Возможность

— Прости… — сказал Ацуши, окончательно успокоившись. — Тебе не за что извиняться. Теперь ты можешь рассказать, что случилось? Ацуши задумался, насколько ему позволяло его текущее состояние. Он не знал, как объяснить, что с ним происходило — он и сам этого не понимал. Но приступы в последнее время посещали его всё чаще, и он не знал, когда это случится в следующий раз — они всегда приходили неожиданно — так что он хотел рассказать Акутагаве, чтобы тот понимал, почему Ацуши так себя ведёт. Он уже один раз повысил на него голос, и, кто знает, какие ещё неприятные вещи он мог сделать, когда им руководил исключительно страх. — На самом деле, ничего и не случалось… это постоянно происходит: мне вдруг становится ужасно страшно, воздуха не хватает, и сердце начинает стучать очень сильно. А потом накрывают воспоминания, и я… я не могу думать ни о чём, кроме приюта, как бы ни старался. И всё кажется таким настоящим, как будто я снова там, и я ничего не могу с этим сделать. Даже если я знаю, что это не так. — Давно с тобой такое? — Акутагава даже представить не мог, как себя чувствует Ацуши, из раза в раз возвращаясь в свой самый главный кошмар, от которого сбежал совсем недавно, каково ему проигрывать битву с собственным сознанием, памятью и мыслями. Ему стало больно от мысли, что для Ацуши его главным и единственным врагом сейчас является он сам. У него появилось очень много вопросов. — Я не помню… я уже не знаю, что на самом деле происходило в приюте, а что нет, но когда я сбежал, эти приступы уже были. — Как часто они происходят? — Ой, даже не знаю, — Ацуши почесал подбородок, пытаясь прикинуть хотя бы примерно, но эпизоды были настолько непостоянными, что никакой структуры у того, когда и как часто они происходили, не было. — Бывает, по несколько недель их нет, а иногда могут быть по несколько раз на дню. Хотя такого уже очень давно не было. — Ты сказал, что увидел его. У тебя галлюцинации? — Не всегда, но это тоже бывает… хотя чаще в голове просто возникают образы, и они очень чётко ассоциируются с приютом, даже если сами по себе никак с ним не связаны. И ещё я слышу их голоса, это происходит каждый раз. Они говорят всякие гадости, которые говорили на самом деле, когда я ещё жил в приюте. — И… что обычно ты делаешь, когда это случается? — всё было намного серьёзнее, чем Акутагава себе представлял. Очевидно, это была не простая паническая атака, а что-то намного более сложное. — Пережидаю. Иногда получается отвлечься, но чаще я просто жду, пока не отпустит. Прости меня, надо было раньше рассказать. Это так неудобно, и раздражает, наверное… — Ничего подобного, — получается, всё это время, что они общались, Ацуши сталкивался с подобными эпизодами и ничего ему не говорил. Сколько времени он провёл вот так, от страха забившись в угол, пытаясь спрятаться от собственных воспоминаний? Сколько слёз он пролил от того, что его собственный мозг не давал забыть о том, что он так хотел оставить в прошлом? Сколько раз ему приходилось бороться с собой? — Ты очень сильный. — Что? — Ацуши посмотрел на него, нахмурившись. Хотя голос Акутагавы не изменился, и ни один мускул на лице не дрогнул, что-то внутри Ацуши подсказывало, что он говорит это не по-доброму. — Не смешно. Я и без тебя знаю, что слабак, необязательно надо мной смеяться. — Я не смеюсь, я правда так считаю. — Хватит, — Ацуши отвернулся, нахмурившись ещё сильнее. — Я же знаю, что это неправда, зачем ты издеваешься? — Я не издеваюсь, тигр. Я на самом деле восхищён тобой. — Чему тут восхищаться? Забился в угол и рыдал, как ребёнок, ещё и накричал на тебя, — Ацуши чувствовал себя таким жалким и беспомощным, и ему на самом деле казалось, что Акутагава насмехается. Что теперь, когда он увидел, какое он на самом деле ничтожество, не сможет смотреть на него как раньше. Будет считать слабым и убогим. Не то чтобы он считал Акутагаву таким человеком — но ему и в голову не пришло, что к такой «особенности» можно отнестись спокойно, тем более сейчас, когда он переехал к нему, а значит, времени вместе они будут проводить намного больше, чем раньше. Кому понравится жить с плаксой, который не может удержать свои эмоции под