***
Проснувшись в холодном поту, бывший дух ещё долгое время пребывал в растерянности: увиденное им ночью было похоже не на сон, а на отдельный эпизод из жизни прошлого хозяина тела, которого, как он уже успел усвоить, звали «Цао Юань Лу». «По всей видимости, я слишком устал, – решил Бай Цзы Фэн, вспомнив дрожащие руки, изо всех сил сжимающие ткань свадебных одеяний, – вот и привиделось всякое. Разве возможно, что сын Цао И Цзина сочетался браком…с мужчиной? Пусть в Лан Гэ подобное распутство и в ходу, но не в одном же из кланов заклинателей, во многом руководствующихся аскезой[3], да и не способна опустелая оболочка хранить воспоминания, принадлежащие её духу, это напрочь противоречило бы всем законам мироздания». Кликнув служанку, которая, если он правильно понял, приходилась дочерью старику-управляющему Лю Е, Бай Цзы Фэн сообщил ей, что желает немедля искупаться. Нагрев воду, расторопная девица мигом наполнила ею осмолённую деревянную кадку, щедро плеснув в неё ароматических масел, после чего, – с готовностью вызвалась помочь своему Господину с одеждой. – Я в состоянии раздеться самостоятельно, – отрезал Бай Цзы Фэн со всей категоричностью, совершенно не желая светить своей наготой перед юной девой, которой только-только предстояло выйти замуж. – Оставь меня одного, – строго приказал он, видя, что служанка уж больно настойчиво продолжает к нему тянуться, – не то я прикажу высечь тебя за непослушание. Когда девушка, ойкнув, выбежала из комнаты, Бай Цзы Фэн развязал пояс, сбросив с себя все одеяния, и, переступив через ворох ткани, осторожно шагнул в кадку. Нежась в воде, он наслаждался благодатным теплом, попутно разглядывая своё новое тело, утопающее в пару. Рана, нанесённая Цао Юань Лу неудачливым убийцей, была далеко не единственной. При ближайшем рассмотрении вся его кожа оказалась тесным средоточием шрамов и порезов разной степени давности: несколько бледно-розовых отметин виднелись у левого бока, под самыми рёбрами; две – над правой ключицей и одна – чуть ниже солнечного сплетения. Дотянувшись до лопатки и проведя рукой по спине, Бай Цзы Фэн обнаружил, что она травмирована гораздо сильнее: следы были ровными и тонкими, как от очень острого лезвия. Едва затянувшись, одни рубцы были перекрыты другими, образуя плотную сеть, накрывшую кожу от основания шеи до самой поясницы. Усмотрев на себе уж очень явные следы глумления, Бай Цзы Фэн вскочил, расплескав воду и едва не перевернув кадку. – Кто осмелился поднять руку на сына Верховного Заклинателя?! – злобно шипел он. – У Цао Юань Лу не было золотого ядра, и, насколько я могу судить по мышцам, он никогда не обучался боевым искусствам, чего не скажешь о его противнике, который не побрезговал истязать слабого, намеренно оставив раны в тех местах, где их скроет одежда! Наспех завершив омовение, Бай Цзы Фэн оделся, устроившись на полу для медитации. Он отнюдь не собирался откладывать нож в сторону, превратившись в Будду[4], и старательно пытался запретить себе малейшее проявление сочувствия по отношению к сыну врага, но мысли его неотступно возвращались к застарелым шрамам, одно прикосновение к которым будило в нём ярость. Выровняв дыхание, чтобы немного успокоиться, Бай Цзы Фэн ощутил, как в его нижнем даньтяне[5] начинает зарождаться ток жизненной энергии. Облекая его в форму сияющего сгустка, он мысленно представил направление, по которому движется шарик Ци: из нижнего даньтяня он поднимается к среднему, чтобы привести в гармонию мысли и чувства, затем – к верхнему. Пройдя по всем меридианам и завершив полный цикл, он медленно опускается к исходной точке, перенося в неё накопившуюся Ци. Если бы на его месте сейчас находился Цао Юань Лу, никогда в жизни не обучавшийся духовным практикам, его тело, не выдержав нагрузки, в конце концов излило бы кровь изо всех цицяо[6], доведя юношу до затяжного обморока, но Бай Цзы Фэн имел о культивации определённое представление и продолжал упорно перемещать поток энергии из одной точки в другую, пока не заметил, что хаотичная Ци, ранее концентрирующаяся в отдельных органах, наконец, опустилась к даньтяню, а его самочувствие – значительно улучшилось. Разумеется, в настоящий момент даже для бывшего Главы Бай Лао Ху было слишком рано мечтать о