Феникс в клетке

      Единственный сын Верховного Заклинателя с самого детства был очень хрупким и болезненным ребёнком. Беременность Госпожи Цао Шу Инь проходила тяжело, и, казалось, будто это постепенно нашло воплощение в её дитя, которое появилось на свет до того хилым, что было ошибочно принято повитухой за мертворождённое.       Когда выяснилось, что Цао Юань Лу жив, хоть и сильно ослаблен, Цао И Цзин со всей твёрдостью вознамерился вылечить сына, предоставив благой повод обогатиться для многих лекарей, которые не успевали своевременно подставлять карманы под новенькие золотые, сыплющиеся из его рук.       К тому моменту, как мальчику минула одна седмица, он уже мог похвастать знакомством с ярчайшими светилами Тао Хуа, которые один за другим мяли его живот и внимательно слушали пульс, пытаясь определить разновидность его недуга, но всё было тщетно. Ни один из тех, кто взялся за его исцеление, так и не смог понять природу охватившей его хвори.       Виновато глядя на Цао И Цзина, мужчины сокрушённо качали головой, оказавшись меж двух огней: признание в неудаче больно било по их самолюбию, но это было лучше, чем если бы единственный сын Цао И Цзина внезапно умер от неверных предписаний. Прознай Верховный Заклинатель об их невежестве, и их всех тут же заклеймили бы предателями, поэтому желание поживиться очень скоро отошло на второй план, уступив место страху.       Время, отведённое мальчику, таяло необозримо быстро. Состояние Цао Юань Лу ухудшалось с каждым часом, и Цао И Цзин уж был готов потерять всякую надежду на его спасение, как вдруг в Инь Чжу объявился странствующий целитель Ян Синь[1], с готовностью предложивший Верховному Заклинателю свои навыки.       В отличие от тех, кому не терпелось нажиться на горе безутешного отца, лекарь был более заинтересован в том, чтобы получить подтверждение действенности одного из запрещённых способов врачевания. По молодости он состоял на службе в Бай Ше, являясь одним из поверенных правящей семьи, но, когда стало известно, что в качестве основы для многих снадобий Ян Синь использует яды, его тут же с позором изгнали, а его имя навсегда вычеркнули из списка известных целителей.       Оставшись без работы, лекарь ещё более углубился в изучение того, что на первый взгляд могло показаться совершенно безрассудным – Ян Синь полагал, что жизнь может быть спасена даже смертью. Ему нередко случалось использовать безопасные снадобья, которые не вредили больным, но и не отличались особой эффективностью, однако ум Ян Синя всё более стремился к тому, что впору было бы назвать медленным убийством – он считал, что любую хворь можно излечить при помощи яда, если верно определить диагноз и подобрать правильную дозировку.       Так врождённый недуг Цао Юань Лу оказался ему очень на руку, ибо Верховного Заклинателя мало интересовал процесс лечения, ему был важен лишь результат, а где ещё Ян Синь смог бы найти испытуемого, добровольно согласившегося на подобный риск?       Клятвенно заверив Цао И Цзина в большой вероятности успеха, мужчина приступил к тщательному осмотру младенца. На первый взгляд тело Цао Юань Лу казалось полностью здоровым: в нём не было ни единого изъяна, равно как и во внутренних органах, которые располагались на отведённых для них местах, однако что-то в нём было неправильно.       Ребёнок, лежащий перед Ян Синем, больше напоминал пустую оболочку, в точности повторяющую очертания живого человека. Сердце его ровно и часто билось, тщательно перегоняя кровь, но энергия, до́лжная течь по меридианам, напрочь отсутствовала, а связь души и тела была так слаба, что казалось, будто Цао Юань Лу вот-вот покинет сей мир.       Поняв, в чём кроется причина хвори, Ян Синь составил обширный план лечения, в который входило использование различных ядов. По его указанию зелья незамедлительно стали подмешивать в воду, которой дважды в день поили сына Верховного Заклинателя. Утренние яды нить за нитью обрывали и без того тонкую связь души Цао Юань Лу с его телом, а вечерние яды, нейтрализующие их симптомы, постепенно её восстанавливали.       Первые результаты сей кропотливой работы появились не скоро – спустя почти десять лет. За это время Цао Юань Лу довелось вкусить более сотни различных микстур, начиная от самых простых, состоящих из чистейшего змеиного яда, заканчивая редчайшими зельями, раздобыть которые было сложнее, чем обнаружить в себе божественные силы.       За один их цянь[2] на рынке Сяо Ши просили не менее двух тысяч золотых монет. Подобная цена была хоть и высока, но зато – оправдана отсутствием противоядия, подтверждая, что принявший их человек обязательно отправится к праотцам в отведённый для этого срок. Узнай демоны о том, что сын Верховного Заклинателя Тао Хуа употребляет их яды в качестве прохладительных напитков, они уж точно запретили бы Ян Синю появляться в Лан Гэ, дабы не расходовать понапрасну товар столь высокого уровня.       Годы, проведённые целителем в поместье Цао, сделали своё дело – жизни сына Верховного Заклинателя более ничто не угрожало, и Ян Синь мог со спокойной совестью покинуть Тао Хуа, однако он и не думал оставлять своего подопечного с пустыми руками.       Благоразумно решив, что вместо того, чтобы приносить мальчику локву, будет куда полезнее научить Цао Юань Лу рвать её самостоятельно, Ян Синь напоследок обучил ребёнка всему, что знал сам, посвятив его в тонкости создания ядов и поведав обо всех известных способах их выведения, одарив его самым ценным, что у него имелось – знаниями.       Оставшись без Ян Синя-лаоши[3], мальчик продолжал ежедневный нехитрый ритуал приёма снадобий, которые отныне ему приходилось готовить самостоятельно. Это было единственным развлечением ребёнка, у которого, если не считать учителя и отца, не было иных знакомых, с которыми можно было бы по-свойски поболтать.       В отличие от Цао Шу Инь, так ни разу и не навестившей сына, Цао И Цзин нередко захаживал к мальчику, принося подарки, которые, как он полагал, будут ему приятны. Верховный Заклинатель так никогда и не узнал о том, что Цао Юань Лу принимал его щедрые подношения лишь из большой привязанности к дарителю.       В действительности же, ему не было никакого дела до редчайших предметов искусства, занявших его покои. Лёжа в кровати, Цао Юань Лу взирал на них с откровенным равнодушием, будто вазы из глазированного фарфора годились лишь на то, чтобы справить в них нужду.       Верховный Заклинатель был для Цао Юань Лу сродни одному из Богов, которого он безгранично уважал, являясь самым верным прихожанином его храма, и преданность эта была противоположна раздражению, вызываемому в нём одним лишь упоминанием имени Цао Шу Инь.       Цао Юань Лу помнил, как он, будучи трёхгодовалым ребёнком, пытался подойти к матери, едва завидев её во дворе, и как она отталкивала его раз за разом, произнося незнакомое ему слово.       «Сгинь, – зло шипела Госпожа Цао. – Пошёл прочь, чудовище».       Когда кормилица объяснила ему, что это значит, Цао Юань Лу не шибко расстроился. Поняв, что Цао Шу Инь его ненавидит, он перестал питать какие-либо иллюзии по отношению к ней, и, вместо того, чтобы горевать по тому, кто совершенно этого не заслуживал, направил свою любовь на отца, который сделал всё для того, чтобы сохранить ему жизнь и обеспечить достойное существование.       До самой своей смерти Госпожа Цао так и не стала для него близким человеком, но, по несчастливой случайности, её гибель расколола его жизнь на «до» и «после». Отрочество Цао Юань Лу приходилось на тот период, когда власть Верховного Заклинателя значительно усилилась. Ещё немного, и она приблизилась бы по своему значению к уровню власти Главы Тао Хуа. Разумеется, Чжао Цзун никак не мог того допустить.       Не погнушавшись ничем, он прибегнул к убийству Цао Шу Инь, которое стало негласным предупреждением для Цао И Цзина. «Не переступай границу дозволенного, иначе умрёшь», – говорилось в нём.       Сделав старого приятеля вдовцом, Чжао Цзун незамедлительно направил ему послание, получив которое, Верховный Заклинатель не на шутку встревожился: на длинном листе шёлка был во весь рост изображён его прекрасный сын, которого он берёг, как зеницу ока.       Не давая Цао И Цзину много времени на раздумья, Глава Тао Хуа приказал на следующий же день доставить к поместью Цао десять сундуков, доверху наполненных золотом, что послужило поводом для слухов, содержание которых сводилось к одному и тому же: Верховный Заклинатель оказался до того алчным, что продал собственное дитя, когда ему предложили за него достойную цену.       Подобный поступок Чжао Цзуна неизбежно ставил Цао И Цзина перед сложным выбором: он должен был либо отдать Цао Юань Лу в качестве наложника, либо потерять его в результате очередного убийства, обставленного как несчастный случай.       Решив, что будет проще отрубить палец, чем лишиться целой руки, Верховный Заклинатель незамедлительно сообщил сыну о своих намерениях. Он думал, что Цао Юань Лу станет укорять его в жестокости или воспротивится тому, чтобы войти в поместье Чжао, но мальчик безропотно согласился.       «Мне известно, о чём с недавних пор судачат слуги, – сказал он Цао И Цзину. – Равно как и то, что моя мать умерла не своей смертью. Вам не стоит беспокоиться: в любой из отведённых дней я готов отправиться в Цин Хуай, коли Глава Тао Хуа так уж желает видеть меня подле себя».       По истечении одиннадцатидневного траура, Цао Юань Лу торжественно подали алые одеяния, надев которые, он медленно поднялся в паланкин, использовав спину одного из рабов в качестве ступеньки. Обернувшись, он улыбнулся Верховному Заклинателю на прощание и выглядел при этом так ослепительно, что у того защемило сердце.       Цао И Цзин знал, что его ребёнок молчалив и скромен. Он не умел толком выражать одолевающие его эмоции, а раздражение и грусть держал при себе, всякий раз улыбаясь заместо того, чтобы прогневаться. Его улыбка была искусственной, но поняв, что он видит её в последний раз, Верховный Заклинатель огорчился.       Каково же было его изумление, когда Цао Юань Лу со всей теплотой поприветствовал его в поместье Дуань Вэй Ю. Жесты его драгоценного сына оказались слишком настоящими для того, кто всю жизнь лгал и притворялся, лишь бы не доставлять другим неудобств. Видеть его таким было всё равно, что лежать в снегу нагишом – стыдно и холодно.       – Как твоё здоровье? – спросил Цао И Цзин, стараясь не замечать одну из лучших улыбок Бай Цзы Фэна, отточенную им до совершенства в Лан Гэ. – Я слышал, в дороге вы подверглись нападению наёмников?       Не спросив разрешения, Бай Цзы Фэн уселся на свободное место за столом, и, не стесняясь незнакомца, попросил служанку принести ему лишнюю чашу и палочки.       – Всё хорошо, отец, – ответствовал он. – Господин Чжао Мин Я присматривал за мной всё это время, поэтому не беспокойтесь, Ваш сын в полном порядке.       Потянувшись к чаше с только что приготовленным клейким рисом, Бай Цзы Фэн без зазрения совести принялся поглощать пищу со скоростью, достойной уважения. Его палочки мелькали в воздухе, как нунчаки, задерживаясь лишь для того, чтобы перехватить поудобнее кусок вареной курицы или засоленные побеги бамбука.       Уничтожив несколько видов острых фрикаделек, запечённых в кисло-сладком соусе с добавлением имбиря, Бай Цзы Фэн перешёл к клёцкам с грибной начинкой, а после них – к баоцзы[4], щедро посыпанным кольцами пряного лука и перца.       Пригубив вино, он доел суп со сладкими рисовыми шариками, умял миску печенья, украшенного засахаренным османтусом и кунжутом, и наконец – перевёл взгляд на молчаливого девятнадцатого, который даже не притронулся к еде, равно как и незнакомец.       «Надо же, а ведь Цао И Цзин совсем не изменился, – подумал Бай Цзы Фэн, придирчиво разглядывая бывшего ученика. – Именно так он и выглядел полвека назад».       Верховный Заклинатель заметил его оценивающий взгляд, и губы его едва заметно дрогнули. Он собирался что-то сказать, но заметил приближающегося Чжао Мин Я и скривился, явно недовольный его приходом. Бай Цзы Фэн же наоборот обнаружил, как беспокойство, связанное с присутствием Цао И Цзина, понемногу начинает утихать, словно в его руку лёг меч, способный поразить любого врага.       По его скромному разумению, Чжао Мин Я был излишне противоречивым человеком: он вновь и вновь наносил Бай Цзы Фэну незаслуженные оскорбления, но, несмотря на ненависть, порой сквозившую во взгляде, – спас его у реки, а затем ухаживал за ним несколько дней, собственноручно меняя повязки тому, кого он с самого начала считал преступником. Глава Тао Хуа был язвителен и груб с ним, но Бай Цзы Фэн был уверен, что до тех пор, пока он полезен Чжао Мин Я, тот сделает всё для его безопасности.       Спустившись в сад по узкой дорожке, выложенной камнями округлой формы, Глава Тао Хуа молча прошёл мимо Цао И Цзина, остановившись напротив незнакомца.       – Чжао Мин Я приветствует Дуань Вэй Ю, – сказал он, в знак почтения протянув юноше обе руки. – Я благодарен за то, что Вы позволили мне и моим сопровождающим посетить Лань Фэн, остановившись в Вашем поместье.       – Не стоит благодарностей, – отвечал Дуань Вэй Ю. Голос его был тихим и нежным, словно он ещё не успел сломаться. – Вэй Ю очень рад, что Вы соблаговолили его навестить. Всё ли пришлось Вам по вкусу?       – Да. Ваше гостеприимство не имеет границ, но, к большому сожалению, у нас очень мало времени. Боюсь, мы сможем задержаться здесь лишь до завтрашнего дня, дабы с восходом солнца вернуться в Тао Хуа.       – Так скоро уезжаете? – искренне удивился Глава Лань Фэна. – Мне показалось, Ваше письмо подразумевает какое-то дело, которое Вы незамедлительно собирались со мной обсудить.       – Ах, это! – Чжао Мин Я сдержанно улыбнулся. – К счастью, оно разрешилось само собой, мне даже не пришлось прикладывать усилий.       Услыхав его слова, Бай Цзы Фэн поперхнулся, и, не сумев сдержать кашель, закрыл рот рукой, выразительно посмотрев на Чжао Мин Я, что не укрылось от девятнадцатого, который исподволь наблюдал за ним.       Заметив на ладони несколько капель крови, Бай Цзы Фэн облегчённо вздохнул: у него появилась очевидная и очень правдоподобная причина на то, чтобы покинуть собравшихся, не вызывая никаких подозрений.       – Мне нужно отдохнуть, – сказал он негромко. – Похоже, моё тело не до конца восстановилось после перенесённой лихорадки. Не будет ли Господин Чжао Мин Я так любезен сопроводить меня?       Заметив взгляд, обращённый на него, Глава Тао Хуа кивнул.       – Я отведу Цао Юань Лу в его покои, – ответил он. – Спасибо, что уделили мне внимание, Глава Дуань.       Прикинувшись утомлённым, Бай Цзы Фэн поднялся, и, с трудом волоча ноги, проследовал за Чжао Мин Я во внешний двор.       – Может, объясните этому недостойному? – буркнул он, когда вокруг не осталось ни души, включая слуг. – Что Вы задумали на сей раз и почему нам срочно необходимо уехать? Разве Вы не говорили, что попросите у Главы Лань Фэна артефакт, который поможет нам выманить Ше Мо?       – Говорил, – Чжао Мин Я снова кивнул. – Но планы поменялись. Обстановка в поместье не располагает к тому, чтобы умолять об одолжении. Пока ты валялся в кровати, ко мне в сопровождении Дуань Вэй Ю приходил Верховный Заклинатель, чтобы забрать тебя.       – Отец? – Бай Цзы Фэн резко остановился, ударившись о его спину. – Он что-то говорил обо мне?       – Нет, но то, как он себя вёл, натолкнуло меня на мысль, что они с Главой Лань Фэна знают друг друга довольно давно. Очевидно, Дуань Вэй Ю всецело находится на его стороне. Может, он и согласился бы одолжить нам артефакт, но для этого мне пришлось бы отдать тебя Верховному Заклинателю, а я этого отнюдь не желал.       – Почему же? – Бай Цзы Фэн потёр ушибленный лоб. – Кто я такой, чтобы из-за меня Вы от чего-то отказывались? Если Вы правы, и Дуань Вэй Ю действительно обменяет артефакт на меня, чтобы угодить отцу, я согласен остаться в поместье.       Чжао Мин Я обернулся.       – Нет, – сказал он бесстрастно. – В тот момент, когда ты доверился мне, согласившись поехать в Лань Фэн, ты стал моим человеком, наравне с Фэн Мином (при упоминании его имени Бай Цзы Фэн скривился) и остальными. Кроме того, я не думаю, что ваши с Верховным Заклинателем семейные узы так уж крепки, чтобы терпеть его занудное общество.       – И Вы более не презираете меня? – осведомился Бай Цзы Фэн.       – Презираю, – Глава Тао Хуа провёл рукой по воздуху рядом с его затылком, а кончики его пальцев мягко коснулись распущенных волос Бай Цзы Фэна, несильно потянув за них. – Ведь ты по-прежнему лжёшь мне.       – Это не так, – Бай Цзы Фэн запрокинул голову, сделав вид, что его удерживает в столь неудобном положении рука Чжао Мин Я. – Цао Юань Лу всецело находится в Вашей власти. Он ни за что не посмел бы солгать своему Владыке.       – Верно, – согласился Чжао Мин Я. – Цао Юань Лу бы не посмел, а ты смеешь.       «Он подозревает меня? – подумал Бай Цзы Фэн, вглядываясь в невозмутимое лицо Главы Тао Хуа. – Но что ему может быть известно? Неужели я каким-то образом умудрился себя выдать?»       – Вы заблуждаетесь на мой счёт, – сказал он. – Я готов ответить за каждую свою фразу, включая ту, в которой я пообещал Вам избавиться от змеиного демона. И, раз уж мы не можем одолжить у Дуань Вэй Ю артефакт, придётся украсть его. Всё же лучше, чем возвращаться обратно с пустыми руками.       Глава Тао Хуа усмехнулся.       – Маленький негодник! – воскликнул он, прикидываясь рассерженным. – Если Верховный Заклинатель вздумает упрекнуть меня в том, что я подвёл его единственного наследника к кривой дорожке, я всё буду отрицать, так и знай!       Бай Цзы Фэн собирался ответить, но тут его взгляд упал на стены, которые он не замечал до сих пор.       – Да чтоб меня демоны побрали! – воскликнул он поражённо. – Что это такое?       – О чём ты? – спросил Чжао Мин Я, проследив за его взглядом. – Стены как стены, пусть и чёрные. Снаружи они совершенно такие же.       – Да нет же! – Бай Цзы Фэн подошёл ближе, указав на несколько линий. – Если прочесть их снизу-вверх, то все черты складываются в иероглиф «цзинь»[5]. «Нельзя», – прочёл он. – «Нельзя», «нельзя», «нельзя», «нельзя», «нельзя».       – Ты пропустил несколько строк, – заметил Чжао Мин Я. – Их начертание отличается. Возможно, это какое-то другое слово?       Присев на корточки, Бай Цзы Фэн провёл пальцами по отметинам, которые были тоньше и резче первых. Краска на них лежала так плотно, что они казались объёмными, выбиваясь из общего рельефа стены.       – Да, – сказал он, немного подумав. – Это «ху»[6]. Очевидно, этот рисунок работает как оберег, чтобы лисы не смогли проникнуть в резиденцию.       Глава Тао Хуа поморщился.       – Работает ли? – с сомнением произнёс он. – Мы не знаем этого наверняка. Я много раз видел обереги от демонов, но, чтобы кто-то использовал их против лисиц – никогда. Да и кому это могло понадобиться? Дуань Вэй Ю? Но он живёт затворником вот уже много лет, не похоже на то, чтобы он поддерживал связь с кем-то кроме Верховного Заклинателя.       – А как Дуань Вэй Ю стал Главой клана? – уточнил Бай Цзы Фэн. – Раньше Лань Фэн был просто Фэном, а управляла им семья Сыту, к которой, очевидно, он не имеет никакого отношения.       – Мало кто может ответить на этот вопрос точно, – признался Чжао Мин Я. – В тот год в Фэне бушевала чума. Известно, что Дуань Вэй Ю каким-то образом сумел остановить её распространение и нашёл способ вылечить многих больных. Глава Сыту вместе с дочерью и зятем умерли от болезни, а других кровных родственников, способных взять на себя управление кланом, в Фэне не было. Тогда-то один из чиновников вспомнил о юноше, благодаря которому эпидемия прекратилась. Дуань Вэй Ю провозгласили Главой клана, после чего, он добавил к названию ещё один иероглиф.       – Чума? – потрясённо повторил Бай Цзы Фэн, вспомнив, как Бай Лао Ху охватила эпидемия, следом за которой в поместье Бай появилось весьма охочее до кур дикое животное. Правда Си Юй говорил, что тó была ласка, но он ведь мог и ошибиться.       «Сначала в Бай Лао Ху, а затем в Фэне разразилась чума, – думал он, – в поместье Бай завелся хищник, который вполне мог быть лисой, а резиденцию Дуань украшают обереги от лис. Как два этих случая связаны между собой? Что у них может быть общего?»       Страшная догадка вдруг пришла ему на ум.       «А-Цзин», – мысленно произнёс Бай Цзы Фэн. [1] Иероглиф «Синь» (心), в зависимости от контекста, может переводиться как «душа», «сердце», «разум». [2] Цянь (市钱) – мера веса, равная 5 г. [3] Лаоши (老师) – наставник, который учит не боевым искусствам, а мудрости и знаниям. [4] Баоцзы (包子) – булочки на пару, начинённые мясом и/или овощами. [5] Цзинь (禁) – «запрет». [6] Ху (狐) – лиса.