контролем и будет устраивать подобные истерики? — Тому, как ты остаёшься собой, — Акутагава взял Ацуши за руку и смотрел ему прямо в глаза. — Как ты не перестаёшь бороться, даже если это очень тяжело, и как ты даришь всего себя этому миру. Ты самый добрый человек, которого я встречал, и ты заслуживаешь получить эту доброту в ответ. Ацуши глядел на него, широко раскрыв глаза, пока по щекам сами собой не покатились слёзы. Он спрятал лицо в сгиб локтя и всхлипнул, когда Акутагава отпустил его и поднялся, чтобы налить воды. Он не стал думать об Ацуши хуже, не потерял к нему уважение — одним словом, ничего плохого не случилось. Напротив, теперь он чувствовал, что они стали ещё ближе, и не собирался оставлять всё вот так. Наверняка одному проходить через подобное было невероятно тяжело, и он готов был разделить это с Ацуши — так же, как он разделил с ним его боль некоторое время назад, когда Акутагава рассказал про своего наставника. — Я никогда не слышал ничего такого, — он заикался, пытаясь говорить сквозь плач. — Я никогда не думал, что чего-то стою. Почему ты говоришь это? — ему всё ещё не верилось в слова Акутагавы, хотя он чувствовал, что они буквально пропитаны искренностью. Он чувствовал, что парень сказал именно то, что думает, без каких-либо прикрас, и сейчас у него в голове его слова боролись с теми, что он слышал от директора на протяжении пятнадцати лет. — Потому что я хочу, чтобы ты это знал, — он поставил перед ним кружку тёплой воды, которую Ацуши сразу же осушил. После приступов у него всегда пересыхало во рту и в горле, отчего ужасно хотелось пить. — Я так люблю тебя, — сказал Ацуши, даже не осознав, что произнёс это вслух. — Спасибо. Он понял, что сказал, только когда увидел, как у Акутагавы округлились глаза. Мафиози сглотнул и отвернулся, пряча румянец, и Ацуши вместе с ним залился краской, но не стал забирать свои слова обратно. Хоть это признание и получилось неожиданным для него самого, но оно было правдивым, так что необходимости в этом не было. В конце концов, так получилось даже искреннее, чем если бы он впервые произнёс заветные слова после какой-то подготовки. Акутагава, к своему сожалению, пока не был готов произнести таких слов вслух, хотя у себя в голове уже почти принял тот факт, что действительно любит Ацуши. Именно эти слова значили для него слишком много, поэтому вместо того, чтобы озвучивать их, он только наклонился к Ацуши и оставил лёгкий, целомудренный поцелуй на самом уголке его губ. Ацуши расплылся в улыбке и в ответ мягко поцеловал его в щёку, и хотя им обоим хотелось продолжить эти нежности ещё немного, для Акутагавы сейчас важнее было узнать, что ему делать, когда с Ацуши случится подобное в следующий раз, чтобы ему стало лучше. Он отстранился и заглянул ему в глаза. Его взгляд был полон любви и тепла, отчего Ацуши растаял. — Как я могу тебе помочь? — он говорил тихо, как будто стараясь не спугнуть ту связь, которая установилась между ними после случившегося. Как будто слишком громкие звуки могли порвать ту ниточку, которая растянулась от одного сердца к другому после того, как они оба увидели друг друга в самом уязвимом и ранимом состоянии. — Не надо, правда. Я не хочу приносить тебе ещё больше трудностей, — Ацуши улыбнулся, поджав губы. Он звучал неубедительно даже для самого себя, но меньше всего ему хотелось, чтобы Акутагава чувствовал себя обязанным или что-то подобное. На самом деле даже того, что он остался рядом, для него было более чем достаточно. — Тигр, подумай хорошенько, — он свёл брови к переносице. — Нет, я серьёзно, лучше просто игнорируй меня в такие моменты. Всё равно эти приступы проходят сами по себе, тебе не надо тратить своё время или силы, — Ацуши говорил так, словно извинялся. Это совсем не то, что хотел услышать Акутагава: насколько плохого мнения о себе он был, если готов был страдать в одиночестве, когда ему прямо предлагали помощь? Почему он не был готов принять поддержку, когда Акутагава сам хотел её оказать и даже настаивал? — Ацуши, — он неосознанно использовал ту же интонацию, что и сам Ацуши, обращаясь к нему по имени пару недель назад, когда они разговаривали о Дазае. Неудивительно, что на