2 Декабря 1998
Гриффиндорская гостиная шумела от разговоров. От весёлых историй, которые рассказывали друг другу студенты, от обсуждения прошедших в последние дни контрольных по некоторым предметам и ещё приближающихся проверочных. Возможно, невнимательный зритель мог бы подумать, что ничего необычного не происходило — а что, ведь люди всегда общаются друг с другом, верно? По вечерам в гостиной довольно часто было шумно. Но Гермиона чувствовала это в крови, бегущей по венам — словно туда вкачали чего-то лишнего, и оттого жидкость, поддерживающая жизнь, окислялась, и это отравляло организм. Напряжение. Оно витало вокруг, из-за чего казалось, что можно было лишь резко взмахнуть рукой и рассечь воздух кончиками собственных пальцев. Симус говорил громче, чем обычно. Делился сплетнями, шутил, рассказывал анекдоты. Дин слушал его и смеялся как-то не так, как раньше. Невилла вовсе не было в гостиной. В последнее время он предпочитал больше времени проводить с Луной, будто бы кто-то сказал, что Лонгботтом умрёт через месяц, и тот решил брать от жизни всё. Гермиона больше не видела его за столом Гриффиндора в Большом зале. Гермиона и Джинни, наверное, единственные, сидя на полу перед камином, сохраняли молчание. Каждая уткнулась в свои учебники, Уизли всё ещё пыталась догнать тему по Зельеварению, а Гермиона перечитывала пособие по Трансфигурации уже раз третий. Но как бы сильно она ни пыталась не обращать внимание на то, что происходило вокруг — не получалось. Словно кто-то посторонний забрал в свои руки контроль над её концентрацией и отчаянно рассеивал её. Это было то же ощущение, когда человек пытается смотреть фильм, но рядом с ним кто-то громко разговаривает по телефону, и мозг почему-то решает переключиться на этот разговор, в то время как фильм рассеивается в сознании, не оставляя ни единого образа. И это раздражало. — Джинни, — подала голос Гермиона, откладывая книгу, — у тебя нет такого чувства, будто весь мир сошёл с ума, а мы единственные остались нормальными? Этот вопрос мучил её уже несколько дней, с тех самых пор, как появились эти изменения в поведении людей. Словно громкими разговорами они смогут заглушить свои страхи. Гермиона уже давно поняла, что это так не работало. Уизли со вздохом подняла голову, опустив свою книгу на колени. Она с каким-то молчаливым смирением перевела взгляд на огонь. Как будто знала что-то, неизвестное другим, и от этого ей было грустно, ведь один маленький секрет успокаивал её по ночам, даруя спокойный сон. — А чего ты от них хочешь, Гермиона? Каждый по-своему справляется со стрессом, я не могу за это никого винить в сумасшествии, — ухмыльнулась она, не отводя взгляда от камина. — Они начали охоту на магглов, снова. Но у меня нет таких близких, а твои родители под защитой, в отличие от родителей других ребят. Им страшно. Гермиона начала неосознанно перебирать пальцы, смотря в пол. Иногда она случайно задевала недавно надетое кольцо и каждый раз слегка дёргалась от этого. — Возможно ты права. Но мне тоже страшно. Я тоже переживаю за родителей, — она сказала это тихо, словно рассказывала свой самый потаённый секрет. Она оглянулась на своих однокурсников, которые снова слишком громко над чем-то смеялись. Мир сломался. — Знаешь, я верю, что в ближайшее время мы увидим новости о том, что Министерство начинает программу защиты родителей магглорождённых волшебников. И тогда все немного успокоятся. Нужно просто дать им время, — Джинни достала из кармана волшебную палочку и подозвала к себе стакан сока, стоявший на столике. Гермиона немного нахмурилась, глядя на это действие, ведь стакан стоял совсем рядом, и чтобы его достать, Уизли нужно было лишь наклониться вперёд. Но вместо этого девушка использовала магию, выбрав способ, при котором не пришлось бы затрачивать энергию. Но она давно замечала за Джинни, да и за Роном с Гарри подобные детали. И не совсем понимала их. — Я тоже. Я рада, что в этот раз всё по-другому, — выдохнула Гермиона. Джинни обратила свой взгляд на неё, слегка нахмурившись. — Что ты имеешь ввиду? — Ну, — Грейнджер замялась, подыскивая правильные слова. — В прошлый раз, когда Волдеморт возродился, министром был Фадж, и он ничего не делал, понимаешь? Он просто спрятал голову в песок и отказывался признавать очевидное. А сейчас всё иначе. Кингсли, должно быть, внимательно следит за ситуацией. В этот раз у них не получится довести всё до крайней точки. Их уничтожат гораздо раньше. Гермиона действительно в это верила. Или очень хотела верить, потому что не могла представить ситуации, в которой у Пожирателей что-то получилось. Беллатриса — сумасшедшая. Разве может человек, ум которого повредился, вести за собой армию? Может холодно рассчитывать свои действия, что так важно на войне? Ведь именно так проиграл Волдеморт. Он действовал импульсивно. Во многом из собственной злобы на мир и на людей в нём, из-за желания мести и чрезмерной уверенности в себе и своих силах. Эмоции помешали ему смотреть на ситуацию глобально, видя вместо целого стола вкуснейших яств лишь крохотную тарелку. Гермиона почти не сомневалась в том, что с Лестрейндж всё будет примерно так же. Эта женщина тоже была ограничена. — Главное правило в квиддиче — никогда не недооценивай своего противника. Я не знаю, во что это может вылиться, и не