Феникс в клетке

      Надо сказать, что случайные слова, брошенные в порыве гнева старшей, оказали на Цао И Цзина должное влияние. Сама того не думая, Цзы Яо высказала вслух ровно то, в чём девятнадцатый очень долго не желал признаться самому себе – Бай Цзы Фэн целиком и полностью занял его мысли, пустив в них корни, как китайский ясень или повилика, и Цао И Цзин не мог вытеснить его из себя, как бы ни старался.       Всякий раз, как он видел новые побеги и воздушные корешки, сетью которых Глава Бай Лао Ху искусно опутал его, прочно привязав мальчика к себе, в глубине души девятнадцатого волной поднималась горечь, неумолимо приближающая его к убийству Бай Цзы Фэна.       В ту ночь, когда старшая соученица обругала его, не слишком выбирая выражения, Цао И Цзин впервые за всю жизнь ощутил ярость, поглотившую его с головой, которая, как ни странно, была направлена не на шицзе, но на него самого: девятнадцатому претило проявление слабости в любом виде, а Бай Цзы Фэн являлся живым её подтверждением.       Как-то раз, будучи ребёнком, он увидел на улице молодую женщину с заметно округлившимся животом, выступающим под складками лилового платья. Когда незнакомка вышла из повозки, тяжело опираясь о руку служанки, в неё со всех сторон полетели комья грязи.       Мать объяснила мальчику, что эта женщина принадлежит саду увеселений, не забыв упомянуть и о том, чем именно она зарабатывает на жизнь.       «Люди – очень странные создания, – сказала мать, тщательно подбирая слова. – Они прекрасно осведомлены о том, чем занимаются куртизанки, но всеобщее негодование вызвала лишь Мэй Хуа[1]. Как видишь, когда грех становится осязаемым и материальным, сложно сделать вид, что его не существует, и все те, кто недавно выстраивался в очередь пред покоями Мэй Хуа, теперь чувствуют по отношению к ней лишь отвращение и неприязнь, получив подтверждение их совместному греху».       Смысл этих слов Цао И Цзину удалось постичь спустя годы: пристыженный Цзы Яо, он мог думать лишь об одном: его собственный грех растёт и множится, увеличиваясь день ото дня.       «Раньше его свидетелем был я один, – с ужасом думал девятнадцатый, – осознавал его, но упорно делал вид, что это не так. Теперь его заметила шицзе. Кто станет следующим? Сколько у меня есть времени до того, как он окончательно сформируется и принесёт плоды, за которые меня забьют камнями?»       Вернувшись в свои покои, он отворил ставни, чтобы не задохнуться от собственных мыслей, и, сгорбившись, сел в углу, обхватив руками колени.       «Что же мне делать, Фэн-гэ? – в отчаянии вопрошал девятнадцатый. – Как мне следует поступить, чтобы ты не отвернулся от меня?»       С улицы донёсся странный шум, будто кто-то торопливо продирался сквозь кусты шиповника, высаженные вдоль всего дома управляющим поместья.       – Подлая тварь! – услышал он ругательства одного из соучеников. – В птичнике ни единой живой курицы не осталось – все как одна лежат со свернутой шеей. Я – не я буду, ежели мы её сегодня не поймаем.       – Что это был за зверь? – спросил Бай Цзы Фэн, голос которого Цао И Цзин распознал бы, даже будучи глухим. – Ты видел его, Си Юй?       – Да, но в темноте не разобрал, кто это. Издалека было похоже то ли на ласку, то ли на куницу.       Девятнадцатому не было дела до ночного воришки, проникшего в резиденцию Бай. Сделав вид, будто ничего не произошло, он уже собирался встать, как вдруг, за окном раздался треск обломанных веток, и в его спальню ввалился заскорузлый шар из свалявшейся шерсти, слипшейся в твёрдые иголки. Комок прокатился полу, оставив после себя мокрый след, и влетел в угол, занятый Цао И Цзином, притаившись между боком юноши и стеной.       – Эй, – недовольно протянул потревоженный девятнадцатый, тронув жёсткую шкуру дрожащего зверя. – Вылезай.       Снизу послышалось ворчание, похожее на тихий скулящий визг. Обнаружив относительно безопасное убежище, животное явно не намеревалось его покидать.       – Ну что за Божие наказание! – воскликнул девятнадцатый. Скрепя сердце, он снял с себя верхнее одеяние, набросив его на продрогшего и испуганного воришку, который тут же поднялся, несколько раз повернувшись, чтобы улечься поудобнее.       – Что за жизнь-то у меня такая, – громко бранился Цао И Цзин, – сперва я бродяжничал, затем – повстречал того распутника, выжил после страшной хвори, а теперь – сижу в компании невесть откуда взявшегося животного, волею которого, нам всем придётся поститься завтрашним днём.       – Эй, девятнадцатый, – крикнул Си Юй, остановившись у его окна, – ты, случайно, не видел здесь крупную ласку?       – Ласку? – переспросил Цао И Цзин. – Нет, не видел, да и откуда бы ей взяться посреди Лояна?       – Ну нет – так нет, – ответил юноша. – Пойдёмте, посмотрим в восточном крыле, – сказал он Бай Цзы Фэну. – Всё равно, здесь ловить некого, кроме засони-девятнадцатого, который дрыхнет всё то время, что не набивает свой вечно урчащий желудок.       Никак не отреагировав на напраслину, усердно возводимую на него старшим соучеником, Цао И Цзин молча погладил тёплую спинку, нащупав её под накидкой.       – Ласка, – хмыкнул он, когда все отправились в восточное крыло поместья, в поисках зверя, – каков невежда. Если бы Фэн-гэ узнал о том, что его ученик ласку от лисицы отличить не в состоянии – он уже погорел бы от стыда, да, Хвостишко?       Из-под серой ткани на мгновение показалась узкая мордочка с ярко-жёлтыми глазами. Вздёрнув нос, лисёнок обнюхал Цао И Цзина, после чего – положил подбородок ему на руку.       – Верно, Хвостишко, – самый, что ни на есть, настоящий дурень. Пытается возвыситься в глазах учителя, понапрасну пороча моё имя, будто ему не семнадцать, а семь.       «Семь? – мысленно переспросил себя девятнадцатый, приподняв ханьфу и недоумённо разглядывая животное. – Я нащупал лишь семь хвостов, что же случилось с остальными?»       Почувствовав его удивление, лисёнок опустил голову, пряча глаза, и Цао И Цзин решил, что не станет его расспрашивать, чтобы не наткнуться на обиженный кусь. Племя девятихвостых лис обладает отличной способностью к регенерации, и, коли один из Яо Ху[2], лишился хвоста, считаемого среди них священным и недосягаемым, значит на то была непростая, и, возможно, очень болезненная причина.       Пожалев лиса, скрючившийся у стены Цао И Цзин крепко прижал его к груди, обернув его в несколько слоёв ткани, так они и просидели до самого рассвета. С наступлением утра, юноша поднялся, отложив в сторону свёрток со сладко посапывающим Хвостишко, и вышел на задний двор, избрав для тренировки самый отдалённый уголок резиденции, в котором встреча с учителем была практически невозможна.       Хорошенько поразмыслив, Цао И Цзин решил последовать непрошеному совету Цзы Яо. Собрав всю свою волю в кулак, он начал избегать Бай Цзы Фэна, и делал это столь старательно, что невольно обратил на себя его внимание, ибо Глава клана уже успел свыкнуться с присутствием тени, тесно следующей за ним по пятам. Заметив, что по неопределённой причине он уже некоторое время не видел рядом с собой девятнадцатого, Бай Цзы Фэн обратился с вопросом к другим ученикам.       Заслышав в голосе уважаемого учителя неподдельную тревогу, Си Юй воздержался от одной из колкостей, всегда хранимых под языком про запас, а Цзы Яо ответила, что Цао И Цзин, вероятно, ещё не до конца оправился после болезни, и отдыхает в своих покоях.       Одиннадцатая была под стать своему приятелю Си Юю. Болезненная и хрупкая, она с трудом могла поднять меч, уже не говоря о том, чтобы следовать его пути. Её основным оружием были слова, которые Цзы Яо слагала в длинные и труднопроизносимые для обычного человека заклинания. Повелевая ими, одиннадцатая была очень резка на язык, и, не будь Бай Цзы Фэн её любимым учителем, непременно высказала бы ему всё о недопустимом поведении девятнадцатого.       Разумеется, Цзы Яо и понятия не имела о том, каких гнусных мыслей учитель удостоился в голове Цао И Цзина – она была слишком хорошо воспитана, чтобы заподозрить кого-то в мужеложстве. Тем не менее, одиннадцатая считала, что Бай Цзы Фэн оскорбляет себя, связавшись с жалким оборванцем.       А сам девятнадцатый, перестав ходить на групповые занятия, твёрдо решил избавиться от своей «слабости», когда подвернётся подходящая возможность.       «Я сам всё это затеял, – думал он по ночам, устроившись на одном из скатов крыш, вместе с Хвостишко. – Я ввязался в это дело ради денег, и из-за моей жадности погибло слишком много людей. Если я разверну обоз на середине дороги, всё это окажется напрасным. Пусть и не сейчас, но мне придётся убить учителя, дабы его труп стал первой перекладиной лестницы, по которой я смогу подняться на самый верх».       Полюбопытствуй кто-нибудь о том, зачем ему всё это нужно, девятнадцатый вряд ли смог бы дать чёткий ответ, но, благодаря предложению Повелителя Тао Хуа, он будто обрёл первую в жизни мечту, которая придавала его существованию небольшой смысл, словно из мусора под ногами он превратился во что-то действительно нужное и ценное.       