становлении золотого ядра, но Бай Цзы Фэн стремился положить начало этому трудоёмкому процессу, чтобы как можно скорее обрести бессмертие, без которого нечего было даже думать об убийстве девятнадцатого, во много раз превосходящего его по силе. Когда он уже почти закончил, снаружи послышались чьи-то шаги, а затем знакомый голос произнёс: «Молодой Господин Цао, могу ли я побеспокоить Вас?». – Войди, – негромко ответил Бай Цзы Фэн. Поторопившись подняться с циновки, дабы никто не застал его за самосовершенствованием, он впустил в свои покои старика-управляющего. – Молодой Господин Цао! – воскликнул Лю Е, не дав ему даже слова сказать, – пришло срочное послание из столицы! Глава Тао Хуа приказывает Вам немедля явиться в резиденцию Чжао по некоему важному делу. – Быть того не может, – бывший дух с сомнением уставился на слугу. – Ты уверен, что всё понял, как надо? В письме точно стоит моё имя, а не отца? – Да, мой Господин, – Лю Е вручил ему небольшой свиток. – Здесь сказано: «Моему подданному Цао Юань Лу, коим является единственный сын Верховного Заклинателя Цао И Цзина, приказываю неотложно явиться в поместье Чжао для разъяснения некоторых вопросов». Перепроверив приказ, Бай Цзы Фэн кивнул. – Ладно, – произнёс он, с большой неохотой, – в таком случае, прикажи конюху седлать Се Ина, я отправляюсь в столицу. «По какому, спрашивается, важному делу, Цао Юань Лу мог бы понадобиться Главе Тао Хуа? – думал Бай Цзы Фэн, собираясь в дорогу. – Он ведь только-только уехал из Цин Хуай. Что могло произойти за несколько дней?». Путь в столицу занимал десять часов верхом и почти двое суток в повозке, и Бай Цзы Фэн рассудил, что поедет налегке. Переодевшись в простое платье, не отличающееся особой вычурностью, дабы не слишком выделяться из толпы, он захватил с собой ножны с мечом и увесистый кошель, доверху набитый золотом, и вскоре покинул предместье Инь Чжу, следуя за телегами торговцев, растянувшихся в длинный караван. В прошлой жизни Бай Цзы Фэн ездил на лошади крайне редко, предпочитая для перемещений на большие расстояния – собственный меч, и сейчас, восседая верхом на жеребце, с трудом удерживался в седле, ежеминутно пресекая попытки подлого Се Ина сбросить его в дорожную пыль: конь будто бы ощущал неуверенность своего хозяина и вовсю играл боками, забавляясь его испугом. Рядом с ним ехали отец с сыном, судя по сёдлам и сбруе, явно принадлежащие к купеческому сословию. Мальчишке было лет восемь, но он держался в седле, совсем как взрослый – уверенно и прямо. Намотав поводья на рожок, чтобы не мешались, мальчик неторопливо обстругивал ножичком стрелу, высунув от напряжения язык. Приглядевшись, Бай Цзы Фэн заметил не слишком аккуратные, но вполне различимые листики винограда, сквозь которые виднелись черенки будущих ягод, спускающиеся на дерево из-под умелых пальцев. Найдя себе дармовое развлечение, бывший дух во все глаза любовался рукастым мальцом, и опомнился, лишь услышав позади себя женские голоса. Обернувшись, Бай Цзы Фэн увидел на облучке небольшой открытой повозки двух пожилых селянок. Плетёные корзины, доверху нагруженные бататом и редькой, тряслись, когда колесо приходилось по очередной кочке, овощи подпрыгивали, а торговки зычно смеялись над бататом, который «падал на землю сразу же после своего вознесения», но вскоре дорога сделала небольшую петлю, выведя путников к горному тракту, завидев который, женщины утратили всякую способность шутить. – Ты слышала, А-Инь? – первая крестьянка шумно подышала на покрасневшие ладони, силясь отогреть задубевшие пальцы, – говорят, в Тао Хуа появилось множество демонов. Перед возвращением в Инь Чжу надо бы нам немного обождать в Цин Хуай – ночью в столице будет всяко безопаснее, чем на горной тропе. – Бездельники и лоботрясы, – возмутилась её спутница. – Мы исправно платим налоги, часть из которых отправляется на содержание бессмертных, подведомственных Верховному Заклинателю, и всё ради чего? По́дати растут, а демоны всё бесчинствуют. Неужто мы так и будем жить в постоянном страхе? Селянки ещё долго бранились, по одной перемывая косточки Цао И Цзину, Чжао Мин Я и всем советникам. Их ругань прекратилась лишь тогда, когда на горизонте показались стены столицы Тао Хуа, где за сквернословие по