знаю, как скоро закончится, но на твоём месте не стала бы делать поспешных выводов. Мне кажется, мы не видели и половины того, на что способна Беллатриса, — спокойно сказала Джинни и поднялась, слегка потягиваясь. — Пойдём в комнату? Тут и правда слишком шумно для Зельеварения. Гермиона молча кивнула и, забрав сумку и учебник, поспешила за Джинни. Возможно, она была права и Грейнджер рано начала надеяться на скорую победу, ведь предводитель велик своими соратниками. Так ведь говорили, верно? А соратников у Лестрейндж было много. Но вторая война не может быть страшнее первой. Они уже видели это, чувствовали пепел, оставленный битвой, в собственных лёгких. Память о нём была слишком свежа для того, чтобы забыть. Страх того времени ещё не рассеялся, туманом обволакивая каждого, кто видел и знал. Но в тот день, когда Гермиона увидела новую статью, она поняла, что готова. Она готова вновь встать на сторону Ордена и победить снова. Она готова бороться за своё будущее, сколько бы на то не ушло сил. Она отомстит. За те кошмары, что преследовали её до сих пор, за состояние, в которое Беллатриса её привела. Гермиона тогда впервые подумала о том, что готова убить человека. Готова убить сумасшедшую ведьму.4 Декабря 1998
Гермиона сосредоточила своё внимание на страницах последней книги, на которую возлагала надежды. Это воспринималось как спасительная соломинка. Она мечтала наконец дотянуться до неё, чтобы закончить свою миссию на ближайшее время и перейти к другим задачам, но каждый раз что-то мешало прийти в Комнату и заняться чтением, будто сама судьба оттягивала эту самую последнюю секунду. Подготовка к проверочным и контрольным занимала всё время, а привычка к гиперконтролю вовсе не облегчала ситуацию. И с каждой строчкой, с каждой новой буквой надежда таяла. Словно прекрасный сад, которому вот-вот подходило время расцвести, внезапно загнил. Зарос сорняками, поглотившими невыпущенные бутоны, стебли покрылись чернью из-за поселившихся внутри паразитов, что выедали все полезные вещества, оставляя лишь крохи собственной желчи. И сад больше не был таким прекрасным. От него разило кладбищенским холодом и мраком, окутывавшим собой каждый сантиметр свободного пространства, словно навели морок — и вот ты стоишь посреди поля смерти, и в вены впрыскивает отчаяние, как яд. И чем дальше заходишь — тем хуже становится. У Гермионы было такое чувство, будто эти цветы пытались ожить благодаря чужой энергии и выкачивали из неё всё до малейшей крохи. По крайней мере, так для неё ощущалась потеря надежды. Что-то, что ломало и выкручивало кости, заставляя голосовые связки смыкаться сильнее, выдавливая из горла крик. Это было так, будто во время пытки Круциатусом наложили Петрификус. Больно, страшно и невозможно выпустить из себя. Всё, что переживаешь — лишь внутри, и люди, стоявшие в стороне, не видели и капли того кошмара, в который тебя поселили. Последняя страница закончилась. И ни одного упоминания нужной ей темы. Хотела ли судьба, оттягивая время, отгородить Гермиону от этих ощущений? Хотела ли задержать вспышку гнева, что рвалась наружу в неимоверной агонии. Хотелось зашвырнуть книгу в стену, а лучше в окно, наказав её тем самым за свою бесполезность. Словно это что-то могло изменить. Словно поломанный корешок мог изменить суть. Нет. Конечно же, нет. Это никогда так не работало. Книга не виновата в том, что не удовлетворила желаний своего читателя. — Грейнджер, перестань так яростно дышать, мне уже почти страшно, — со стороны послышался голос Малфоя, в котором так и сквозили нотки иронии, перемешанной с насмешкой. Гермиона перевела на него взгляд, повернувшись так резко, что шейные позвонки почти захрустели. Он сидел на полу, оперевшись на кресло, и даже не удосужился посмотреть на Грейнджер в ответ, всё ещё читая книги, которые сам же и принёс в эту комнату несколько месяцев назад. Мерлин, с этого момента прошла целая вечность. — Я что, должна плясать от радости от того факта, что так и не нашла ничего полезного? — она почти задохнулась от возмущения, откладывая несчастную книгу на столик. — Я прочитала всё, что ты принёс. Всё, что взяла из Запретной секции библиотеки. И ничего. Там ничего нет. Её голос затихал с каждым предложением, будто слова выкачивали энергию. Хотя скорее выкачивали её не сами слова, а их суть, которую сложно было переварить в своей голове. Это можно было бы сравнить с битвой за Хогвартс — тем самым её моментом, когда Волдеморт вышел из леса, а за ним, весь в цепях, следовал Хагрид, нёсший на руках бездыханное, как казалось, тело Гарри. Потому что в тот момент мозг отказывался воспринимать эту информацию за истину. Он сопротивлялся, слушая маленький огонёчек надежды, что с каждой секундой всё быстрее тлел внутри сердца. Как состояние аффекта. Как сойти с ума. Но факты нельзя отрицать. Это самый простой путь к провалу, полная одержимость. Гермиона смотрела куда-то сквозь мир. Так всегда бывало с людьми, когда те задумывались о чём-то — в этом состоянии человек уходить куда-то в лабиринты собственного внутреннего мира, и его взгляд совершенно неосознанно обращается туда, куда ему, наверное, удобно. И в случае Гермионы зрачки расфокусировались на силуэте Драко, который всё ещё был поглощён книгой. — Зачем ты читаешь её? — слова сорвались с языка