Ацуши это произвело точно такой же эффект, как и на Акутагаву тогда, и он перестал препираться. — Ну… — он задумался о том, что обычно ему помогало прийти в себя или хотя бы как-то облегчить состояние и прогнать панику. — Когда ты привел меня к окну, стало получше… может, просто посидеть рядом и подышать со мной? — Хорошо. Что-то ещё? — Какой-то тактильный контакт меня немного как будто заземляет, так что… подержаться за руку или что-нибудь такое… — Ацуши смущался, говоря об этом, но выражение лица Акутагавы, которое он видел только краем глаза, потому что смотрел в окно, успокаивало. Он не осуждал его и не насмехался, наоборот, искренне хотел помочь, и это было по нему видно. — Ага, — он внимательно слушал и всё запоминал, даже подумал о том, чтобы позже записать, чтобы точно не забыть. — Какие-то приободряющие слова тоже… или любые, на самом деле, меня вообще твой голос очень успокаивает. Помню, мы как-то раз созвонились, когда я чувствовал, что вот-вот начнётся, и… не началось, в общем. — Отлично. Это всё? — Думаю, да. — Я понял. Если что-то ещё вспомнишь, скажи мне. — Ладно. Спасибо… — всё обернулось совсем, совсем не так, как Ацуши себе представлял. Он понимал, что однажды Акутагава узнает о его маленьком секрете, но уже заранее подготовился и смирился с тем, что он будет его презирать, что он упадёт в его глазах и прочее. Каково же было его удивление, когда Акутагава принял его вместе с этой проблемой, отнёсся с пониманием и даже желанием помочь. Ацуши впервые почувствовал себя будто бы на своём месте — там, где его любят и уважают, принимают таким, какой он есть и хотят помочь справиться с его трудностями. Он был так благодарен. — Чего ты сам сейчас хочешь? — Ацуши хотел хотя бы попробовать отблагодарить Акутагаву, сделав для него что-нибудь приятное. Он вспомнил, как в начале их знакомства сам намеревался помогать Акутагаве справляться с переживаниями и проблемами по поводу его нынешней работы и прошлого — но в итоге всё получилось наоборот. — Поспать, — Ацуши даже не заметил, что за окном давно уже было тихо, люди с улиц пропали, и город заснул. Часы давно пробили полночь. — Тогда пойдём? — они оба встали со своих мест, и Ацуши принялся наводить порядок на кухне. Акутагава в это время направился в ванную, чтобы принять душ. Когда он вышел, Ацуши сидел на кухне с полотенцем в руках, глубоко задумавшись. — Можешь идти, — сказал Акутагава, протирая волосы, когда увидел, что Ацуши даже не заметил, что он уже вышел. На нём были мягкие клетчатые штаны и свободная футболка с длинными рукавами, подходящая по цвету, и, когда Ацуши поднял на него глаза, он только улыбнулся тому, как уютно тот выглядел. Он никогда ещё не чувствовал себя дома — но увидев его таким, сразу появилось чувство, что он на своём месте, и ему тут рады. Чувство, которого так не хватало. — Ага, — он кивнул и ушёл в ванную, задвинув за собой стул. Он простоял под струями горячей воды минут двадцать, всё размышляя о том, чем заслужил такое счастье. Он прокручивал в голове слова Акутагавы, как будто пытаясь их осознать и заставить свой разум их впитать, хотя это было не так просто: убеждения, что ему вбили в голову, были с ним всю его осознанную жизнь и напрямую влияли на то, как он видел себя и что о себе думал, и они буквально шли в разрез с тем, что он услышал сегодня. Но это ведь Акутагава — честный, прямолинейный и иногда даже резкий — уж кто-кто, а он бы точно не стал льстить, лишь бы Ацуши успокоился. Если он видел его сильным и добрым, хорошим человеком, почему Ацуши не мог считать так же? Почему Ацуши должен был думать о себе как о жалком, ничтожном пустом месте, которому нужно заслужить право на жизнь? Которому постоянно нужно доказывать окружающим и самому себе, что он чего-то да стоит? Почему директор до сих пор был в его голове, говорил о том, что он прав, а Акутагава нет? Это так… нечестно. Так злит, раздражает и мешает жить, что хочется кричать. Он рассматривал своё отражение в зеркале: лицо, которое ему никогда не нравилось, потому что он воспринимал себя как самого плохого и ненужного человека своей жизни, ненавидел и всегда хотел быть кем-то другим; неровно обрезанные, светло-серые, с