<Клан Тао Хуа, провинция Инь Чжу>
В пятнадцатый день первого месяца по лунному календарю, в канун празднования Юань Сяо Цзе[2], по площади Инь Чжу неторопливо проехал статный всадник в тёмно-синем ханьфу, на котором, точно звёзды на ясном небе, рассыпались воздушные бутоны золотых лотосов. На лбу его жеребца с серебристо-белой шкурой красовалась перечёркнутая семиконечная звезда, означающая принадлежность наездника к семье Цао И Цзина, сразу же после падения Бай Лао Ху, ставшего Верховным Заклинателем Тао Хуа. Единственный сын Цао И Цзина был грациозен и изящен, но выражение недосягаемости ни на мгновение не покидало его лица, из-за чего оно казалось скорее отталкивающим, нежели привлекательным. Цао Юань Лу не был гордецом, но весь облик юноши говорил о надменности и тщеславии, призывая обходить его стороной. Дорогая ткань его одеяний, за чи[3] которой в столице Тао Хуа могли запросить не меньше трёх сотен серебряных монет, слишком явно выбивалась из гущи серых холщовых рубах грубой вязки и полотняных накидок, а приметной золотой шпильке, вырезанной в виде головы феникса, позавидовал бы любой глава клана. Едва заметив наездника, жители Инь Чжу уступали ему дорогу, с опаской глядя вслед и надеясь, что отпрыск Верховного Заклинателя больше никогда не попадётся на их пути. Они боялись Цао Юань Лу, а от одного упоминания его коня, приходили в самый настоящий ужас. Се Ин был вскормлен молоком девятихвостой лисицы, под его копытами даже сталь, закалённая в знаменитых печах Лань Фэна[4], превращалась в труху. Цао Юань Лу мало волновали косые взгляды, устремлённые на него со всех сторон: спешно покинув Цин Хуай[5], он ехал всю ночь, чтобы поскорее добраться до родной провинции, и сейчас – едва не засыпал на ходу, силясь держать глаза открытыми. «Вокруг меня всегда была и будет суматоха, – думал он, доставая из мешка, притороченного к седлу, флягу с вином, настоянным на яблочных цветах. – Слава отца отчасти сделала известным и меня, – он запрокинул голову, сделав несколько больших глотков, – но не как заклинателя, а как чего-то, что принадлежит дому Цао». Путь от Цин Хуай до Инь Чжу занял у него раза в два более положенного времени: Цао Юань Лу ехал медленно, опустошая бутыль за бутылью, ибо его тело жаждало благодатного опьянения, точно поле в засуху, ожидающее дождя. С тех самых пор, как семь лет назад он покинул поместье бывшего Главы Тао Хуа, Цао Юань Лу не помнил дня, который прошёл бы для него без вина, и чем больше он пил, тем медленнее к нему приходило опьянение. Сидя в лучших заведениях Цин Хуай, в которых он уже давно стал завсегдатаем, Цао Юань Лу со страхом думал, что однажды может совсем его лишиться, навсегда оставшись жить с трезвым рассудком. Темнело. Улочки Инь Чжу понемногу начинали полниться ребятишками с яркими фонариками, сделанными в форме собак, пёстрых птиц и красноглазых кроликов. Когда Цао Юань Лу попытался обогнуть группку детей, один из мальчишек ойкнул, заметив сына Верховного Заклинателя, и отпустил большой красный фонарь с золотыми иероглифами, который пролетел мимо Се Ина, слегка опалив его шкуру огнём. Перепуганный конь заржал, вставая на дыбы, а затем – галопом понёсся по городу, увлекая за собой хозяина. Цао Юань Лу попытался дотянуться до поводьев, чтобы остановить обезумевшее животное, но они выскользнули из его рук ещё в тот момент, когда он бесстыдно предавался публичному пьянству, позабыв о существующих правилах приличия и собственной безопасности. – Стой, глупая скотина! – шумно ругался юноша, изо всех сил пытаясь удержать равновесие, – стой, иначе по возвращении я пущу твою шкуру на сапоги! Не взирая на вопли разгневанного хозяина, Се Ин нёсся вперёд, как ошпаренный, подгоняемый дружным улюлюканьем ребятишек. Он остановился, лишь попав в тупик и мазнув носом по краю глухой стены, над которой виднелись первые звёзды. Спешившись, Цао Юань Лу снова выругался. На сей раз, выражение, которым он охарактеризовал позорное бегство Се Ина с площади, явно не предназначалось для ушей женщин и детей. Сделав несколько шагов, сын Верховного