***
— Было вкусно, спасибо тебе, Саске-кун, — отдаленно, как и всегда, звучит тихий голосок Хинаты. Девушка аккуратно откладывает последнюю шпажку съеденного данго. Учиха решил угостить ее перед своим походом в тюрьму, что казалось достаточно грустным. — Да… хах… в камере их будет не хватать, — горько усмехается он, внимательно разглядывая шпажку, будто та хранит в себе все секреты мира и запретные техники. Поднимать взгляд на экс-сопровождающую было сложно, отчего — не знает. Его мало заботит тюрьма, рано или поздно он выйдет оттуда. А если нет — всего лишь умрет. Но почему-то сейчас мысли о смерти несколько напрягали. От чего-то умирать ему не хотелось, будто что-то маленькое, тонкое держит его в этом мире. Но в голове всплывает лишь темный, похожий чем-то на него образ. От этого образа не веяло холодом, как от него самого. Этот образ отзывался приятной прохладой в знойный жаркий день, тенью, что так необходима под палящим солнцем. И сейчас ему тепло. Тепло так, будто его согревали от его собственного холода, с которым он жил всю свою проклятую жизнь. Почти заполненное помещение никак не давило на разум и нервы, хотелось сидеть здесь как можно дольше. Почему-то Саске не торопился уходить, а Хината и не торопила. Молча принимала его желание посидеть, за что он ей благодарен. — Спасибо… тебе… Она поднимает свой взгляд на него, впервые за это время. Сейчас, когда на небе видна лишь Луна, ей не было смысла поднимать глаз — солнце скрылось. — За что? Учиха осмеливается посмотреть прямо на нее, почему-то это стало первым его желанием. В свете ее глаз отражались ночные фонари, что зажигали каждый вечер в честь погибших на войне. Красный, желтый, оранжевый, синий. Глаза, в которых видно все — семейная особенность. У всех Хьюга глаза белые, почти прозрачные, а у Хинаты они насыщеннее, в ее Бьякугане тень лавандовой печали и утраты. И даже у Кагуи глаза были иными, не похожими на хинатовские. — Нам верно… пора идти? — Да. Только отойдя от прилавка, он чувствует, как постепенно холодает, так, как холодает обычно в его душе. — Не прощаемся? — с надеждой спрашивает он, и она лишь вопросительно смотрит своими лавандовыми грустными глазами, — Я скажу до встречи. — Тогда и я скажу тебе до встречи, — впервые звучит по-особенному тепло. — Береги себя, Хината Хьюга, — в риннегане блестит грусть, но он не покажет. — И ты, Учиха Саске. «Холодно. Опять» Он не спешит разворачиваться, лишь стоит на месте. Застыл. Как ему казалось и она, но Хината подала признаки жизни и отвернулась в сторону нелюбимого дома. Неспешным шагом она направилась в иную сторону, отдаляясь от Саске все больше, и больше. Учиха стоял. Чувствовал, как в венах поблескивает леденящий душу осадок. Стужа накрыла его темным полотном, а он все стоял. Прочувствовал разницу. Риннеган, скрытый челкой, настороженно вглядывался в уходящий лавандовый силуэт, что призраком следовал своему бледному пути. А Саске стоял, стоял, даже когда лавандовая принцесса давно скрылась из виду. Стоял, пока прохожие обходили его блеклой воронкой. Кажется от нее все еще остался след. Чакра. Забавно, их чакры даже цветом похожи, вот только от одного остатка ее чакры веет приятных холодком, а его леденит душу. Как долго Учиха стоял на месте — не знает, но это его мало волновало. Если сейчас не утро — все хорошо, так что можно отправиться в «свободное» плаванье. С каждой пройденной улочкой людей становилось все меньше, было тихо. Но одиноко. Саске заметил необычный контраст между центральной улицей и остальными, всюду было мрачновато и несколько жутко, в отличии от главной подсвеченной улицы. Здесь и людей не было, только приостановленные стройки. И за всем этим полуразрушенным мраком находилось его родовое имение. Иронично. Внезапное столкновение розовой макушки отвлекло его от мыслей. — Простите меня! — начала она, выдыхая, точно задыхалась, — Я вас не заметила — очень сонная… о…э… Саске-кун… — Сакура, — сам поежился от холода своего голоса. — Прости, не заметила, я от Какаши-сенсея. Так устала… — раздражает. — Какаши… — он оглядел по сторонам, — Как… как у него дела? — Не могу сказать, что лучше, но результат на лицо. Правда он теперь без повязок ходить боится, — она зевает меж слов, и даже Саске чувствует тяжесть ее век. Оно и к лучшему. — Сакура. Она слышит лишь эхо. В темноте показывается лишь краснота зловещих глаз.***
Он прикрывает глаза, устало вбирая железный воздух вокруг, через несколько секунд распахивает их. Все вокруг багровое, темное, пустое. Одиноко. Налитые кровью глаза осматривают эту пустоту — ничего. Что это? Сверкает молния. Разряды тысячи птиц то исчезают, то появляются на долю секунды. С каждым ударом молнии пространство вокруг становится более мрачным. Это кровь? Он стоит в крови. С каждой новой песней птицы в молнии этой крови становится только больше. Кажется так все начиналось, так закончится, исчезнет и пропадет — слишком быстро, точно молнией, время протекло сквозь всю его жизнь, как эта кровь, что стекает по рукам. Стук в сердце. Что это? Больно. Порой кажется, боль не утихнет никогда, и будет преследовать всю его багровую жизнь с кусками пепла. Какаши… Какаши По венам бьет током. Пение тысячи птиц ударяет в сердце. Как же больно. Сердце вырывается из груди. Какаши… Этот… голос… — Рин… Он слышит шаги, слышит ее затуманенный голос, слышит неотчетливо, но прислушивается. Она звучит то ближе, то дальше. Он не видит ее, не находит. Молния В секундном свете своей собственной техники он замечает приближающийся силуэт. Рин? Исчезла. Девичий голос продолжает зазывать, он перестал слышать. Слишком больно. Смутный силуэт девушки оказывается ближе — не может рассмотреть. Он падает на колени, чувствует как кровавая масса обволакивает, затягивает, точно зыбучий песок. Он уверен, сейчас перед его лицом рука. Кто-то еще. Рин? Он не видит — только руку. Она тянется к нему, медленно, аккуратно. Какаши! — Ты… нет… Обито. Внезапная злость на услышанный им голос вызывает жуткую боль в глазах, кажется он перестал видеть. То ли ослеп, то ли боль в сердце и глазах притупила абсолютно все. Ка…каши… Верни…Пожалуйста
Он чувствует, как еще одна рука приближается к его лицу — не видит, но чувствует, это Обито. Верни… — Я… не хотел… Больно Резкая пронзающая боль. Прямо в сердце. Кажется девичьи руки касаются его сердца, стучит — боится. Оно бьется не ритмично, точно задыхается и вот-вот выскочит. Она щупает его, изучает каждую частичку. Наслаждается биением — как в свое время и он. Больно. Невыносимо больно. Очередной удар молнии пронзает сознание. Обито тянет шершавые руки к голове, иной цели у него нет. Грубые пальцы скользят по векам, расчерчивая дорогу к заветному. Должен вернуть. — Нет!***
— Нет! — Какаши распахивает алые глаза, до сих пор видя перед собой кровь и чужие руки, тянущиеся к нему. И только свет зеленой чакры приводит его в чувства. Что это? Холодный пот стекает по лбу, кажется даже выступили вены. Руки девушки тянутся точно к глазницам, освещая целебной чакрой помещение, и она почему-то не намерена останавливаться. Мужчина резко перехватывает девичьи руки, оттягивая их на себя, дабы взглянуть на лицо той, что собирается его обокрасть. — Сакура! Глаза весеннего оттенка зеленого смотрели сквозь него, будто затуманенные, а на лице ни единой эмоции. — Кай! — он сложил печать, надеясь, что это обычное гендзютцу. Сакура тяжело вздохнула, прежде чем упасть в обморок, зато глазам ее вернулся прежний блеск. — Сас…ке… — издала она прежде чем окончательно погрузиться в крепкий сон. И одного слова было достаточно, чтобы растерянный до этого момента Какаши пришел в дикую ярость. Тело будто пропускало электричество, освещая комнату легким свечением молний. Он и не помнит, когда успел вскочить на ноги, но знает точно — поддался эмоциям. Возможно в чрезмерной эмоциональности виноват проклятый ген, что засел в Какаши, точно паразит — а иначе он не думал. Желание прирезать последнего Учиху постепенно угасало, но точно не пропало, и Какаши знает точно — это он не оставит безнаказанным. Но действовать сейчас было бессмысленно, лишние крики и кровь ему не нужны, а наследника мертвого клана утром уже отправят в тюрьму. Неизвестно сколько, но он будет томиться в камере для таких как он, но этого было недостаточно. «Проклятый мальчишка» Постепенно ярость сошла на нет, прекратив озарять тело Хатаке молниями, так что он облегченно вздохнул. Тяжелый взгляд упал на бессознательную девушку на краю его тесной кроватки. Хатаке задавался вопросами, как куноичи умудрилась попасть в гендзюцу со своей невосприимчивостью, но посчитал нужным отложить это на потом. «Хотя возможно это зависит от силы глаз. Хм, надо будет проверить…» Мужчина удобно устроил ученицу на кровати, укрыв ту легким одеялом. По ее лбу стекал пот, точно ее саму преследуют кошмары, подобные его собственным. Чакра в ней бушевала, точно весенним ураганом, что же сделал с ней Саске? Она сильная девочка, но после такого ей придется восстанавливаться не меньше дня. Какаши присел рядом, вновь посмотрев на беспокойное лицо девушки, но далее его внимание было приковано лишь к бледной ручке, от которой казалось ему так сладко пахло железным нектаром. Он приблизил свое лицо к ней. «Что если…» Мужская рука слабо схватила кисть девушки, пальцем оглаживая мягкую кожу, будто ощущая движение крови под ней. Он наклонился ближе, голодным взглядом рассматривая желанную руку. Кажется его горячее дыхание на ладони почувствовала девушка сквозь сон, недовольно складывая брови. А Какаши замер, обдумывал действия, точно тактику боя, где ошибка стоила жизни. Мужчина не торопился, но кажется уже все решил, медленно наклоняя голову все ближе к заветному. Одно движение. Всего одно движение. На сей раз он готов даже спустить ткань маски, не хочет потом мучать себя застывшим на маске сладким ароматом. Одно движение. Острые зубы легко кольнули по приятной коже. Выступили первые росинки багрового цвета. А едва выступившие капли уже поразили своим терпким ароматом нос шиноби. Какаши считал себя самым счастливым человеком прямо сейчас. Счастье — вновь ощутить горький железный привкус весны. Как приятно. Он побоялся реакции со стороны спящей девушки, но этого не последовало, лишь протяжное дыхание. Какаши не смел больше тревожить сон ученицы и дразнить свое неясное дикое желание. Мужчина мигом переместился в ванную, вновь ощущая, как тесно становится у него в штанах. — Я точно маньяк… Не оставалось ничего, кроме как сжать зубы посильнее и опустить руку к стоящему желанию. О Ками, почему у него все встает столбом, стоит ему только ощутить капельку весенней сладости. Но это все уходило на второй план, ведь железный вкус до сих пор оставался у него во рту, отчего движения его руки становились лишь быстрее. Ускоряя свой темп, он сжал естество только сильнее, желая покончить с этим как можно раньше, иначе все это казалось просто сладкой пыткой, которую добровольно не хотелось прекращать. Вверх-вниз, быстрее, медленнее, плоть будто током поразило. И кажется, что сперло дыхание, еще немного. Эта сладкая, сладкая кровь… Он больше не может, нет, больше нет сил. Какаши распахнул глаза вместе с тем, как феерично изверглось его мужское естество. Кажется от переизбытка наслаждения он прокусил себе губу. Плевать, все равно никто не увидит. Как и не увидит стыда в его глазах, ибо они скрыты. Хатаке чувствовал себя измотанным, и кажется это идеальное время, чтобы поспать, но делать этого он не намеревался. Не после тех снов, что он видел. Поэтому, лучшим решением для него оказалось выпить мерзкий растворимый кофе — ничто не бодрило так, как этот кофе. На кухне до сих пор стоял запах Сакуры, того, как она бережно соблюла традиции чайной церемонии. Он уже представил эту гармоничную картину, но очередного запала ему не хотелось, поэтому он прогнал мысли о приставучей куноичи. — Мерзость, — чуть ли не выплюнул он это слово обратно в стакан. Какаши до сих пор задается вопросом: зачем он хранит этот кофе? Для таких вот ситуаций, когда перебить мерзость своего темного нрава может лишь черная жижа, называемая кофе? Возможно. Мужчина выглянул в окно, наблюдая, как скрывается за облаками луна, и неожиданно для себя понял, что все это время глаза его были открыты. И он не чувствовал дичайшего истощения, как было ранее. Неужели старания Сакуры принесли свои плоды? Или все благодаря его странному способу расслабиться? В любом случае, он чувствовал, что уже в состоянии контролировать вечно беспокойные глаза. Это удивляло. Допив стакан горького дегтя, он все же решил не оставаться дома сейчас — бессмысленно. Делать было нечего, так что Какаши принял решение выйти, оставив спящую куноичи одну. Терпеть более запах весны он был не в состоянии.***
Тяжелые сёдзи пошатнулись от ночного осеннего ветра, издавая неприятный скрипящий звук. Гул за гулом, ветер продолжал трепать несчастные сёдзи, не давая спокойно обмякнуть во сне. Карие глаза распахнулись с новым дуновением знойного ветра. — Хокаге-сама, — просит голос за прочными ставнями. — Хмм? — не раскрывая рта, недовольно мычит она, все еще пребывая в полусонном состоянии. Ужасная работа. — У вас посетитель, — ровно выговаривает АНБУ, ожидая ответа от своего начальника. И лишь одного движения руки Пятой за дверьми ему хватает, чтобы понять намерения Хокаге, так что он удаляется. Она продолжает бурчать что-то в ответ, но вряд ли это недовольство адресовано агенту АНБУ. Все же пересилив себя, она кое-как встала с мягкой постели, обнимая себя руками — ночью становилось еще холоднее. Накинув на себя коротенькую юкату, женщина присела на мягчайшее бамбуковое кресло ручной работы, так мило дарованное ей одним великодушным даймё. Тсунаде устало потерла виски, и на кой черт он смог придти в себя именно поздней ночью. Удобнее устроившись в кресле, она чувствовала, как сон настигал ее, точно волной — ну и где же Хатаке? «Приперся в дом, еще и не торопится. Засыпаю…» — Йо. А вот и незваный гость. — Кто, Ками-сама, вообще надоумил тебя прийти ночью? Не удосужился до утра подождать? — недовольно выдавала она, чувствуя, как сонное спокойствие сменяется гневом. — Я хотел поговорить. — И я конечно же слушаю тебя, Какаши, — недовольным тоном отвечает она, про себя отмечая тот факт, что джонин спокойно разгуливает без глазных повязок и прочего, — Как глаза? — Непонятно. Но сейчас я не чувствую истощения, — говорит в сторону он. — Кошмары бывают? — Почти каждую ночь. Кстати о них, — он поднял тяжелый взгляд на Тсунаде, сверкая шаринганом, будто ожидая какой-либо реакции от женщины, — Сегодня ночью ко мне пришла одна вишневая куноичи, намереваясь вырвать глаза. Он следил за лицом Пятой, она явно была удивлена. — Я бы и сам рад это сделать, но вот только дорогая ученица была под гендзюцу. И это был отнюдь не я. — Учиха, — скрепя зубами, прошипела она, точно разочаровываясь в нем. — Что прикажешь с этим делать? Саске не исправит даже тюрьма, — уже повышая тон выговаривал Какаши, злобно сморщив лицо. — И это говорит мне его учитель. Ха-а-ах… и на что же это похоже… — она делает укор на последние слова, поддавшись печальным воспоминаниям. После таких мыслей ее может и стресс преследовать. А стресс ей ни к чему, поэтому она достает спрятанную под креслом бутылку крепкого сакэ, — Тебе не предлагаю. «О, Ками, даже в спальне пара бутылочек запрятана» — Он давно перестал быть моим учеником, — будто обиженно отвечает он. — Но ты веришь в его исправление, — она делает первый глоток. Горько. — Наруто верит. А я разделяю твои взгляды, и считаю, что малец может сослужить хорошую службу с риннеганом, если правильно уметь им манипулировать, — он присаживается рядом и слегка морщится от внезапного запаха алкоголя. После сладкого железа — это сильный трезвеющий контраст. — Ты гениален, Какаши. Но именно эта часть мне и не нравится, — вздыхает она, приобретая легкий румянец, — Как ты собирался это сделать? — Сакура, — при одном только упоминании имени ученицы в своем коварном плане, Тсунаде стало не по себе, — Их объединяют какие-то странные чувства, и если эти чувства проснулись и в Саске, то он станет подчиняться, потому что Сакура — шиноби Листа. — Ты хочешь манипулировать Учихой при помощи Сакуры? — сокращает до ясности его слова Пятая, будто не веря. — Планировал. — Сбрендил? — Возможно. — Но ты не Хокаге, — глоток. — Пока что, — как бы неприятно это не звучало, но факт оставался фактом. — Хах… смирился уже. Но ты помнишь, что тебе нужно сделать? — Я готов, — резко ответил он, вызвав странный смешок у женщины, после чего она хитро взглянула на него. — Ты говоришь так, словно у тебя есть ко мне просьба, — опускает она стопку, чтобы в очередной раз заполнить ее пьянящей жидкостью. — Не подпускай ко мне больше Сакуру, — кажется у нее из руки чуть не вывалилась драгоценная бутылка. — Какаши… — недовольно было начала она, но быстро успокоилась, алкоголь еще не так сильно ударил ей в голову, чтобы начать буянить, — Какаши, я понимаю твои причины это говорить… но она нужна тебе, и это не обсуждается. Если не заметил, благодаря ней ты уже смотреть можешь на этот мир нормально, — точно лекцию прочла ему, так что он устало вздохнул, — Или у тебя есть еще невыполнимые просьбы? — Хах… она понравится тебе меньше. — Слушаю. — Как только я вернусь с задания — убей меня. Убей меня, и дело с концом. На пост посадишь Наруто, — «у меня больше нет сил это терпеть» — кричит его разум. — Ты… ты точно сдурел. Как ты можешь просить меня убить элитного шиноби, в котором нуждаются. А Наруто еще рано ставить Хокаге, и ты это знаешь, — в ответ ей лишь грустно усмехаются, — Не желаю больше слышать подобного. Побудь с Сакурой еще день-два, восстановишься окончательно. И приходи ко мне за заданием. — Хай!***
«Ксо! Как же долго я сплю» Она видит перед собой Саске, что ему нужно? У него такой умиротворенный вид, будто ничто вокруг его более не раздражает. Необычно. Девичьи губы дрогнули. Она боится дышать рядом с ним. Так странно. А где же трепет бабочек внутри? — Саске-кун… Блеск шарингана мерцает в сознании. Опять эти проклятые глаза пытаются что-то учудить. Сакура не успевает ничего — устала — так что алый глаз бьется в сознании. Стало так темно. Холодно. От Саске всегда веет холодом. Она поняла это, когда чуть не заледенела насмерть. Сакура Что ему нужно? Принеси мне Что… Его глаза Сохрани их для меня — Я… принесу их. Сознанием она будто легла в кровать, под темное теплое одеяло, ничего вокруг не видя. А телом она чувствует шаги, как такое возможно? Она точно помнит мгновенья, когда вновь оказалась на знакомой улице, запрыгнула на окно, и резко оказалась перед Какаши-сенсеем. Зачем? Но она должна принести их. Так странно видеть сны, будто прошлые воспоминания, и ощущать позади себя красное око. Кажется оно следует за ней, куда бы она не пошла, точно по пятам ступает и следит за ней. Она не хочет оборачиваться, знает, что ждет ее. Но почему позволяет телу идти против воли? — Какаши-сенсей! Она оборачивается назад, точно там выход из этого сна, составленного из прошлых воспоминаний. Почему и здесь ее тело не особо слушается ее? Она вглядывается в свои руки, они кажутся меньше, словно ей вновь двенадцать лет. Она должна пойти назад, мимо этого ока. Но оно настигает ее взгляда — опять пропасть. Хочется спать. Холодно. Принеси мне Она не хочет… Эхом она слышит отдаленный крик сенсея. «Нет»? Почему? Чужие руки хватают ее, точно останавливая. Но ведь она ничего не сделала. Она опять неправильно его лечит? Опять допустила ошибку? Чем он недоволен?Кай
Холод исчез. Так внезапно и так приятно, что вновь захотелось погрузиться в сон. Она так устала… Последнее, что она видит, это светящиеся в темноте кровавые глаза учителя. Или это Саске? «Эти глаза…»***
— Глаза… Девушка пыталась поднять тяжеленные, как ей казалось веки, но мягкое, будто давящее одеяло не давало этого сделать. — Что «глаза»? Сакура вскрикнула от внезапно появившегося рядом мужского голоса. Осознание того, что она лежит в чужой постели пришло сразу же, как только она увидела замысловатый узор сюрикенов на ткани. «О, