“i am the worst of my enemies and i don’t really know what to do with me”
он просыпается. опять. у него кошмары, кажется, с самого рождения, и прекращаться они не собираются — каждая ночь подобна муке, добровольному уничтожению, и иногда атсуши всерьез задумывается, сколько он может не спать, пока даже его тело, являющееся по большей части проклятием, не начнет испытывать недомогание. парень знает, что в нем взыграет что-то человеческое, и он уснет, банально опрокинув голову на спинку стула — уснет и окажется где-нибудь на своей территории, скручивая очередному ублюдку шею с хрустом. кровь капает, капает, бурлит в жилах, за дверьми храма метель кружит над голыми деревьями, и под ноги проклятию падает чья-то голова, которую он лично снес одним движением руки. брызгает темная, горячая жидкость, слышится крик детей, такой уродливо надрывный, что хочется взять за волосы и... атсуши, весь мокрый, как будто только из ванны, и волосы в разные стороны, словно сто лет расчески не видели, подскакивает. он тяжело дышит, но воздуха не хватает, и парень, почти падая, слезает с кровати и летит к окну, раскрывая его и высовываясь почти наполовину. сияет медовая луна, и атсуши почти физически плохо от того, как же все давит. — неправда... — кряхтит он, и легкие обжигают воздухом. ночи нынче холодные. — это все... неправда... я... «я не как он», путается где-то в глубине горла, и атсуши кашляет. сука. как же все плохо. плохо до такой тошноты, что даже он устал доказывать хоть что-то хоть кому-то. ярлыки вешаются друг за другом, будто бы он брендовая вещь по скидке, а не живой человек (атсуши даже усмехается), и от этого тугим комком оседает в груди, как лавина. это нечестно, что он родился у двух моральных ублюдков и получил от них только самое худшее — кошмары. атсуши помнит, что сладко спал, когда полностью осмыслил себя и стал жить у юджи. тот корпел над ним, как над алмазом, как над своим кровным дитем, и никогда не жаловался. у него не было никого, кроме друзей и атсуши, и он старался отдавать всю любовь подрастающему ребенку, чтобы тот никогда не считал себя рабом своей крови. кто-то свыше, сказал итадори потом атсуши, хотел использовать его, как оружие, но они не позволили. атсуши помнит, тогда на его лице расцвела улыбка. кошмары прошли, он стал кому-то нужным. да, все еще был полным засранцем и не терпел отказов, но он... старался. так честно и кропотливо доводил себя до мысли, что никто ему ничего не должен. почти поверил, что он — не папаша. а потом впервые занес руку, прошептал в гневе проклятие и... убил. кажется, кровь от того мужика пропиталась даже сквозь джемпер. шаман стоял, как под фонтаном, и смотрел на свои быстро меняющиеся кеды. кровь осталась горчить на языке, и фантомный голос так похожий на ухмылку сукуны, прошептал сзади: — прямо в точку, пацан. и атсуши понял: кошмары не кончились, нет. они просто послушно ждали, когда кто-то даст им спусковой крючок и раскроет дверь на всю. кошмары облепили атсуши от и до и намертво ухватились за его конечности, не желая выпускать. итадори потом, конечно же, убивал. не только проклятия. иногда подворачивалась возможность, и он рассекал без чувств людей. дома юджи орал, они дрались, но терпению всегда приходил конец, поэтому в один день мальчишка не выдержал: — скажи, что я не как мой папаша! — заорал он, отступив от шамана. руки его тряслись, как и голос, и атсуши позорно прятал глаза. — что? — скажи это, блять! что я не похож на этого урода! — зарычал он и поднял взгляд на дядю. тот стоял, как вкопанный, но готовый отразить атаку, а в следующий момент в его светло-карих глазах проскочила искра сожаления. нет. он был похож. все же он был его сыном. что было потом, атсуши плохо помнил. он быстро поднялся в свою комнату и очень долго не выходил. с кошмарами пришлось жить, но с принятием того, что он был убийцей только потому, что так было написано на роду, пришлось медлить. атсуши не хотел быть рабом своей крови. не хотел. а потом появился он. холодный, как глыба чистого льда, смотрящий с таким пофигизмом, что атсуши даже присвистнул. мальчишка привлекал, не по-детски влек за собой и прямо напрашивался на то, чтобы его долго любили где-нибудь в подсобке, а потом и дома на кровати, но атсуши держался. он не такой, нет, он будет уважать другие чу... — ты мне кого-то напоминаешь, — сказал как-то хидэ. — вот только не могу вспомнить, — атсуши замер. — ладно. бывай, фрик. стрела купидона пронеслась мимо и пронзила сердце, окропив окружающую местность кровью. он не похож на папашу, ками-сама, нет. он не похож. атсуши грузно вернулся в постель. прошло несколько лет, а кошмары все еще гложут. папаша все еще гложет. напирает вся, кажется, вселенная, нацепившая ярлык «сильнейший» на юного шамана, не спросив перед этим, хочет ли он этого. он судорожно вытирает лицо ладонями, усердно трет глаза, стараясь хоть немного убрать отечность. белая футболка липнет к телу, атсуши думает, стоит ли принять душ сейчас, в три ночи, или потерпеть до утра, а может... затылка касается рука, запускает коготки прямо по эрогенной точке, так сладко кольнувшей в ту же секунду, и атсуши чуть не позорно стонет, вздрагивая. ох, ками-сама, за что такое наслаждение... — кошмары? — сонно спрашивают рядом. атсуши чуть поворачивается, аккуратно, чтобы рука все еще ласкала затылок, и видит раскрывшийся алый глаз. — хочешь, сделаю тебе горячего молока? — нет, — шепчет парень, перехватывая ладонь и поднося к губам, целуя. — не надо. все хорошо. глаз закрывается, и хидэо открывает два светло-карих. цыкает, но руку не убирает. — ты уже неделю подскакиваешь. мне кажется, твои вздохи и подвывания слышит вся округа. атсуши улыбается и ложится рядом, кладя руку на свою щеку, аккуратно, чтобы не задеть один из четырех глаз. — ты поэтому проснулся? — нет, — честно говорит мальчик. — око почувствовало что-то неспокойное в душе рядом, поэтому разбудило. смотрю, а тут ты потеешь, как собака. — эй, — хрипло смеется шаман, — пощади мои чувства. хидэ закрывает все глаза. — ну ты же не щадишь мой сон. придурок. — красивый придурок? — просто придурок. атсуши кусает его за ладонь, но хидэ не реагирует даже на такой откровенный флирт. лишь приподнимается и ложится любовнику на грудь, начиная посапывать уже в нее. рука атсуши обвивается вокруг поясницы, прижимая к себе горячее тело. хидэ зевает, исправляясь: — просто мой придурок. атсуши смеется и целует в макушку. пока рядом с ним есть тот, кто считает, что у него есть душа, кошмары можно перетерпеть.“come on and make me feel alright again”