Прошла целая седмица, а Цао И Цзин так и не соизволил показаться на занятиях. Цзы Яо, как и прежде, объяснила Бай Цзы Фэну, что девятнадцатый всё ещё болен и отдыхает у себя. Хитроумная одиннадцатая прекрасно понимала, что даже если учитель случайно встретит Цао И Цзина, тот не сможет опровергнуть её слова, ведь тогда ему придётся сознаться в досадном ночном инциденте, когда он разлёгся тряпкой у покоев учителя.       Не на шутку встревожившись, Бай Цзы Фэн решил навестить Цао И Цзина, и, пригласив лекаря, без всякого предупреждения проследовал в его опочивальню. Застигнутый ими врасплох девятнадцатый едва успел втолкнуть лисёнка в вещевой мещок, да спрятать карту, на которой он только что намечал расположение основных дозорных постов Бай Лао Ху. Немного помедлив, Цао И Цзин учтиво поклонился учителю, выслушал причину его визита и безропотно дал лекарю послушать свой пульс.       На протяжении всего осмотра «больного», старик неодобрительно посматривал то на Главу клана, то на подростка, из-за коего ему велели спешно явиться в поместье Бай, и который, по его скромному разумению, был абсолютно здоров и полон сил.       «Коли Глава клана хочет полагать, что этот сорванец болен, разве могу я этому воспрепятствовать? – подумал он, утирая рукавом мокрый лоб. – Я – человек подневольный, зачем мне спорить с господами, от которых зависит моя дальнейшая судьба?»       – Прошу меня простить, Повелитель, – лекарь закончил осмотр и тяжело вздохнул, потупив взор, – но этот ребёнок сильно истощён. Добавьте в его рацион побольше мяса и овощей. В совокупности с укрепляющими отварами, они поднимут его на ноги быстрее любого лекарства.       Щедро вознаградив старика и отпустив его восвояси, Бай Цзы Фэн твёрдо вознамерился вылечить «больного» в кратчайшие сроки, чем немало смутил Цао И Цзина, которого, мысль о том, что он будет находиться с учителем наедине, пугала пуще самой смерти.       Узнав о том, что её драгоценный наставник каждый день навещает безродного девятнадцатого, да ещё и лично готовит ему отвары, Цзы Яо была готова локти кусать от злости: подумать только, всё свободное время учителя, ранее принадлежавшее ей, теперь было захвачено наглым девятнадцатым, которого она лично сделала больным.       Благодаря лёгкой и полезной пище, Цао И Цзин очень скоро окреп и набрался сил, и в один прекрасный день Бай Цзы Фэн с удивлением обнаружил, что девятнадцатый из нескладного тощего подростка превратился в привлекательного молодого человека.       Волосы, ранее зачёсываемые девятнадцатым в хвост, подвязанный лентой, теперь отросли ниже пояса и свободно лежали на спине, небрежно перехваченные на затылке простой деревянной шпилькой, лишь у самого лица виднелось несколько прядей, оттенявших высокий лоб и золото глаз.       Цао И Цзин повзрослел, но голос его не огрубел и не сломался, оставаясь таким же мягким, как бархат. Лишь изредка, когда девятнадцатый разговаривал с Бай Цзы Фэном, в нём проступала едва заметная шероховатость, напоминающая вибрацию в урчании довольного кота.       Сам того не подозревая, девятнадцатый быстро научился той самой способности Бай Цзы Фэна, которой восхищался с самого начала – искусству говорить. Проведя большое количество времени с учителем, он жадно внимал тому, как Бай Цзы Фэн изъясняется, моментально перенимая его интонацию и темп речи. Когда же разговаривал он сам, новоприобретённые навыки накладывались на его низкий, немного грудной голос, делая его ещё более завораживающим.       По происшествию нескольких месяцев, успешно «выздоровевшему» Цао И Цзину пришлось вернуться к занятиям, посещать которые его отныне обязывал лично Бай Цзы Фэн. Когда это произошло, одиннадцатая была ошеломлена и полностью повержена: блохастый, забитый щенок, на которого она совсем недавно не могла смотреть без отвращения, теперь всем своим видом излучал силу и превосходство.       Заметив на себе её пристальный взгляд, девятнадцатый сразу же всё понял. Опустив меч, он подошёл к седьмой соученице, предложив ей попрактиковаться вместе, и глаза его игриво блеснули, что не укрылось от внимания Цзы Яо, которая в этот же момент мысленно прокляла соперницу.       Одиннадцатая всегда была падка на красивые вещи, а Цао И Цзин сейчас был одной из них.       «Я должна заполучить его, – подумала она, – чего бы мне это ни стоило». [1] Мэй Хуа (梅花) – сливовый цветок. [2] Яо Ху (妖狐) – демонический лис, лиса-оборотень – существо из китайской мифологии, способное накладывать чары на людей и бессмертных.