единственной чёрной прядью, происхождение которой он не мог объяснить, мокрые волосы, которые он всё никак не мог привести в порядок; веснушки, которые, как он думал, только больше уродовали его. Он смотрел на всё это и… не чувствовал себя так плохо. Он вспоминал, как Акутагава заглядывал ему в глаза и как при этом выглядел, вспоминал, как он обнимал его и целовал его веснушки, говоря, что они красивые. Вспоминал всё, что он ему сказал, и с каждой секундой человек в зеркале всё меньше был похож на маленького, жалкого и беспомощного ребёнка, и всё больше был похож на Ацуши — того самого неидеального, но абсолютно нормального человека. Человека со своей борьбой, своими трудностями и слабостями, но доброго и ответственного. Человека, живущего и заслуживающего жить. Если мафиози, убивающий людей, полюбил его, значит, и он тоже сможет. И он со всем справится — ему помогут в этом, если потребуется. Он больше не один. Он вышел из ванной в свободных серых шортах чуть ниже колена и белой футболке, оголившей низ живота, когда он поднял руки, потягиваясь. Акутагава уже лежал в постели и читал книгу, а на полу рядом с кроватью Ацуши увидел расстеленный футон. Он достал из своих вещей, которые так и не убрал на место в шкафу, постельное бельё и застелил его. Парень, вообще-то, думал (надеялся, если точнее), что они будут спать вместе, но не стал ничего говорить об этом. Наверняка Акутагава сам предложит, когда захочет. Хоть он и чувствовал себя как дома, но выдвигать какие-то требования в первую же ночь было бы крайне неуважительно и неблагодарно, как он подумал. После душа его щёки были розовыми, и от него пахло клубникой, из-за чего он и сам был похож на спелую ягоду. Он скрутился на футоне и смотрел на Акутагаву, глаза которого быстро бегали по страницам. Когда он глянул на него поверх книги, Ацуши хихикнул и спрятал лицо в одеяле. — Хочешь немного полежать вместе? — Акутагава загнул уголок страницы и убрал книгу в сторону. — Хочу, — Ацуши воодушевился и забрался на кровать, когда Акутагава подвинулся, освобождая для него место. Его было больше, чем на больничной койке, и было намного удобнее, хотя Ацуши не жаловался и тогда. Акутагава лежал на спине, и Ацуши обнял его за живот, расположив голову на плече. Они лежали вместе, покрывали лица друг друга поцелуями, только немного пугливо избегая губ, и Акутагава перебирал пальцами светлые волосы Ацуши, отчего тот почти мурчал, как довольный кот. Когда Ацуши решил пересчитать его рёбра пальцами, едва касаясь через ткань футболки, Акутагава резко вдохнул и замер. — Ты чего? — Ацуши поднял голову. — Щ-щекотно, — Акутагава втянул голову в плечи и положил свою руку поверх руки Ацуши, но не сделал никаких движений, чтобы убрать её. Ацуши поморгал, а потом по-доброму рассмеялся. Акутагава густо покраснел, нахмурился и отвернул голову. — Прости, просто ты такой милый, — Ацуши хитро улыбнулся: у него в голове созрел один коварный план. Он просто не мог отказать себе в удовольствии чуточку помучить Акутагаву — мысль о том, что грозный мафиози боится щекотки, пробудила в нём какие-то незнакомые чувства. И это не говоря о том, что он просто обожал его смех, так что он не мог упустить возможность заставить Акутагаву смеяться, хоть и не совсем честным способом. Он перевернулся, встав на четвереньки, и с лукавой улыбкой навис над Акутагавой, длинная прядь светлых волос почти касалась его лица. Мафиози уже успел догадаться, какие пытки его сейчас ожидают, и попытался спихнуть с себя Ацуши, но он внезапно оказался сильнее — постоянное таскание коробок на работе сделало своё дело — и не поддался. Мафиози вздохнул и приготовился обороняться. Он мог, конечно, призвать Расёмон и закончить это очень быстро, но у него на самом деле не было никакого желания использовать способность на Ацуши. Он ведь просто хотел немного подурачиться — и в глубине души Акутагава даже не был против, хоть и пытался сохранить серьёзное лицо. Ацуши запустил руки под футболку Акутагавы и принялся его щекотать, отчего темноволосый парень начал извиваться под его прикосновениями, как змея, пытаясь сдержать смех. Однако пальцы Ацуши были ловкими и быстрыми, и в итоге