отношению к Главе клана, их могли высечь или того хуже – обложить последующим запретом на торговлю, не только в Цин Хуай, но и в других городах клана. Они прибыли в столицу, когда уж совсем стемнело и на улицах не осталось ни единой живой души. Въехав в первый попавшийся постоялый дворик на самой окраине города, Бай Цзы Фэн с лихвой заплатил за комнату, заказав столько порций жареной утки с овощами, что у хозяина глаза на лоб полезли: он никак не мог представить, что стройный молодой посетитель окажется столь охотливым до жирной пищи. – Желаете чего-нибудь выпить, Господин? – уточнил он между делом. – Есть отменное сливовое вино, всего по пять медных монет за бутылку. Его даже сам Господин Чжао Мин Я по утрам пьёт. – Нет, спасибо, – Бай Цзы Фэн поморщился: он нисколько не сомневался в том, что правитель Тао Хуа вряд ли стал бы употреблять пойло, изо всех сил нахваливаемое ему радушным хозяином, за версту учуявшим запах наживы. А даже если десятая часть сказанного им оказалась бы правдой – он не был настолько глуп, чтобы поддаться искушению, позабыв о том, что давеча неразумное чадо девятнадцатого уже пытались лишить жизни, пока то легкомысленно каталось по Инь Чжу, упиваясь вусмерть. – За Ваше здоровье отведаю чистой воды. Попросив работников отвести Се Ина в конюшню и задать ему корма, Бай Цзы Фэн поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, в комнатку, размером даже меньше собачьей конуры, всё убранство которой начиналось с охапки сухой соломы, брошенной в углу, и заканчивалось ей же. «Теперь-то ты всенепременно должен быть доволен, Бай Цзы Фэн, – ухмылялся бывший дух, узрев всё "великолепие" своих покоев. И поделом тебе, нечего было жаловаться на обилие богатств в поместье Цао. Можешь считать это возмездием за свою чрезмерную прихотливость». Побрезговав прикасаться к соломе, на которой уже явно кто-то отдыхал до него, Бай Цзы Фэн вольготно растянулся на голом полу, положив подле себя Юэ Гуан, и вскоре заснул. Покои, сторгованные ему хозяином почти втридорога, находились под самой крышей, трухлявый настил которой совсем истончился. Сквозь дыры полусгнивших досок проглядывала надкушенная луна, освещающая ножны меча, в серебре которого некогда была выдавлена надпись: «Залог успеха – в поражении»[7]. Её свет изредка падал на лик Бай Цзы Фэна, который во сне то хмурился, то улыбался, впервые за долгое время увидев девятнадцатого. Улыбчивый мальчишка с глазами цвета дорогого янтаря стоял прямо пред ним, сложив обе руки за спиной. – Фэн-гэ, – позвал девятнадцатый. На его лбу пролегла глубокая морщина, которой не было в их с Бай Цзы Фэном последнюю встречу; губы сжались в тонкую прямую линию; а пряди волос, скатавшихся в узелки, повисли вдоль лица, покрытого каплями пота. – Фэн-гэ, скажи, ты когда-нибудь жалел о нашей встрече? [1] У Дао Цзы (吴道子) —художник династии Тан. [2] Вэнь Фан Сы Бао (文房四宝) – четыре драгоценности кабинета: бумага, кисть, тушь, тушечница. [3] Аскеза – самоограничение во имя постижения духовности. [4] «Отложить нож, став Буддой» (放下屠刀, 立地成佛) – встать на путь праведности. [5] Даньтянь (丹田) – центр энергии Ци, необходимый для духовных и физических практик. Даньтянь бывает верхним (расположен приблизительно в центре мозга и отвечает за интуицию), средним (находится в грудной клетке на ширину трёх пальцев выше солнечного сплетения и связан с контролем желаний и чувств) и нижним (расположен на ширину четырёх пальцев ниже пупка). Именно в нижнем даньтяне возникает энергия Ци, из которой, впоследствии, формируется золотое ядро культиватора, отвечающее за его здоровье и долголетие. [6] Цицяо (七窍) – семь отверстий в голове человека: уши, глаза, ноздри, рот. [7] «失败是成功之母» – «поражение – мать успеха».Том 1. Глава 6. Залог успеха – в поражении
21 мая 2023 г. в 15:25
Годы, проведённые Бай Цзы Фэном в Лан Гэ, за которые ему пришлось пережить сорок девять случаев извлечения сердца, оставили на нём свой отпечаток, заметный лишь при близком рассмотрении. Он по-прежнему танцевал, принося хорошую прибыль Южному Саду; время от времени беседовал с Ян Лэ, односложно отвечая на её вопросы; но внутри него будто что-то надломилось, как если бы глубокая трещина прошла сквозь его несуществующее тело, разделив его на две части.