Заклинателя скрючился в самой постыдной и неподобающей позе за всю свою жизнь, а затем его стошнило прямо здесь же, перед чьими-то воротами. Наспех утерев рот краешком верхних одеяний, Цао Юань Лу насторожился: ему показалось, что он вновь слышит чьи-то шаги. Потянувшись к Юэ Гуану, он бесшумно обнажил его лезвие, повернувшись к человеку, одетому во всё черное, чей силуэт практически сливался со стеной. – Кто? – он повысил голос, подняв взгляд на лицо, скрытое куском плотной ткани. – Ты следуешь за мной от самой Цин Хуай. Кто нанял тебя? Назови мне его имя, и я сохраню твою никчемную жизнь. Убийца тихо засмеялся. – Знаешь, – вкрадчиво произнёс он, – по-моему, ты сейчас находишься не в том положении, чтобы угрожать кому-либо. Услыхав голос своего преследователя, единственный наследник семьи Цао вздрогнул: он узнал того, кто явился по его душу. – Пожалуйста, – прошептал Цао Юань Лу, выронив Юэ Гуан, – не убивай, – он попятился, уткнувшись спиной в стену. – Я щедро отблагодарю тебя, если ты сохранишь мне жизнь, только не убивай. – Я не нуждаюсь в подобной милости, – сухо ответил мужчина, и в голосе его прозвучало презрение. – Не всё в этом мире можно приобрести за деньги, молодой Господин. – Я никому ничего не расскажу, только пощади, – беспомощно повторял Цао Юань Лу: он знал, что проживает последние мгновения, но был упорен в своих увещеваниях, будто верил, что они могут отсрочить его казнь. – Не расскажу, даю слово. – Даю слово, – убийца решительно нагнулся, подняв Юэ Гуан с земли, – что я не стану уродовать твоё тело посмертно, дабы Верховный Заклинатель мог достойно похоронить своего единственного сына, – закончил он, одним ударом меча вспоров грудь Цао Юань Лу. Юноша вздрогнул, чувствуя, как его конечности немеют, и тихо осел на землю. Застывший взгляд его был изумлённым: казалось, что он сам не до конца верит в свою собственную смерть. Когда первоначальный дух Цао Юань Лу полностью утратил связь с телом, рукоять Юэ Гуана вспыхнула. На ней на краткий миг появилась печать Богини упокоения, связывающая дух Бай Цзы Фэна с мечом, и, ещё до того, как тело юноши успело остыть, его уже занимала обиженная душа, почти полсотни лет прождавшая этого дня. – Какая восхитительная ирония, – прошептал Бай Цзы Фэн, взглянув на небо, в котором парили сверкающие фонарики, – похоже, на сей раз я всё-таки избежал охоты, – он хрипло рассмеялся, но в голосе его не было радости, а смех прозвучал угрюмо. Согласившись на предложение Богини упокоения, Бай Цзы Фэн был вынужден провести в столице демонов – Лан Гэ[6] почти полсотни лет, потому что духи, отказавшиеся от перерождения, в мире Богов и смертных считаются опасными и всячески истребляются. Но в нижнем мире[7] – всё иначе. Он полнится самыми жуткими созданиями, и до обиженных духов там попросту никому нет дела. Они могут спокойно находиться в Лан Гэ весь год, за исключением одного единственного дня: в то время, как смертные празднуют Юань Сяо Цзе, у демонов начинается Да Бань Цзе»[8] – ночь охоты, на время которой Владыка демонов дарует всем духам Лан Гэ плоть и кровь, дабы и они могли поучаствовать во всеобщем пиршестве. В КАЧЕСТВЕ ДОБЫЧИ. [1] Выражение «если воды много – она выливается» (水满则溢) означает, что, достигая своих крайностей, вещи превращаются в их противоположности. [2] Юань Сяо Цзе (元宵节) – праздник фонарей. [3] Чи (尺) – мера длины, иначе называемая китайским футом, ≈ 33,3 см. [4] После того, как Бай Лао Ху был уничтожен, в мире смертных осталось четыре клана: Тао Хуа (Клан персиковых цветов), Лань Фэн (Клан синего ветра), Син Шань (Звёздный пик) и Бай Ше (Клан Белой змеи). [5] Цин Хуай – столица Тао Хуа. [6] Лан Гэ (懒歌) – «ленивая песня» – город нижнего мира, в котором расположен дворец Владыки демонов – Ю Лэ (娱乐) – «дворец увеселений». [7] Нижний мир – мир демонов, верхний мир (Небеса) – мир Богов. Мир смертных и заклинателей находится на границе обоих миров и зовётся средним. [8] Да Бань Цзе (打扮节) – дословно «праздник переодевания».Том 1. Глава 2. Если воды много – она переливается через край[1]
21 мая 2023 г. в 14:02