Акутагава рассмеялся, всё ещё не оставляя попыток сбежать от этого чувства. Поняв, что это бесполезно, он перешёл в контрнаступление — и хотя Ацуши был не таким щекотливым, как Акутагава, мафиози быстро нашёл его слабое место за мочками ушей и на шее. Ацуши втянул голову в плечи, схватив Акутагаву за запястья. У них началось настоящее сражение, парни перекатывались и кувыркались по всей кровати, сминая простыни, одеяло и подушки в один большой ком в попытке использовать все средства для защиты и нападения, смеялись и щекотали друг друга. И, несмотря на то, что всё это действие со стороны выглядело весьма и весьма хаотично, они оба были осторожными, чтобы случайно не сделать друг другу больно, останавливались, чтобы перевести дыхание и внимательно слушали, чтобы второй не сказал, что на самом деле хочет прекратить. Хотя со стороны так не казалось, но они оба тщательно следили, чтобы всё это осталось игрой, в которой весело всем. Довольно скоро они оба выдохлись и расползлись по углам, всё ещё посмеиваясь и поглядывая друг на друга, чтобы второй не воспользовался эффектом неожиданности и не устроил внезапную атаку. Они почувствовали себя обычными детьми, простыми подростками, в жизни которых никогда не было ни мафии, ни приютов, ни похищений. Которые никогда не сталкивались с насилием страшнее подзатыльника или драки со сверстниками. Как будто одному из них не приходилось выживать на улице ещё совсем недавно, а второй не убивает людей практически каждый день своей жизни. Сегодня они пожили той жизнью, которую у них отняли, но которую они оба заслужили по праву. Обычной жизнью влюблённых подростков, без боли, крови и смерти. — Ничья, — сказал Акутагава, когда Ацуши сел в углу кровати, оперевшись об изголовье и приготовившись в случае чего защищаться. Сам он лежал рядом и тяжело дышал. — Согласен, — он отдышался и подполз ближе к Акутагаве, укладываясь рядом. Они лежали, улыбались и смотрели друг другу в глаза несколько минут: оба понимали, чего хотят, и что второй хочет того же, но не могли решиться. Первым сдался Ацуши: взгляд скользнул по бледному лицу и остановился на губах Акутагавы. — Можно тебя поцеловать? — он облизнул губы и подвинулся ближе. Его щёки были ярко-красными, но уже от смущения, а не от смеха. Акутагава кивнул, и они медленно приблизились друг к другу. Ацуши обхватил ладонями его лицо, убрал чёрные пряди за уши и закрыл глаза, когда они встретились губами. Их первый «настоящий» поцелуй получился неловким и смазанным — он был первым не только в их отношениях, но и в жизни каждого юноши (хотя им обоим так не показалось — как будто их тела сами подсказывали, что делать) — за ним последовал второй и третий, они улыбались и выдыхали друг другу в губы, а тишину нарушали только едва слышимые влажные звуки. Их поцелуи пахли мятной зубной пастой, лавандой и лесными ягодами, они были тёплыми и яркими, похожими на маленькую спичку, которую бросили в большой костёр, после чего он горел ярко и долго, освещая всё вокруг и согревая тех, кто подходил ближе. Они не могли оторваться друг от друга, не могли перестать оглаживать лицо второго, не хотели отпускать и не хотели, чтобы их отпускали. На удивление им обоим Акутагава оказался более требовательным: запустил руку в волосы Ацуши и за затылок прижимал его крепче, как будто боялся, что его отнимут. Ацуши нисколько не сопротивлялся, только иногда отстранялся, чтобы сделать вдох и заглянуть в серые глаза, полные привязанности и желания быть рядом как можно дольше. Они оба очень долго хотели этого, но не могли найти подходящего момента и решиться, так что теперь целовались, казалось, целую вечность. Получив достаточно, они отстранились друг от друга и долго смотрели в глаза и на покрасневшие губы. Каждый поцелуй запомнился им, как самый яркий фейерверк или самый красочный букет цветов, распустившихся прямо на глазах за считанные секунды. Они запомнили каждый вздох, каждое прикосновение и каждый взгляд. Запомнили каждую улыбку и каждый сантиметр лица второго. — Это всё на самом деле? — спросил Ацуши полушёпотом. — Не знаю, — Акутагава улыбнулся и выдохнул ему в шею. — Очень похоже на сон. — Тогда я не хочу просыпаться.