Феникс в клетке

      Странные отношения Чжао Ин Цзи и Цао Юань Лу, подмеченные Бай Цзы Фэном, были светлы как день, и, пожалуй, слишком уж невинны для того, чтобы опорочить честь сына Чжао Цзуна связью с его же любовником.       Возникновение их дружбы, очевидной для всех слуг поместья Чжао, не было строжайшей тайной, которую надлежало хранить и беречь от посторонних, но во всеуслышание говорить о том, что сын Повелителя Тао Хуа сблизился с Цао Юань Лу, что оказался порочнее любой девки из сада увеселений, не хотелось никому – уж больно мерзко было произносить его имя, в котором, вместо шелеста крыльев тонконогой цапли, теперь звучала одна лишь посредственность[1].       Некоторые полагали, что встреча Чжао Ин Цзи с сыном Верховного Заклинателя была умело подстроена последним. Он-де возжелал усидеть на двух стульях, а посему – заблаговременно подчинил себе способного наследника Чжао Цзуна, скормив ему остатки гнилого персика[2].       Постепенно слухи стали обрастать всё новыми и новыми подробностями: кое-кто из старших слуг сумел уверить остальных в том, что под гнусным влиянием Цао Юань Лу оказался не только Чжао Ин Цзи, но и «другие Чжао», приходящиеся ему единокровными братьями.       О Чжао Мин Я говорили, что он попался на умение наложника Цао управляться с эрху, а о Чжао Хао Бине – что он соблазнился его миловидным личиком и скверным характером, на который, как известно, падки все мужчины. Исключением стал лишь сбежавший Чжао Цзы Цинь, которого не представилось возможным включить в «список жертв сына Верховного Заклинателя» лишь благодаря тому, что его не в поместье.       Имя Цао Юань Лу очень скоро превратилось в нарицательное и стало использоваться заместо эпитетов «жадный» и «бесстыжий». Если в самом начале он нередко удостаивался чужого сочувствия, то теперь многие из тех, кто его жалел, были не прочь оказаться на его месте.       Тем, кто именовал сына Верховного Заклинателя «лисом» и «лисьим демоном», приписывая ему умение очаровывать других, подобно одному из Яо Ху[3], было невдомёк, что Цао Юань Лу никогда не виделся с глазу на глаз ни с одним из сыновей Чжао Цзуна, кроме Чжао Ин Цзи, встреча с которым была уготована ему велением судьбы, когда он стоял на пороге смерти.       Он прибыл в Цин Хуай чуть менее полугода назад, сразу же после смерти Госпожи Цао. Утрата матери была серьёзным испытанием для любого мальчика его возраста, но Цао Юань Лу куда сильнее горевал, разлучившись с отцом, которого он горячо любил.       Однако, если бы время вдруг обернулось вспять, он выбрал бы для себя ту же самую участь, ибо только так он мог помочь Цао И Цзину сохранить своё положение в Тао Хуа, которое давно уж обрело некую шаткость, грозя обрушиться от любого порыва ветра. Мысль об этом стала единственным утешением, доступным Цао Юань Лу в минуты отчаяния, когда разъярённый Повелитель изливал на него свой гнев.       Несколько лет назад Чжао Цзун полностью отказался от культивации, пристрастившись к употреблению настойки из корня травы Юань Цзин[4], мало-помалу затуманившей его рассудок.       – Поклон! – кричал он юноше. – Поклон! – и рука его хваталась за утяжелённую плеть, какой в поместье пользовались конюхи для укрощения особо строптивых лошадей: на каждый ремешок, исходящий из укреплённой рукояти, нанизывалась одна, а то и сразу две серебряные бусины. Удар такой плети оставлял на теле несколько глубоких ран, на полное лечение и заживление которых, уходило больше месяца.       К несчастью Цао Юань Лу, он был очень похож на своего отца, а настойка лишь усиливала это сходство, заставляя Повелителя раз за разом вспоминать шестнадцатилетнего Цао И Цзина, который был столь дерзок и непокорен, что скорее откусил бы себе язык, предпочтя умереть, нежели угодить ему в руки.       Обзаведясь подобием Верховного Заклинателя, Чжао Цзун истязал его медленно и верно. Наслаждаясь чужими страданиями, он пил их, точно брагу, пьянея от каждого стона. Желая сорвать с уст своей жертвы крик, он перепробовал немало видов пыток, которые ранее использовались лишь на преступниках, обличённых в измене.       