С самой первой ночи Да Бань Цзе в нём укоренилось чувство голода, по силе сравнимого с голодом проклятых, пожиравших его живьём. Несмотря на отсутствие желудка, Бай Цзы Фэн всё время хотел есть. Ему казалось, что пища может избавить его от внутренней пустоты, хотя, в действительности, это было не так. Он долгое время был мучим отчаянным желанием набить живот, которое не оставило его даже в новой оболочке, которую он занял благодаря Богине.
Праздник Юань Сяо Цзе, навевающий на Бай Цзы Фэна не слишком радостные воспоминания, вскоре закончился, позволив ему вздохнуть с облегчением. Ещё какое-то время он постоял в переулке, опасаясь, что наёмник, столь любезно расправившийся с одним из его заклятых врагов, в чьём теле он теперь находился, может вернуться, но убийца исчез так же внезапно, как и появился, оставив после себя лишь шлейф необычных благовоний, отдалённо напоминающих смесь жжёного кедра и жасмина. Из раны, нанесённой наёмником, вовсю струилась кровь, но это было для Бай Цзы Фэна сущим пустяком, не заслуживающим того, чтобы обратить на него внимание.
Когда первые лучи восходящего солнца окрасили небо в золотистый цвет, Бай Цзы Фэн бережно обтёр лезвие Юэ Гуана краешком одеяний, внимательно в него всмотревшись: в узкой полоске серебра отражались глаза юноши, которого он прежде никогда не видел. До того, как попасть к нему в ученики, Цао И Цзин был безродным бродягой. У него не было иных родственников, помимо самого себя, и Бай Цзы Фэн рассудил, что его новое тело могло принадлежать лишь одному из сыновей, порождённых девятнадцатым за время его отсутствия.
Внезапно оказавшись в теле отпрыска Цао И Цзина, он немного растерялся, увидев перед собой улочки совершенно незнакомого города, но потом, справившись с волнением, вложил меч в ножны, направившись к рядом стоящему Се Ину, – Бай Цзы Фэн отнюдь не собирался бесцельно блуждать по чужой провинции, тратя на это своё время.
– Дружище, – он ласково похлопал коня по крупу, услышав тихое ржание. Вытянув морду и прижав уши к голове, жеребец въедливо обнюхал протянутую ладонь, посмотрев на Бай Цзы Фэна. Он не выказывал никакой неприязни, но и принять его в качестве хозяина – также не торопился.
– Домой, – бывший дух погладил гриву, в которую были вплетены тонкие цветные нити. – Мы идём домой.
Се Ин внимательно вслушивался в его голос, будто сравнивая то, как он звучал раньше и сейчас, а потом ударил копытом по дороге и медленно вышел из переулка. Бай Цзы Фэн следовал за ним, рассматривая безликие здания, похожие одно на другое.
Двор, к которому, спустя четверть часа подошёл жеребец, стоял отдельно от клина серых лачуг с прохудившейся крышей. Он был просторен, с двумя вратами – парадными для гостей и боковыми для прислуги, за которыми виднелось несколько отдельных жилых построек. Бай Цзы Фэн даже сперва усомнился тому, что конь привёл его в нужное место, но ему навстречу уже семенил старичок крайне благодушного вида, – не иначе как слуга из поместья.
– Молодой Господин Цао! – дед низко поклонился его скромной персоне. – Мы ожидали Вас ещё минувшим днём! Вы сообщили, что собираетесь приехать в Инь Чжу, а затем бесследно исчезли. Если бы с Вами что-то случилось, Верховный Заклинатель три шкуры бы с меня спустил, – добавил он, вздыхая.
«Верховный Заклинатель? – подумал Бай Цзы Фэн. – Судя по всему, он является хозяином сего поместья. Может ли быть, что это – Цао И Цзин?» – он сделал для себя мысленную пометку перепроверить это, когда будет подходящее время.
