, взаимных подколов? Мерлин, что вообще здесь происходит? — Джинни, вы с Забини встречаетесь? Девушка напротив резко закашлялась, широко раскрыв глаза. В эту же секунду Гермиона резко наклонилась к ней, слегка постучав по спине, как всегда делали её родители в таких ситуациях. Джинни ещё минуту приходила в себя, запивая остатки кашля тыквенным соком, и в итоге посмотрела на Гермиону буквально как на нервнобольную. Возможно, это был перебор. — Гермиона, с тобой всё в порядке? Как такое вообще в голову могло придти? — возмущённо спросила Уизли, и в эту секунду все звёзды сошлись. Она звучала так, словно пыталась убедить Гермиону, а заодно и саму себя в том, чего нет. Нервный смешок, взгляд в тарелку, рука, запущенная в волосы. Годрик, Джинни, зачем ты врёшь самой себе? Он ей нравился. В этом у Гермионы не было ни тени сомнений, и ей стало интересно — насколько долго Уизли будет убеждать себя в обратном? Она не собиралась осуждать, читать речи о том, насколько все слизеринцы ужасны и отвратительны, потому что на собственном опыте знала — мы не выбираем тех, кого полюбим. Она не выбирала Рона, это сделало её сердце. Помнила, как пыталась понять, что в нём такого особенного, что смогло зацепить — и ничего не находила. Но всё равно чувствовала. Да и к тому же — разве могла она осуждать? Разве имела на это право? Гермиона общалась с Малфоем, и не просто общалась — приняла его помощь. Дала ему, чёрт, шанс. Она не понаслышке знала, что стереотипы войны Гриффиндора и Слизерина являлись безумными и совершенно нерациональными. Лично убедилась в том, что человек может измениться. Что он не состоит из одной лишь гнили. Ни один человек на земле не является исключительно плохим или исключительно хорошим. Мы все — серые пятна на фоне мира. — Джинни… Прости, я не должна была спрашивать. Просто ты постоянно на него оглядываешься, а он, в свою очередь, прожигает взглядом тебя. Я подумала… Ладно, просто забудь, — тихо проговорила Гермиона, наблюдая за тем, как глаза Джинни странно загорелись после её слов. Она снова поправила свои рыжие волосы, и этот жест показался даже немного нервным. Отвела взгляд в сторону, вновь прикусив внутреннюю сторону щеки, и словно о чём-то сильно задумалась. А потом слегка приподняла уголки губ, и выглядело это со стороны так, будто она изо всех сил пыталась сдержать широкую счастливую улыбку. — Он смотрит на меня? — почти шёпотом спросила она, внезапно сменив эмоцию в глазах на лёгкий страх. — Да, Джинни. Даже сейчас, — с заговорщицкой улыбкой ответила Гермиона, бросив взгляд на Забини, который ухмылялся, заметив. Возможно, он понял, о чём они говорили, по выражению лица Гермионы. Но это осветило его какой-то искренней эмоцией. И это было красиво. Подумать только — какой вдохновлённой становилась Уизли, когда в кого-то влюблялась. Вся бравада, которая покрывала её, словно щит, тут же спадала, и на свет показывалась обычная девушка, жаждущая внимания от того самого человека. Это поражало Грейнджер. В то время, как её жизнь шла по кривой, у кого-то линия уходила куда-то вверх, к небесам. И нельзя было сказать, что она ни капельки не завидовала. Она тоже так хотела.***
«Дорогой Рон, Спасибо тебе за то письмо. Мне было очень важно прочитать эти слова поддержки, и я благодарна тебе за них. Поверь, у меня всё более-менее в порядке. Стараюсь уделять больше времени учёбе, ведь, как ты и сам понимаешь, в конце учебного года экзамены, которые я планирую сдать на «превосходно». Пока что всё идёт довольно легко, и я безумно рада, что начала готовиться по повышенной программе ещё на шестом курсе, это сильно помогает мне на данный момент. Надеюсь, что в ближайшее время ситуация повернётся в лучшую сторону и вам с Гарри станет легче в работе. Знаешь, я правда скучаю по вам. По нашим совместным походам в Хогсмид и посиделкам в гостиной. Я с нетерпением жду Рождества, чтобы наконец увидеться. Надеюсь, всё будет в лучшем виде. С любовью, Гермиона P.S. Я удивлена подобным ажиотажем в сторону этих чернил! Но благодарна тебе за такой подарок — они действительно очень полезны, особенно когда мне хочется использовать меньше пергамента, но заключить там больше информации. Спасибо тебе! Гермиона переписывала это письмо, наверное, раза три. Она старалась вложить туда достаточно эмоций, которые испытывала по отношению к другу и его письму, и при этом не написать ничего лишнего, чтобы у Министерства не было возможности прицепиться. Она опасалась того, что почту принялись активно проверять, и не хотела никого подставлять, поэтому в постскриптуме указала лишь благодарность. Гермиона надеялась, что Рон поймёт, что она пошла по той же схеме, что и он, запечатлев на задней стороне пергамента невидимое послание, которое, на удивление, смогла написать с первого раза. «К сожалению я не могу вписать это в основную часть. Рон, я безумно благодарна тебе за рецепт. У меня получилось отыскать необходимые ингредиенты и сварить зелье, но оно, к сожалению, сработало не так, как ожидалось. Если коротко — всё закончилось плохо. Не беспокойся, я не пострадала, но то, что происходило — было ужасно, и у меня нет сил, чтобы описывать случившееся в подробностях и снова вспоминать. Я не хочу нагружать тебя, но мне было бы очень приятно, если бы ты и дальше находил время для помощи. Кто знает, возможно, ты найдёшь заклинание или какой-либо другой способ, который поможет нам решить эту загадку? Безумно люблю тебя и скучаю. И прошу, не вини себя. Никто не смог бы предугадать исход, я прекрасно знала, что иду играть в лотерею, шансов на победу в которой почти нет. Главное, что всё закончилось хорошо — ни травм, ни поломок.» Девушка перечитала всё написанное ещё около трёх раз и закрыла конверт. Она на несколько мгновений застыла, глядя на треск огня в камине, а после поднялась и направилась к выходу из гостиной, накинув на плечи тёплую зимнюю мантию и закутавшись в шарф с гриффиндорской расцветкой — красный и золотой. Самое красивое, по её мнению, сочетание. Гермиона каждый раз удивлялась тому, как скоро темнело в это время года. Досрочный заход солнца ассоциировался со скорым приходом зимы — морем снега, ярким белым светом и рождественскими песнями. И, с одной стороны, Грейнджер любила это время года за тёплые праздники, за красоту и изыск. Но с другой… Мерлин, она ненавидела холод. А зима в Хогвартсе была просто невозможно холодной. Её всегда раздражала отдалённость совятни — пока туда дойдешь, можно замёрзнуть насмерть. Гермиона никогда не понимала, почему эту башню не могли построить ближе к замку. И почему нужно было делать её такой высокой. С каждой новой ступенькой гриффиндорка, казалось, ощущала понижение температуры. Ветер становился всё холоднее и усиливался, начав более агрессивно хлестать по лицу. Она никогда не понимала, как Гарри, Джинни, Рон, да и другие члены команды так спокойно играли в такой лютый холод. Конечно, имели место согревающие заклятия, но тем не менее… Как будет проходить ближайшая игра? Она должна была пройти в первую неделю ноября, когда погода была более щадящей, но, Мерлин, случилось нападение. Охрану Хогвартса усиливали, студенты находились не в самом подходящем настроении… И в итоге всё перенесли на конец первой недели декабря. Совы досыпали свои последние часы. Какие-то уже улетели на ночную охоту, кого-то отправили на работу, если это можно было так назвать. Гермиона оглядывалась в попытке найти Сычика, который должен был остаться здесь, ожидая, когда она отправит ответное письмо. Рон всегда давал ему такое наставление — не возвращаться без ответа от Грейнджер. И маленький Сычик нашёлся почти на самом верху. Гермиона улыбнулась и подозвала его, после чего сова ухнула и спустилась ей прямо на руку. Гриффиндорка погладила его и достала из кармана вкусности, а Сычик так радостно скушал их, что девушка засмеялась. Она привязала к его маленькой лапке письмо. — Возвращайся к Рону. И поскорее, — сказала она. И, Годрик, либо Гермиона совсем сошла с ума, либо ей показалось, что Сычик кивнул. Хотя это было невозможно, учитывая строение его тела. Он улетел, быстро перебирая своими небольшими крылышками. А Гермионе казалось, что она всё же написала лишнего, и Рон теперь будет за неё переживать.30 Ноября 1998
Завтрак в этот день проходил в тишине. Как часто бывало по понедельникам — Джинни вчера до позднего вечера летала. Как она сказала Гермионе — пыталась выучить новый трюк, но это звучало как-то неубедительно. Поэтому вернулась Уизли довольно поздно, ещё позднее легла спать и выглядела теперь до ужаса уставшей. Гермиона решила её не трогать, а поэтому мучилась в собственных лабиринтах сознания. Пустота, со временем, казалось, не зарастала, а становилась частью самой Гермионы. Как когда ты привыкаешь к тому, с чем теперь придётся жить всю жизнь. Ведь люди, лишившиеся пальца, не тешат себя ложными надеждами на то, что он когда-то снова вырастет, а учатся жить с этой проблемой, со временем привыкают и в итоге ничем не отличаются от других. Грейнджер старалась утешать себя этими мыслями, готовясь к тому, что тоже просто привыкнет. На неделе они с Драко пересеклись лишь однажды, и именно он разрушил её надежду на то, что когда-то дыра зарастёт. Его слова до сих пор эхом звучали в голове, словно туда поместили магнитофон, игравший лишь одну пластинку на постоянной основе. — Грейнджер, это так не работает. То, что от тебя оторвали, уже никогда не вернётся. Смирись. Он смог обрушить всё одной фразой, ну не талант ли? Гермиона всё больше задумывалась о том, что теперь понимала жестокость Пожирателей смерти. Возможно, они не были плохими людьми изначально, но однажды попробовали Тёмную магию на вкус и, почувствовав эту дыру внутри, не до конца осознали причину её возникновения? Обозлились на всё и всех в попытке заполнить пустоту, и в итоге подали толчок её роста, оставшись разбитыми и окончательно потерянными для этого мира. Ей было даже страшно подумать о том, что чувствовал когда-то Том Реддл, раскалывая свою душу убийствами и помещая оторванные части самого себя в предметы. В представлении Гермионы это было ещё хуже. Ещё страшнее. Девушка с удивлением отметила, что за все пятнадцать минут, что провела в Большом зале, не съела ни кусочка. Лишь расковыряла весь свой омлет, вытащив оттуда все помидоры, и порубила яйца. Просто кощунство. Но аппетита не было. Совершенно. Словно желудок ещё не проснулся, чтобы успеть проголодаться. И, возможно, Гермиона продолжила бы тупо пялиться на еду в своей тарелке, если бы не пришло время почты. Ещё издалека она заметила маленького Сычика, который на фоне больших статных сов выглядел случайно получившимся пятнышком краски. Он неловко приземлился на стол, явно уставший с дороги, и гриффиндорка погладила его, наблюдая, как сыч прикрыл глазки, радостно отвечая на похвалу. Рядом с ним буквально через несколько мгновений приземлилась гордая коричневая сова, к лапке которой был привязан новый выпуск Пророка. Гермиона отсыпала ей пару галлеонов в мешочек, также привязанный к лапке, и отпустила, забрав новый выпуск газеты. Она уже было хотела обратить своё внимание на заголовок, когда маленький Сычик легонько клюнул её в руку и недовольно охнул. Грейнджер тут же нахмурилась, недовольно оглядываясь на него, и заметила, как тот тряс лапкой с письмом. — Ну ладно, ладно, не ворчи, — прошептала она, отвязав конверт. Гермиона не стала читать основную часть, прекрасно понимая, что самое важное Рон, скорее всего, сообщил через невидимые чернила. И так оно и оказалось. «Гермиона, я очень надеюсь, что ты прочитаешь моё письмо раньше, чем выпуск новостей. Я очень прошу тебя не паниковать и не расстраиваться, потому что мы изо всех сил пытаемся разрешить ситуацию. Не беспокойся за родителей, мы с Гарри лично обеспечим их безопасность. Обещаю, всё будет хорошо. Мы убережём их любой ценой. Люблю тебя, Рон Пальцы Гермионы задрожали, когда девушка в недоумении бросила взгляд на заголовок.ТЁМНАЯ МЕТКА ВЕРНУЛАСЬ?