Сначала он ввёл в тело Цао Юань Лу несколько игл, похожих на те, что обычно используют целители, только гораздо короче. Двигаясь по меридианам, они задевали органы, оставляя в них небольшие отверстия. Для того, чтобы умереть от внутреннего кровотечения, этого было недостаточно, но чем дольше иглы находились в нём, тем сильнее был кровавый кашель, день ото дня одолевающий Цао Юань Лу.       Затем, юноша удостоился чести отведать несколько редчайших ядов, привезённых в Тао Хуа с пика Син Шань, в том числе Лян Ван[5], растворяющий кости, и Юн Хэн Шуй[6], парализующий конечности. К счастью или наоборот, Чжао Цзун так и не довёл начатое до конца. Он мог сколь угодно глумиться над Цао Юань Лу, но нужно ему было вовсе не это – Повелитель ожидал покорности наложника, но за четыре месяца супружеской жизни ему так и не удалось её добиться.       Он каждодневно порол Цао Юань Лу, строго-настрого запретив ему залечивать раны, а вместо воды – давал ему вино, в которое постепенно начал подмешивать настойку из травы Юань Цзин, но, несмотря на это, Чжао Цзуну так и не удалось сломить мальчика, ибо простой боли для этого было недостаточно.       Тогда-то он и решил, что пора испытать не слишком приятный, но зато весьма действенный способ, который поможет ему подчинить Цао Юань Лу себе. Тем же вечером Чжао Цзун собственноручно клеймил наложника, оставив на его коже цветок сливы, какой носили все жеребцы поместья.       Отметина находилась чуть ниже солнечного сплетения. Цао Юань Лу знал, что одеяния скроют её от посторонних глаз, но это не отменяло того факта, что он в мгновение ока из сына Верховного Заклинателя превратился в имущество семьи Чжао, став рабом, который не может даже дышать без согласия своего Господина.       Дождавшись ухода Чжао Цзуна, Цао Юань Лу достал небольшой нож, привезённый из Инь Чжу, и, омочив лезвие вином, приставил его острие в том месте, где кожа была обезображена клеймом. Когда из-под его пальцев к рёбрам поползла тонкая струйка крови, следом за которой вышла одна из игл, он тихо всхлипнул. За четырнадцать лет это был первый и единственный раз, когда он позволил слабости одержать над ним верх. Цао Юань Лу плакал навзрыд, так горько и отчаянно, будто его лишили не свободы, а чего-то большего, что позволяло ему существовать до сих пор.       Срезав проклятый цветок, он, шатаясь, вышел во двор и ступил на дорожку, ведущую в сад. Рассеянно передвигая ноги, точно в полусне, он желал лишь одного – исчезнуть. Если бы сейчас пред ним появился наёмный убийца, Цао Юань Лу лично доплатил бы ему, лишь бы тот поскорее оборвал его мучения.       – Хватит, – тихо прошептал он, остановившись у пруда с лотосами, над которым блестящей золотой монетой висела полная луна. – Пожалуйста, пусть всё это наконец закончится.       Его слова не были молитвой, обращённой к одному из Богов, в которых Цао Юань Лу давно уж перестал верить, но просьба его была исполнена в то же мгновение – чья-то рука потянулась к нему, столкнув в чёрную воду, тут же сомкнувшуюся у него над головой, – не зря говорят, что следует быть осторожнее в своих желаниях.       Заметив вокруг себя очертания белых лепестков, слабо мерцающих в полутьме, Цао Юань Лу горько усмехнулся.       «Какая жестокая ирония, – мысленно произнёс он, – я пал в грязь, но оказался в окружении Божиих цветов, что плавают в её толще, словно крохотные жемчужины».       Слова, случайно пришедшие ему на ум, звучали просто, но вместе с тем – довольно складно. Несколько раз повторив их про себя, Цао Юань Лу вдруг понял, что не может умереть.       «Это было бы самым простым выходом, – подумал он, оттолкнувшись ногами от илистого дна, – но ведь именно Чжао Цзун близок к тому, чтобы выставить свои грехи на продажу[7], так почему исчезнуть должен именно я? Разве это справедливо?»       Оказавшись на поверхности, Цао Юань Лу тяжело вздохнул, и, стиснув зубы, из последних сил подплыл к берегу, потеряв сознание у самой его кромки…