Заметив дрожащие от волнения плечи старика, Бай Цзы Фэн почувствовал жалость к несчастному слуге, которого вполне могли наказать, помедли он ещё с возвращением.
– Я совсем забыл про Юань Сяо Цзе, – он приветливо улыбнулся, стирая с лица остатки всякого недовольства. – Решил полюбоваться празднованием и потерял всякий счёт времени. Прошу прощения, что заставил всех волноваться.
– Молодой Господин Цао, негоже Вам извиняться предо мной! – старик поднял голову, заметив, в каком состоянии находятся одеяния его хозяина. – Как так вышло, что вы ранены? Пройдёмте, скорее, в дом, я разбужу лекаря, чтобы он Вас осмотрел!
– Это всего лишь небольшая царапина, которая не нуждается в лечении. Разве что, – Бай Цзы Фэн помедлил, вспомнив, что не знает расположение комнат, равно как и имён слуг, – я очень устал с дороги и хочу отдохнуть. Вот – он протянул деду Юэ Гуан, – отнеси меч в мои покои.
Следуя за слугой, он пересёк двор, войдя в комнату, изобилующую всевозможными предметами искусства. Всюду громоздились фигурки животных из золота и цветы хрупкого глазированного стекла, а стены пестрели довольно известными картинами разных стилей, совершенно не сочетающихся между собой.
В одной из них Бай Цзы Фэн безошибочно узнал работу У Дао Цзы[1] «Восемьдесят семь небожителей», рядом с которой красовался триптих, со всех сторон изобразивший танец нагой красавицы, и ему на мгновение показалось, что бессмертные, обращённые к деве лицом, смотрят на неё с нескрываемым возмущением.
В комнате имелось всё, за исключением вэнь фан сы бао[2] – истинных драгоценностей любого порядочного и благовоспитанного человека, и Бай Цзы Фэну подумалось, что её обладатель был напрочь лишён чувства прекрасного. Стаскивая всё подряд в свою нору, он оставлял вещи покрываться паутиной и плесенью в полном забытьи.
Старик положил ножны на столик у двери, собираясь удалиться, но Бай Цзы Фэн жестом остановил его.
– Дедушка, нет ли у нас свободных покоев? – спросил он.
– Есть, в западном крыле. С тех пор, как Господин Верховный Заклинатель удалился на Син Шань, чтобы помедитировать в уединении, комната его слуги пустует.
«Ага, значит Цао И Цзин сейчас занимается духовными практиками на Звёздном Пике, – отметил про себя Бай Цзы Фэн. – Очень удачно для меня. Было бы сложно с непривычки притвориться любящим сыном пред этим старикашкой», – подумал он, позабыв о том, что, если учитывать годы, проведённые им в Лан Гэ, Бай Цзы Фэн был гораздо старше «того старикашки».
– Перенесите все эти вещи в западное крыло, – приказал он. – От их обилия у меня голова разболелась, так что будет лучше, если их уберут отсюда, как можно скорее, дабы они не действовали мне на нервы.
– Ладно, – растерянно пробормотал слуга, дивясь прихоти своего Господина и в глубине души уповая на то, что через несколько дней не придётся возвращать всё на свои места.
К вечеру следующего дня, когда богатств в его покоях значительно поубавилось, Бай Цзы Фэн начал ощущать зверскую боль во всём теле. Будучи духом на протяжении пяти десятков лет, он совсем забыл о необходимости спать, и сейчас едва не валился с ног от усталости, кроме того, его снова охватил голод, хотя, за время пребывания в поместье Цао, он успел «слегка пообедать» уже раз десять.
Прислуживающие ему работники пришли в ужас от не слишком умеренного аппетита Господина, и на сей раз Бай Цзы Фэн решил наведаться на кухню самостоятельно, дабы не ощущать на каждом куске любопытного взгляда.
Прокравшись к большому закоптелому чану с остатками жаркого, он выбрал кусок побольше и объел мякоть прямо с кости, но этого ему показалось мало. Взяв большую сдобную лепёшку, Бай Цзы Фэн поддел содержимое кости палочками для еды, вывалив его в углубление на мягком тесте. Закусив костным мозгом, он тихонько вернулся в свои покои, по дороге прихватив из хранилища для книг несколько свитков, в которых рассказывалось об аннигиляции Бай Лао Ху и правящей семье Тао Хуа.
Если верить истории, Цао И Цзин, которого теперь все величали Верховным Заклинателем, много лет назад объединился с бывшим Главой Тао Хуа – Чжао Цзуном, дабы стереть Бай Лао Ху с лица земли. Поспособствовав уничтожению Клана Белого тигра, Цао И Цзин был назначен на должность Верховного Заклинателя Тао Хуа и правой руки Чжао Цзуна.
Семь лет назад Чжао Цзун трагически погиб от рук наёмников, прокравшихся в его покои. Его не спасло даже присутствие младшего сына, который изо всех сил пытался защитить отца, тем самым едва не лишившись жизни. Писарь весьма долго и красноречиво описывал ранения, полученные Чжао Мин Я в той схватке, ставя его в пример молодому поколению как идеал сыновнего благочестия и почитания, поэтому, когда юноша стал управлять Тао Хуа, никто не выказал и малейшего возражения, кроме, разумеется, старших сыновей семьи Чжао, в частности, Чжао Хао Бина, который, будучи первым сыном Чжао Цзуна, самолично намеревался занять место Главы Тао Хуа.
На стороне Чжао Мин Я, помимо его героического самопожертвования, сыграл и тот факт, что он единственный являлся законным сыном Чжао Цзуна и супруги Чжао, тогда как его братья и сестра были детьми наложниц низшего ранга, которых его отец так и не удостоил чести наградить титулом после рождения наследников.
«Надо же, как любопытно, – подумал Бай Цзы Фэн, – Чжао Мин Я оказался в нужном месте, в нужное время, своим подвигом упредив передачу власти в руки Чжао Хао Бина. Не будь он так сильно ранен, я бы даже начал подозревать его в убийстве родного отца».
Следующим свитком оказался портрет, изображающий молодого мужчину с приметными чертами лица, на котором особенно сильно выделялись раскосые глаза и точёные скулы. Волевые тонкие губы резко контрастировали с ямочкой на подбородке и родинкой над бровью, добавляющей его взгляду мягкости и очарования.
Положив портрет перед собою на столике, Бай Цзы Фэн долго смотрел на Чжао Мин Я, перед тем, как заснуть. Несмотря на взгляд, он не обманывался понапрасну: человек перед ним был настоящим заклинателем и сильным воином, который, после серьёзного повреждения золотого ядра, смог восстановить его менее чем за три года.
– Сдаётся мне, – тихо сказал он вслух, – что Чжао Мин Я будет непростым соперником. Пожалуй, даже сильнее самого Цао И Цзина, который стал Верховным Заклинателем в двадцать один год.
Погрузившись в сон, Бай Цзы Фэн долго не мог обрести покой: пред его глазами то и дело появлялись демоны из нижнего мира. Проклятые рвали его на кусочки, облизывая кости, которые обрастали плотью, чтобы затем быть обглоданными вновь.
Под утро Бай Цзы Фэн увидел очертания рабов, нёсших на плечах паланкин, в котором он находился. Алая ткань его рукавов и подола была отделана драгоценными камнями, сплетающимися в причудливый орнамент, а голову занимала объёмная причёска, украшенная диадемой, от которой на лоб ниспадала тонкая цепь в три ряда, скрытая вуалью, опущенной на лицо.
– Всем склонить головы! – крикнул кто-то, когда паланкин остановился. – Супруг Цао входит в поместье. Немедленно доложите об этом Господину – он самолично хотел поприветствовать нового наложника в своём гареме.
Рабы, удерживающие на плечах паланкин, бережно опустили на землю свою ношу, и Бай Цзы Фэн, нелепо согнувшись, вышел к поместью, ещё более просторному, нежели дом Цао И Цзина. Кто-то из слуг подал ему руку, но юноша демонстративно отошёл в сторону, не желая принимать чужую помощь. К своему большому удивлению, Бай Цзы Фэн обнаружил, что тело его движется само собой: он не мог изменить направление движения, и, будто следовал заранее заготовленному кем-то плану.
Повернувшись к парадным вратам, пред которыми уже собралась толпа зевак, он с презрением окинул собравшихся взглядом, преисполненным гнева, ибо все они являлись свидетелями его сегодняшнего позора и унижения, после чего – посмотрел на табличку с именем владельца поместья. Бай Цзы Фэну смутно казалось, будто он знает, что на ней написано, но не может разобрать – то ли сами иероглифы расплывались у него пред глазами, то ли слезы, вот уже долго время копившиеся на сердце, наполнили глазницы, мешая чётко видеть.