самостоятельно, не предупредив перед этим хозяйку, и Гермиона слегка округлила глаза от удивления, когда поняла, что озвучила свои мысли. Малфой тут же вынырнул из мира информации, в который его поместило чтение, и обратил свой взгляд на гриффиндорку. Он слегка наклонил голову, как делал это всегда, когда не хотел вести серьёзные разговоры. Он будто пытался этим жестом расслабить и раззадорить собеседника и, выбив того из колеи, отвести от того, что обсуждать не хотел. Но Гермиона уже была осведомлена о такой его привычке. На ней это больше бы не сработало. — Гермиона Грейнджер спрашивает у меня «зачем я читаю»? — слизеринец приподнял уголок губы, на что Гермиона лишь приподняла брови, как бы спрашивая его: «Серьёзно?» — Я спрашиваю не «зачем ты читаешь». Мне интересно, зачем ты читаешь именно эти книги. Я их чуть ли не на зубок заучила. Неужели ты не веришь мне? Там нет ничего полезного, — объяснила она, наблюдая за тем, как Драко начинал злиться. Как его скулы выделялись всё отчётливее и отчетливее. Как дыхание учащалось. Как костяшки пальцев на руках белели от того, с какой силой парень сжимал корешок книги. Но потом он поднял глаза к потолку, задержал там внимание всего на несколько секунд, а затем вернулся к Гермионе, и лицо его украшали уже совсем другие эмоции. Что-то более сдержанное, но в то же время менее напряженное, чем ранее. — Я верю тебе. Но люди разные. И одну и ту же информацию воспринимают по-разному, не так ли? Да, это было так. Каждый воспринимает информацию, исходя из собственного жизненного опыта и мировоззрений. Из принципов, которые в себе вырастил. Из воспитания и понимания мира, заложенного родителями когда-то давно. Но в данной ситуации в этом всём не было смысла. — Так, но… — Грейнджер, то, за что ты могла не зацепиться, посчитав незначительным, я могу воспринять по-своему и, возможно, даже найду хотя бы один кусочек пазла. Лишним не будет. Не беспокойся, мне эти книги даются легче, — и он вновь отвернулся, словно закончил этот разговор. Мерлин, как же сильно её раздражала эта его привычка. Оставлять за собой последнее слово. Гермиона этого не понимала — чем оно важно? Это как-то поднимало его самооценку? Давало почувствовать власть над ситуацией? Если да, то зачем Малфою власть над ситуацией, в который они были вдвоём? Что эта власть ему давала, кроме поддержания самолюбия? Какой же он был сложный. Пазл, составленный из тысячи маленьких частей, собрать который было сложнее, чем казалось. Драко мог оставлять её в полном недоумении, как тогда, когда попросил второй шанс. Мог заставить чувствовать дрожь в коленках от близости, как случилось в подсобке Снейпа. Мог разозлить, вывести из себя и заставить кричать. А мог успокоить, дав почувствовать себя в полной безопасности. Каким он был на самом деле, Грейнджер до сих пор не знала. Потому как каждая встреча являлась чистой лотереей, в которой нет победителей и проигравших. — Возможно ты прав. Но я не представляю, что мне теперь делать, если честно. Мои ресурсы ограничены Хогвартсом, а проверка почты гарантирует, что получить что-то извне больше не выйдет. А чем больше проходит времени, тем больше обостряется ситуация, — проговорила Гермиона почти что себе под нос, но ни секунды не сомневалась в том, что Драко услышит её. Не мог не услышать. Такой была его природа, в каком-то смысле. Малфой никогда не забивал на мелочи. Это Гермиона тоже запомнила за тот промежуток времени, что общалась с ним. И это было одним из тех его качеств, которые импонировали ей. Заставляли отличать от других. Гриффиндорка не смотрела на него, даже боковым зрением не старалась уловить нить движения, но всё равно почувствовала внимательный взгляд, потому что то место загорелось. Словно Малфой и правда мог прожигать одними лишь своими серыми радужками, замораживая кожу до такой минусовой температуры, что начинало гореть. И это было страшнее пламени. Ожоги холода являлись сами по себе гораздо более сильными и опасными, и потому разговаривать с Драко, контактировать с ним как-либо было сложно. Она не знала, что творилось у него в голове. За последние несколько месяцев слизеринец успел перевернуть всё её сознание. Всё, что Гермиона знала о нём. Это казалось игрой в иллюзии. Угадай, где я настоящий, а где лишь мастерски притворяюсь. — Мне кажется или ты и правда впадаешь в отчаяние? Грейнджер, это жалко, — укол. Снова укол. Грейнджер помнила, как в детстве родители водили её ко врачам, и как те говорили, что прокол иглы — это совсем не страшно. «Как комарик укусит». И это всегда была ложь. Потому что больно было гораздо сильнее. Люди не чувствуют комариных укусов. Совсем. Они видят лишь последствия — небольшое вздутие из-за жидкости, что насекомые оставляют под кожей после того, как вдоволь напьются. И казалось бы — всего лишь покраснение, малюсенький бугорок на коже, но он всегда доставлял неудобства. И уколы ощущались по-другому. Их человек чувствовал. В моменте. Боль от прокола. Для кого-то более сильная, для кого-то совсем слабая, но существующая. И Драко был похож на всё это. Казалось, что будет не больно, как тот же комарик. Вроде бы маленький укольчик, оставляющий после себя малюсенькую, совсем не заметную ранку на коже, но достающий до самой сути. Слова, который он выбрасывал, били куда-то внутрь. Это было