***

      Третий сын Повелителя Тао Хуа появился на свет довольно необычным ребёнком. Родившись в ту же самую ночь, что и Чжао Мин Я, сын низшей наложницы очень скоро затмил его, завоевав любовь Чжао Цзуна и слуг поместья.       Чжао Ин Цзи с самого детства имел кроткий и дружелюбный нрав. Несмотря на то, кем являлся его отец, мальчик был добр и обходителен со всеми людьми, что его окружали, в отличие от Чжао Мин Я, за которым по пятам следовала слава забияки.       К несчастью Ин Цзи, Мин Я был единственным ребёнком в резиденции, наиболее подходящим ему по возрасту, поэтому всё свободное и несвободное время ему приходилось проводить вместе с младшим братцем, высокомерие которого было столь велико, что из него можно было сложить лестницу, достигающую Небес.       Их взгляды, вкусы и интересы полностью разнились. Если Ин Цзи улыбался, то Мин Я – хмурился; в то время как Ин Цзи приветствовал уважаемого учителя философии, Мин Я безжалостно наступал на полы его одеяний, заставляя старика стукнуться лбом об пол; Ин Цзи вырезал из дерева фигурки лис и кабанов, а Мин Я использовал их в качестве мишени для стрел, за один вечер уничтожая то, что создавалось его гэ-гэ в течение долгих месяцев.       Чжао Ин Цзи относился к брату с превеликим терпением, стараясь не обращать внимания на его каждодневные проделки, иной раз бывавшие чересчур жестокими. Он ждал лишь одного – наступления возраста совершеннолетия, который позволил бы ему отправиться на обучение в другой клан – подальше от егозы-Мин Я, но чаяниям Ин Цзи не суждено было сбыться, ибо навыки владения мечом обоих мальчиков, хоть и были высоки, но находились примерно на одном и том же уровне, и, едва им только минуло шестнадцать, Ин Цзи и Мин Я удостоились чести быть приглашёнными в Цин Шень.       Переступив порог отчего дома, Ин Цзи смог вернуться в него лишь спустя десять лет. За время их с Мин Я отсутствия, в резиденции многое изменилось: Госпожа Чжао скоропостижно заболела и умерла; Цзы Цинь отказался следовать пути меча, а когда отец попытался настоять на своём – тут же улизнул из поместья, затесавшись в группку неотёсанных бродячих музыкантов; а сам Чжао Цзун – собирался обзавестись новым наложником, и не абы кем, а сыном самого Верховного Заклинателя.       Многим показалось, что услыхавший дурные вести Чжао Ин Цзи не на шутку встревожился – то ли задумавшись о судьбе брата, бесследно сгинувшего несколько вёсен назад, то ли о беспутстве отца, вознамерившегося проложить себе кривую дорожку. Но в действительности, третьего сына Чжао Цзуна мало волновали родственные связи, о существовании которых, за годы жизни на чужбине, он давно уж успел позабыть. Надо ли говорить о том, что вместо участия в празднестве, затеянном по случаю очередной свадьбы отца, он самым загадочным образом исчез из резиденции на несколько дней, вернувшись лишь тогда, когда со всеми церемониями было покончено?       Последующие четыре месяца Чжао Ин Цзи маялся от скуки, совершенно не зная, чем себя занять. Обучаясь искусству убивать на протяжении десяти лет, он с нетерпением отсчитывал каждый день, приближающий его к возвращению домой, но сейчас, что бы он ни делал, всё казалось пустым и напрасным. Чжао Ин Цзи праздно слонялся по поместью и его окрестностям, пробовал читать запрещённые книги, и, даже несколько раз посетил публичные дома Цин Хуай, но так как никакого удовлетворения не наступало, он в скором времени почувствовал себя человеком, бросающим камни в бездонный котёл.       В одну из жарких июльских ночей Чжао Ин Цзи приснился странный сон. Ему привиделось, будто он стоит в их семейном храме, который, почему-то, выглядел совсем ветхим и старым: его стены покосились, пол прогнил, а краска на статуях Богов и Богинь выцвела и облупилась, из-за чего лица Великих Бессмертных теперь казались уродливыми. На опустевшем алтаре, приняв весьма неподобающую позу, сидел незнакомый юноша.       – Так ты и есть Цзи? – спросил он, слегка наклонив голову, чтобы лучше разглядеть мужчину. – Слухи не врут, имя тебе действительно очень к лицу[8].       – Кто Вы? – спросил Чжао Ин Цзи, и незнакомец рассмеялся, звякнув золотыми бусинами, вплетёнными в его косы. – Ли[9], – надменно отвечал он.       Это слово из его уст прозвучало так знакомо, что третий сын Чжао Цзуна сперва даже усомнился догадке, пришедшей ему на ум.       – Старейшина Ли? – растерянно произнёс он, – тот самый предок Чжао, что основал Тао Хуа?       Чжао Ли кивнул, и глаза его на мгновение вспыхнули ярким пунцовым светом.       – Нужно, чтобы ты помог мне кое с чем, – сказал он. – В поместье находится человек, от сохранности которого зависит благополучие Тао Хуа. Если он умрёт, на всю семью Чжао незамедлительно падёт опасное проклятие.       – Проклятие? – удивился Чжао Ин Цзи. – Но разве оно может появиться лишь из-за гибели обычного человека?       – Определённо, нет. Но этот смертный ещё до своего рождения был одарен благословением Богини, а это полностью меняет дело. Прямо сейчас его жизнь находится в опасности по вине твоего батюшки. Если один из Чжао не поможет ему до того, как связь тела и духа полностью нарушится, боюсь, мне придётся полюбить белый цвет[10].       – Вот как? – равнодушно спросил Чжао Ин Цзи. – Но почему я должен кого-то спасать? Разве Хао Бин, Цзы Хэ или Мин Я не могут этого сделать?       – Я не говорил о долге, – Владыка демонов нахмурился. – Я лишь сделал предупреждение всем Чжао, на которое, до сих пор, так никто и не откликнулся, – он вытянул руку, в ладони которой тут же возникла чаша, до краёв полная вина. – По всей видимости, другие дети Чжао Цзуна – такие же ленивые ослы, как и ты, – сказал он, медленно смакуя напиток.       – Старейшина груб, – Чжао Ин Цзи деланно зевнул, давая понять, что беседа его порядком утомила. – Вместо того, чтобы показывать дурное воспитание, лучше бы объяснили толком, о ком идёт речь.       – О, ты узнаешь его сразу же, как только увидишь, – силуэт Чжао Ли начал постепенно блёкнуть, как ткань, выгоревшая на солнце. – Это самый яркий лотос из всех, что здесь растут.

***

      Будучи охотником, Чжао Ин Цзи прекрасно знал о том, на что способны демоны. Ни один из них не сделал бы того, что противоречило его личной выгоде, а значит, Чжао Ли в самом деле был заинтересован в том, чтобы помочь одаренному благословением.       Очень скоро ему пришлось усомниться в правильности своих суждений, ибо юноша, найденный им у пруда с лотосами, совсем не походил на того, кого один из Богов мог наградить своей печатью. Он был бледен и тощ. Черты его лица заострились, а веки почернели.       В первое мгновение Чжао Ин Цзи показалось, что тело, безжизненно повисшее тряпкой у него в руках, давно окоченело, но, наклонившись к юноше, он с облегчением обнаружил, что тот всё ещё жив. Отнеся драгоценную ношу в свою опочивальню, он зажёг несколько свечей, чтобы взглянуть на неё поближе.       Чжао Ин Цзи нельзя было назвать впечатлительным. В детстве мужчине нередко приходилось видеть изувеченных заклинателей, пострадавших от чудовищ, и останки тех, кто проник в поместье со злым умыслом. Узрев тонкое тело, с ног до головы исполосованное плетью, он совершенно не удивился этому, ибо его отец был способен на зверства и похуже. Юношу не убили линчи[11], не сварили его живьём и не прорастили в нём несколько побегов бамбука, за что он уже мог благодарить Великих Бессмертных.       Некоторые ссадины достаточно было промыть и смазать заживляющей мазью, иные же требовали частичного удаления верхнего слоя плоти, которая местами уже начала гнить, кроме того, судя по странной циркуляции энергии, в несчастном находилось в общей сложности около тридцати игл, частично закупоривших его меридианы.       Избавиться от них можно было лишь кровопусканием, поэтому Чжао Ин Цзи, обработав нож, сделал с десяток глубоких надрезов. Всё то время, что он пытался вывести иглы из незнакомца, юноша молчал в глубоком забытьи. Он не издал ни единого стона даже тогда, когда его кожи коснулось раскалённое лезвие, уничтожающее остатки скверны в загноившихся ранах/       Несколько раз тщательно промыв тряпицы, напитавшиеся кровью, в чистой воде, Чжао Ин Цзи заметил ещё один порез в два цуня шириной, что расположился немногим ниже солнечного сплетения и был оставлен не плетью, а ножом. По верхнему его краю проходила изогнутая линия и виднелся один из пяти лепестков цветка сливы – фамильного знака Чжао. По всей видимости, юношу клеймили, но он решил избавиться от метки, срезав её вместе с кожей.       Сам Чжао Ин Цзи поступил бы точно так же, поэтому недовольство, вызванное необходимостью встать посреди ночи и потащиться в сад спасать невесть кого, понемногу начало сменяться одобрением, ибо мужества мальчишки оказалось достаточным для того, чтобы решиться на причинение себе вреда в угоду принципам, а это дорогого стоило. Почувствовав к нему жалость, Чжао Ин Цзи достал из бездонного рукава склянку с редкой мазью, сваренной из крови дракона, и осторожно нанёс снадобье на след от клейма.       Окончив втирать лекарство, Чжао Ин Цзи машинально протянул руку ко лбу мальчика, чтобы утереть с него пот, но его ладонь замерла в воздухе.       «Это была необходимость, – подумал он. – Всё, что я делал этой ночью, было лишь для того, чтобы избежать родового проклятия. Сейчас, когда опасность миновала, я не должен трогать то, что принадлежит отцу. Я не имею на это никакого права».       Отбросив кусок чистой ткани в сторону, он уже собирался было выйти из покоев, отдав слугам необходимые распоряжения, как вдруг, его мозолистую ладонь тронули пальцы, ободранные и худые.       Слегка приподнявшись на кровати и сжав его руку, мальчик посмотрел прямо в глаза Чжао Ин Цзи. Его взгляд впервые за долгое время приобрёл осмысленное выражение, будто он только-только начал отходить от долгого тяжёлого сна. Налив немного тёплой воды, Чжао Ин Цзи осторожно поднёс чашу к его губам, но юноша резко отшатнулся, расплескав всё до единой капли.       – Не хотите пить? – спросил Чжао Ин Цзи. – Я попрошу служанку приготовить Вам кашу.       Всё так же молча мальчик опустился обратно в кровать, накрывшись с головой. Из-под одеяла виднелись лишь кончик его носа, да рука, крепко сжимающая чужие пальцы.       – Как Вас зовут? – спросил Чжао Ин Цзи, уже и не рассчитывая на какой-либо ответ.       Юноша свернулся в комочек, прижав колени к груди.       – Юань Лу, – тихо пробормотал он.       Чжао Ин Цзи был вдоволь наслышан о наложнике, в считанные дни снискавшем себе славу коварного лиса-распутника: несколько месяцев назад родной отец собственными руками передал его в поместье Чжао. Из-за того, что он никогда не видел Цао Юань Лу лично, образы, возникающие время от времени у него в голове, отличались один от другого: иногда сын Верховного Заклинателя представал пред ним высоким и сильным мужчиной, иногда – обольстительным и нежным, подобным гибкой деве со взглядом лани, но всё это оказалось далеким от реальности.       Воочию узрев то, на что Чжао Цзун потратил последние остатки благоразумия, Чжао Ин Цзи вдруг понял, что был бы не против оказаться на месте своего отца – уж он-то ни за что не заставил бы столь хрупкий цветок страдать от незаслуженной боли. [1] Иероглиф «лу» в имени Цао Юань Лу записывается как «鹭» – «цапля», но в устной речи, если не знать написание, можно спутать его с иероглифом «лу» (碌), который переводится как «заурядный», «посредственный». [2] Съесть остатки персика (余桃) – выражение, означающее связь между мужчинами. [3] Яо Ху (妖狐) – демонический лис, лиса-оборотень – существо из китайской мифологии, способное накладывать чары на людей и бессмертных. [4] Юань Цзин (愿景) – «видение». [5] Лян Ван (兩亡) – «две смерти». [6] Юн Хэн Шуй (永恆睡) – «вечный сон». [7] Т.е. Чжао Цзун так долго вершил зло, что его грехи можно использовать в качестве товара. [8] Иероглиф «цзи» в имени Чжао Ин Цзи записывается как «紫» – благородный фиолетовый оттенок, совпадающий с цветом его глаз. [9] Ли (丽) – «роскошный», «яркий», «блестящий». [10] Белый – цвет траурных одеяний в Китае. [11] Линчи (凌遲) – вид казни, при которой от тела преступника долгое время отрезаются кусочки плоти.