ощутимо. Это существовало. — Что ж, в таком случае я жалкая, — резко бросила Гермиона, отворачиваясь к стене. Она больше не хотела принимать участие в этом разговоре. Хотелось встать и уйти, но тело по каким-то причинам продолжало оставаться на месте. Словно чего-то ждало. На что-то надеялось. — Что ж, в таком случае — да, — сухо бросил Драко, и Гермиона больше не ощущала на себе взгляда. А чего ты ждала? Это был Драко. Всё ещё Драко. Тот мальчик, который вбил в неё гвоздями прозвище «грязнокровка». Всё ещё он. Пусть переживший многие вещи. Пусть осознавший что-то новое. Всё ещё он. Тот же самый мальчик. — Грейнджер, у меня голова гудит от того, как громко ты посылаешь меня нахер в своей голове, — он вновь подал голос, но взгляда всё ещё не было. Всё ещё не было чувства жжения нигде. Абсолютно. — Я не посылаю тебя в своей голове, — вкрадчиво, пониженным от злости голосом ответила гриффиндорка, вновь берясь за кольцо, надетое на указательный палец левой руки. Она постоянно теребила его, когда думала о чём-то. Или когда злилась. Потому что это помогало занять чем-то своё тело, таким образом отвлекая его от напряжения. Обманный манёвр, прямо как в квиддиче. Притвориться, что хочешь дать пас в сторону игрока, находящегося слева, а в итоге бросаешь направо, запутав соперника. И она действительно не посылала его в своих мыслях. Разве что совсем чуть-чуть на это намекала. — А вот и посылаешь. Слушай, перестань. Ты не одна, в конце концов, и из каждой ситуации есть выход, — Драко говорил уверенно, и больше в его голосе Гермиона не слышала ни единой нотки иронии или сарказма. — Слушай, — послышался шелест, а уже через секунду Малфой навис над Гермионой, оперевшись руками о диван по сторонам от плеч девушки. — Я пытался сломить тебя. Почти шесть лет на это убил, и что? Ничего не вышло. Знаешь, почему? Потому что Гермиона Грейнджер никогда не сдаётся. Всё, через что ты прошла с Поттером, и рядом не стоит рядом с этой Тёмной магической хернёй. Так что перестань вешать нос, а то реально раздражает. Драко слегка поддел её за подбородок, приподнимая его выше. — Вот так-то лучше. Гордо поднятый подбородок — залог успеха, Грейнджер, — усмехнулся он и вернулся на своё место. А у Гермионы снова всё внутри перевернулось, словно Малфой взял и переставил все книжные полки библиотеки сознания местами. Всё точно так, как она и думала. Лотерея, предугадать результаты которой невозможно. Конфета, которую врач даёт ребёнку за смелость после укола. Обезболивающее, введённое в вены после серьёзной травмы. Всё тот же мальчишка, что дразнил её в школе. Всё тот же мальчишка, что отравлял существование и потребовал доказать ему причастность к этому миру. Тот же мальчишка сейчас восхитился её характером? Тот же мальчишка поддержал, пусть и по-своему. И это сработало. Больше не было обидно. Впервые за всю жизнь Гермиона почувствовала эту свободу, когда человек, оставивший отпечаток, самостоятельно стёр его, признав своё поражение. Потому что Гермионе удалось доказать ему, что она имеет право на существование в этом мире. Потому что он признал свою неправоту. И это вселяло странную уверенность в то, что если Драко смог изменить себя, то со временем и другие чистокровные семьи перестанут клеймить магглорождённых позорными прозвищами. Грейнджер надеялась построить мир, в котором такие, как она, не чувствовали эту острую нужду доказывать что-то кому-то. И первые шаги, возможно, уже были сделаны. Она так и не ушла из Комнаты. Переключилась на подготовку к контрольной работе по Древним рунам, которая должна была состояться в конце следующей учебной недели. И чувствовала себя комфортно. Так, словно находилась в одном помещении не с Драко Малфоем, а с Гарри, Роном, Джинни или Невиллом. И при этом не хотела задумываться о причинах и следствиях. Это просто было.6 Декабря 1998
Гермиона пробиралась сквозь толпу, стараясь взглядом следить за Невиллом и Луной, с которыми они договорились посмотреть матч вместе. Студенты толкались, шагая по недавно выпавшему снегу, тем не менее уже успевшему заполнить собой всё пространство, окрасив пейзажи в кристально-белый. Из-за шума и восторженных криков было не слышно даже собственного голоса, но Грейнджер старалась ориентироваться на светлые волосы Лавгуд. Она чувствовала себя, как раньше, в этот момент. В нём не было ничего от настоящего, словно кто-то отправил её прямо в прошлое. Ей даже показалось, что с началом матча на поле выйдут Гарри и Рон. Толпа гудела так же, как и всегда. Студенты поддерживали команды своих факультетов, раскрашивали лица и придумывали кричалки. И улыбались, как дети. Наконец Грейнджер смогла протиснуться к свободным местам на трибунах, встав рядом с друзьями. Луна снова надела свою нелепую шапку-льва в знак поддержки, а Невилл держал в руках ватман с поддерживающими словами. Но, кажется, в толпе бумага кое-где протёрлась, порвалась и из-за снега размокла, и Гермиона, заметив это, бросила на Лонгботтома сочувствующий взгляд. Мерлин, на улице было ужасно холодно. Грейнджер всё ещё не понимала, как можно было играть в такую погоду, ведь ветер нещадно бил в лицо, обжигая его. Она и представить не могла, какие неудобства это будет доставлять при полёте на высокой скорости. — Разве в такую погоду вообще можно играть? — гриффиндорка развернулась к Невиллу, повысив голос. Парень наклонился к ней, говоря так же громко: — Они накладывают на форму специальное заклинание, так что можно. Да и во время физических нагрузок холод почти не чувствуется. Они прождали ещё, наверное, полчаса до того момента, как все студенты заняли свои места на трибунах и слегка успокоились. За это время Гермиона наложила на себя согревающие заклинания трижды и всё равно замерзала. Снег хлопьями опадал на её шапку с помпоном, купленную в маггловском мире около двух лет назад. Ткань намокала, и это не было приятным ощущением. Казалось, что волосы под ней тоже сильно намокли, так же, как и их концы, выпущенные наружу из-под шарфа и куртки, все усеянные снежинками. Ноги даже в тёплых ботинках ощущались сырыми, из-за чего мороз в них пробирался быстрее. Это был кошмар. Грейнджер уже не была уверена в том, что хочет смотреть матч. До тех пор, пока на поле не вылетели игроки обеих команд под одобрительные возгласы толпы. Отовсюду слышались свисты, визги, кричалки по типу «Гриффиндор чемпион — несогласным выйти вон!». Четырнадцать волшебников облетели стадион по кругу, приветствуя болельщиков, и в итоге остановились в начальных позициях. Джинни парила на метле позади всех, так как в этом году заняла позицию ловца, на место охотника поставив Дина Томаса. Гермиона уже видела Уизли в этой роли и даже не сомневалась в том, что она будет прекрасна. На шестом курсе, когда Гарри отправили на отработку к Снейпу, именно Джинни встала вместо него ловцом и подарила своей команде победу в чемпионате школы. — И мы начинаем этот сезон, волшебники и волшебницы! Я приветствую каждого из вас на этом матче, уверен — будет захватывающе. Друг против друга встают команды Слизерина и Гриффиндора, и с учётом изменений в командах — должно быть что-то интересное! — голос Симуса раздался на весь стадион, сопровождаемый возбуждёнными вскриками. Гермиона могла ощущать на кончиках своих пальцев, насколько сильно ученики соскучились по хорошим играм. В воздухе плясал восторг. Танцевали ожидание, напряжение, борьба. Целое море противоречивых чувств, так давно не испытываемых в этом самом месте. Это как когда на долгое время ты лишаешься своего самого любимого десерта, а потом накидываешься на него, словно голодный волк. Восхитительно. — Итак, мы все ждём команды от судьи. Мадам Трюк даёт первый предупреждающий свисток, — продолжал комментировать Финниган, чуть ли полностью не перекинувшись верхней частью тела через ограждение своей трибуны. — Второй, и… третий! Мячи выпущены на волю, и Ургхарт тут же перехватывает квоффл… Гермиона забыла о холоде. Словно ботинки внезапно потеряли свою сырость, а мокрые шапка и волосы больше не имели никакого значения. Она наблюдала за тем, как лавировали игроки, перехватывая друг у друга первенство. Рядом с ней Невилл уже давно позабыл о промокшем плакате и вовсю кричал, комментируя каждое действие. Когда слизеринцы выхватывали мяч, лицо гриффиндорца озарялось гневом, а после сменялось на радость, чистую и совершенно детскую, как когда ребёнку дарят игрушку, которую он очень давно хотел. — Гойл отбивает бладжер в сторону Дина Томаса, захватившего квоффл, но тот умело уворачивается, используя петлю, и продолжает ход, так держать, Дин! Грейнджер вздрогнула, когда в самый последний момент Дину удалось отскочить, и раскрыла рот от удивления, когда увидела ту самую петлю. Мерлин, она никогда не понимала, как им это удавалось. Никогда не понимала, как можно было так бесстрашно идти на риски, в которых наказанием окажется падение с высоты. Это было что-то совершенно запредельное в её понимании. То, с какой изящностью каждый охотник выходил из сложных ситуаций. Вот Ургхарт пытается забрать квоффл, но Томас вновь уходит от атаки, перебрасывая мяч Кэти Белл. Но что-то было не так. Внутри Гермионы бушевали противоречивые ощущения, а глаза словно пытались выцепить кого-то из быстро сменяющих друг друга пятен игроков. И дело было вовсе не в том, что Гарри и Рона не было на поле. Она смирилась с этим, не ожидая. Что-то другое. Привычное за многие годы, но сменившееся за мгновение. Словно что-то отсутствовало. Драко Малфой. Грейнджер зацепилась за него взглядом. Светлые волосы почти что сливались с окружающим пейзажем, но он всё равно выделялся на фоне толпы, словно наложил на себя какое-то заклинание. Стоял в первом ряду, спокойно положив руки на перила, и наблюдал за игрой с совершенно безразличным выражением лица, которое Гермиона раньше никогда не замечала у него по отношению к квиддичу. В мире снова что-то сломалось. Она даже не обратила внимания на то, что Малфой не ходил на тренировки. Словно вообще забыла об этом. Такие вещи, как игры, в какой-то момент растворились перед наиболее существенными проблемами, но сейчас никакой отпечаток не казался даже на долю важнее, чем тот факт, что Драко бросил квиддич. Гриффиндорка отлично помнила свои слова, брошенные в него на втором курсе. «Зато никто в Гриффиндоре не покупал себе место». Лишь спустя много лет она смогла понять, что на самом деле Драко не покупал себе место. Это была иллюзия, созданная для того, чтобы не признаваться себе в его талантах. А они были. Малфой тренировался днями напролёт. Иногда Грейнджер замечала его на поле в полном одиночестве, ловящего маленький снитч, когда проходила мимо вместе с друзьями. И с каждым годом ей удавалось наблюдать за тем, как мастерство слизеринца росло. Он так ни разу и не обыграл Гарри, но ловил снитч на всех остальных играх — с Когтевраном и Пуффендуем. Улыбался в такие моменты искренне, по-настоящему. Той самой улыбкой, освещающей вечно хмурое лицо, затрагивающей уголки глаз. Гермиона не помнила Малфоя более счастливым, чем в те самые моменты. Летать для него так же важно, как для неё — дышать. — Кэти Бэлл забивает четвёртый гол! — взревел Симус, и Гермиона обернулась на него, отмечая, что от радости парень и правда чуть не свалился с трибун. Профессор МакГонаггал одёрнула его, что-то прошипев на ухо, но Финниган, скорее всего, даже не старался услышать её. Грейнджер снова перевела взгляд на Малфоя. Он смотрел прямо на ворота своей команды, словно стараясь взглядом прожечь и осудить Блэтчли за то, что тот так бездарно пропускал квоффл. Даже с такого расстояния Гермиона видела сомкнутые почти до скрипа челюсти, выделявшие своей позицией острые скулы, и поджатые губы. И будто бы что-то перевернулось. Она округлила глаза в удивлении. Он скучает. Он безумно скучал по играм. Смотрел на Харпера так, как смотрят обычно на тех, кого ненавидят за что-то. Так, как смотрят, когда завидуют. — Внимание: кажется, Джинни Уизли увидела снитч! Гермиона тут же отвернулась, выпустив воздух из лёгких будто в попытке отвлечься. Резко. Полностью. Неожиданно для самой себя. Она выискивала глазами огненно-рыжие волосы Джинни, так ярко выделявшиеся на фоне белого. И уже через пару мгновений зрачки зацепились за вихрь, несшийся с бешеной скоростью выше — к небу, к облакам. Казалось, все, кто стоял вокруг, затаили дыхание и забыли о том, что игра всё ещё продолжалась. Что Забини перехватил квоффл и летел прямо к воротам. Взгляды были обращены лишь на бестию, торжествовавшую в собственной стихии, сконцентрированную до предела. Ведь лишь одна секунда, даже меньше, мгновение, могло изменить ход событий. И это мгновение длилось вечность. Гермиона словно оказалась в вакууме, в котором время замедлило свой ход. За одно мгновение случилось сразу несколько событий, которые Грейнджер ни за что не смогла бы выхватить без полного замедления. Она видела руку Уизли, протянутую вперёд. Её волосы, собранные в хвост, которые ветер трепал где-то позади с неистовой силой. Приоткрытые рты зрителей, постепенно переваливавшихся через перила так же, как ранее Симус. Блейза, который, она могла поклясться, слегка замедлил свой ход, цепляясь взглядом за Джинни. Снитч, оказавшийся в руке Уизли. Бладжер, прилетевший Забини в плечо на полной скорости. Взревевшие трибуны Гриффиндора. Невилл вскинул руки вверх, крича так, что Гермиона точно бы оглохла, если бы не была уже оглушена падением слизеринца. — Арресто Моментум! — её голос раздался откуда-то издалека. Как будто это вовсе сказала не Гермиона, а кто-то другой с похожим тембром. Но в руке замерла волшебная палочка, из которой тут же вылетело нужное заклинание, замедлив падение Блейза. Он на несколько секунд, таких долгих, что сердце почти выскочило у Грейнджер из груди, завис в паре сантиметров над землей, а после приземлился. Что-то внутри перевернулось. Как будто оголили каждый нерв, каждую вену и артерию, и холодный зимний воздух заморозил их к чертям. Всё внутри покрылось тонкой коркой льда, в то время как сердце отбивало чечётку в ушах. Звуки растворились. Перед глазами расстилалась пелена. Падение в пропасть. Она не видела, как запаниковала Джинни, не успев порадоваться своей победе. Как та спикировала вниз, крича о медицинской помощи. Как Драко подлетел к лучшему другу так быстро, как только мог, и тут же леветировал того, ведя за собой в замок — к больничному крылу. Она помнила лишь то, как бежала за ним, будто вот-вот ещё секунда — и случится что-то страшное. Как залетела в помещение, и глазам предстала картина копошащейся над бессознательным телом мадам Помфри. И всё вернулось. Она просто отключилась на эти минуты. Сознание кануло в темноту, в то время как тело действовало на автомате. Делало то, что считало нужным, ни у кого не спрашивая разрешения, и теперь Грейнджер стояла посреди палаты, глупо хлопая глазами, не зная, почему так поступила и что теперь делать. — Он в порядке? — сказала первое, что пришло в голову. Что-то, что показалось наиболее уместным в сложившейся ситуации. Драко обернулся на неё, и захотелось тут же скрыться, исчезнуть с лица земли навеки. Потому что сначала это было холодно. Так же, как мгновениями ранее, когда страх затопил собой всё. А потом так тепло, словно кто-то отогнал мороз и поднёс девушку к огню, позволяя вернуться к жизни. Малфой смотрел с благодарностью. — Так, отойдите! Мне нужно его осмотреть, — раздражённо прикрикнула мадам Помфри, расталкивая учеников. Гермиона даже не заметила, что вместе с Драко здесь стояли Паркинсон и Нотт. Лицо Пэнси почти что побелело. Такой бледной Грейнджер видела её в последний раз на битве за Хогвартс, а глаза слизеринки опустели. Смотрели куда-то сквозь. Словно она была не здесь. Её руки подрагивали. Паркинсон не сдвинулась ни на сантиметр, никак не отреагировала на приказ целительницы, будто вовсе его не услышала, а Гермиона стояла на месте и наблюдала за ней, не зная, что делать. Она чувствовала острую необходимость помочь, как-то привести Пэнси в чувства, но не была уверена, что имела на это право. Ведь они не были подругами. Скорее врагами. Мерлин. — Пэнси, — Драко обернулся к ней, будто понял, что Грейнджер вот-вот разобьётся, если слизеринке никто не поможет. — Пэнс, давай отойдём. Он осторожно, почти нежно обхватил плечи девушки своей рукой, а другую положил ей на плечо, отводя от кровати. Гермиона наблюдала за тем, как Малфой что-то шептал ей на ухо, в то время как Пэнси кивала в ответ, стирая слёзы с лица. Она иногда становилась такой хрупкой. Только тронь — разлетится на маленькие кусочки. И это вновь стало чем-то новым. Чем-то, что Гермиона никогда не должна была увидеть. Она отвела взгляд, но наткнулась на Теодора, и он выглядел ничем не лучше. Такой же пустой, но сосредоточенный на одной точке. Он опирался о подоконник, скрестив ноги и руки, будто хотел отгородиться от мира. Что она здесь делала? И важнее — почему не уходила? Но даже по прошествии десяти минут Грейнджер оставалась на месте. — Что ж, всё не так плохо, как могло бы быть, — произнесла женщина, отходя от койки. — Кости слегка раздробило от удара, но мы всё равно довольно быстро их срастим, а вот небольшое сотрясение может тревожить мистера Забини ещё некоторое время. Я дам ему зелий, но тошнота и головокружение всё равно побеспокоят его какое-то время. Можете идти, ничего страшного не случилось. Последнюю фразу мадам Помфри проговорила, вставив пару ноток раздражения в голос, и это было так привычно. То, что целительница терпеть не могла столпотворения в больничном крыле и старалась всех выгнать прочь, как можно раньше. — И да, мисс Грейнджер, вы молодец, что вовремя среагировали. Последствия падения могли быть более устрашающими, — она улыбнулась, отчего Гермиона почувствовала, как одна из нитей, перевязывающих внутренности, порвалась. Она смогла сделать хоть что-то, чтобы улучшить ситуацию. Годрик. — Спасибо, мадам Помфри, в таком случае мы можем навестить его ближе к вечеру? — спросил Драко, отрывая своё внимание от Паркинсон, но всё ещё придерживая её за плечи. Это мило. Целительница нахмурилась, словно не хотела отвечать. — Думаю, да. К вечеру мистер Забини более-менее придёт в себя. Драко кивнул и направился к выходу вместе с Пэнси. Тео в ту же секунду оттолкнулся от стены, разрывая свою закрытую позу, и двинулся за ними, придержав дверь для Гермионы. Будто молча говоря ей «спасибо». Таким простым, но красивым жестом. — Тео, отведи Пэнс в подземелья. У меня в ящике есть успокоительное зелье, дай ей ровно три капли, разбавленные в половине стакана воды. Понял? Нотт нахмурился, но кивнул и уже в следующую секунду перехватил Паркинсон, поддерживая ту за плечи, почти так же, как Драко до этого. Не успели их силуэты скрыться в коридоре, как Малфой развернулся к Гермионе, смотря уже как-то иначе. Не с благодарностью, без холода. С каким-то интересом и словно бы смирением. Грейнджер не знала, как ей реагировать на эту ситуацию. Она была почти уверена, что не останется сегодня с Драко наедине. Точнее, она вообще об этом не задумывалась. Не допускала и доли подобной вероятности. Но сейчас стояла перед ним, оголённая в своих эмоциях, что случалось слишком часто. Гермиона чувствовала себя слабой. — Почему ты больше не играешь в квиддич? Что? Почему-то именно это стало первой мыслью, которой она захотела прервать тишину. Когда захотела вернуть себе уверенность и перестать сыпаться под взглядом Драко. Но это было… Мягко говоря, неуместно. Грейнджер тут же захотела ударить себя по лбу. Потому что вновь чувствовала себя полной дурой. Особенно когда брови Драко поднялись, а с губ слетел сдержанный смешок. — Мой друг только что чуть не разбился, а ты спрашиваешь, почему я перестал играть? Господи, — он же уже не скрывал смех, в котором чувствовались нотки истеричности. И от этого Гермиона чувствовала себя ещё более неловко. Снова захотелось исчезнуть отсюда. Чтобы не нужно было продолжать диалог. Чтобы просто… Проблема испарилась вместе с ней, как при аппарации. Но в следующую секунду, как по щелчку тумблера, эмоция перескочила в гнев, будто кто-то сыграл стокатто. — Прости, но всё это… Что я вообще должна была сказать? — возмущённо воскликнула она, чуть не топнув ногой по полу, совсем как ребёнок. Драко всё ещё улыбался и перевёл взгляд с потолка прямо на её карие радужки. И уголки его глаз были приподняты вместе с уголками губ. Искренность. Вновь обезоружившая в секунду. — Грейнджер, не злись. Ты просто иногда бываешь такой… — он замялся, подбирая слова и всё ещё улыбаясь, — Милой. Годрик, что? — Милой? Малфой, ты спятил, — Гермиона почти захлебнулась, вовсе не спрашивая — утверждая. Сюрреалистично. Вот, как это было. Улыбающийся, смеющийся Драко Малфой. Разговор, который походил скорее на лёгкую дружескую перепалку. Что-то такое, что никогда не должно было случиться. Не между ними. Попала ли Гермиона в альтернативную реальность? Она не могла поверить в то, что это всё ещё происходило там же, где она жила вчера. Но тело почему-то не выдавало должных реакций. Грейнджер ждала от него ощущения дискомфорта, натянутых струн, заставлявших руки закрываться, будто это могло помочь. Чего угодно. Но не полной расслабленности. Не облегчения, как когда сбрасываешь тяжёлый ранец со спины. Не крохотных осколков чего-то светлого, что собиралось воедино. — Да, милой. Я бы не успел замедлить падение — заметил его слишком поздно. Так что спасибо, Гермиона, — проговорил Драко, развернулся и ушёл. А Грейнджер так и стояла там, смотря ему вслед. Парализованная собственным именем, слетевшим с губ Малфоя. Спасибо, Гермиона.***
Когда Драко зашёл в гостиную Слизерина, Пэнси уже уснула. Она перенервничала и после успокоительного отрубилась. По крайней мере, так Драко сказал Тео, сидящий на кресле с бутылкой огневиски в руке. Подушечками другой руки он мял зелёную обивку, словно пытался вытащить из неё ворсинки, и смотрел куда-то вверх — не в потолок, а вдаль. Его ноги прямым пластом опирались о пол, и Малфой почти сразу понял, что это не говорило ни о чём хорошем. Драко лёг на диван, стараясь понять, как начать разговор так, чтобы Нотт не слился. Чтобы не послал его нахер и не ушёл наверх пить в гордом одиночестве. Но в голову не приходило ничего, кроме выражения лица Грейнджер, когда та задала этот глупый вопрос. Он не соврал. Она действительно была очень милой в тот момент. — Давай сыграем в карты, — Тео внезапно вынырнул из собственного мира и каким-то волшебным образом снова стал собой. Он поднялся, поставил бутылку на стол, лениво подошёл к одному из ящиков и вытащил оттуда колоду. Говорил, как обычно. Сохранял те же интонации. Но тело вело себя как-то не так. Будто сопротивлялась желаниям своего хозяина. Будто предпочло бы пролежать оставшуюся вечность, не сдвигаясь ни на миллиметр. Нотт автоматически тасовал колоду в руках, складывая её периодически домиком, чтобы размешалось лучше. А после раздал по шесть карт, вытащил оставшуюся верхнюю и аккуратно подложил её под общую массу. Бубновая масть. — Куда все делись? — спросил Драко, забирая свою руку. Ни одного козыря. Просто замечательно. — Девчонки в комнате, присматривают за Пэнс. А парням нужно провериться. У меня восьмёрка, — Нотт закусил губу, вглядываясь в рисунок бубен. — Ходи. Первые несколько ходов прошли для Драко не лучшим образом. Тео просчитал тот факт, что крестовой масти у Малфоя не было, и подкидывал её раз за разом по нарастающей. — Почему ты решил жениться? — Малфой выкинул три семёрки крести, черви и пики, наблюдая за тем, как Нотт решает, что выставить в ответ. — Мама, — пожал плечами, отбив вальтом пик, шестёркой и семёркой бубен. — Типа боится не увидеть моей свадьбы, и прочая херня. Он говорил об этом почти что безразлично. Словно тот факт, что его мать умирала, вовсе не волновал. Услышать подобное оказалось довольно-таки неприятно. Возможно, даже пугающе в каких-то местах. Драко не представлял себе, какого это — терять такого человека, как мама. Многие годы наблюдать за тем, как она усыхает, а в итоге идти на поводу её желания из уважения и любви. — Ты так об этом говоришь, будто… — Малфой замялся, не зная, какую формулировку лучше было подобрать, но не успел закончить. — Будто что? Мне похер? — чуть громче, с ноткой отвращения в голосе спросил Теодор, скинув даму червей. — Мне похер на свадьбу. Пусть женит, с кем хочет, лишь бы была адекватной и не уродиной. Драко скривился от такого отношения. Как можно было так просто взять и жениться на ком-то, кого ты даже не знаешь? С этим человеком Тео предстояло провести жизнь. Делить постель. Воспитывать детей. Это должна была быть подходящая девушка. Та, с которой было бы комфортно. — А если она окажется истеричкой? — усмехнулся Малфой, пряча тем самым пренебрежение. Словно просто хотел пошутить. — Да хоть ебанутой. Если что разведусь после маминой смерти, никто от этого не расстроится, — но Нотту не было весело. Он срывал свои эмоции в игру, сосредотачивая на ней всё своё внимание. Отвечал грубо, так, как отвечают люди, которых, откровенно говоря, заебало объяснять всем и каждому одно и то же. Но Драко не входил в список «всем и каждому». Он имел право интересоваться. — Чистокровные не разводятся, — твёрдо заявил он истину, которую впитал с молоком матери. Так всегда говорил отец. Об этом рассказывала Нарцисса. О неких правилах, табу, обязательных для соблюдения. Словно маггловская библия. Чистокровные не разводятся. — Ты правда думаешь, что мне не похуй? Конец игры. Драко проиграл, забрав козырного туза, выкинутого Теодором. Последний откинулся в кресле, снова взяв в руку бутылку и делая из неё большой глоток. — Мне похуй, ясно? Если мама хочет, чтобы я женился до её смерти — я женюсь, мне не сложно. Но я не собираюсь терпеть идиотку. Буду первым чистокровным, который развёлся. Вообще плевать, если честно, — он говорил так, будто ни черта ему не плевать. Слишком резко. Повышая голос. Периодически поджимая губы от злости, которую испытывал и которую потом запивал огневиски. И Драко не знал, как ему помочь. Не знал, что мог сделать, чтобы стало легче. Потому что тупые слова вроде «я с тобой, друг», «я всегда тебя поддержу» и прочая ересь не работали. Хоть кому-то стало после них проще? Теодора не волновало, будет он один или с кем-то, это не меняло ситуацию. Не могло отменить смерть. Не могло заставить болезнь отступить. Нотт протянул бутылку, самостоятельно предлагая решение. Как делал всегда. — Ясно. Ещё партию? — Драко принял протянутую бутылку и отпил немного, после чего принялся вновь тасовать колоду. — Раздавай.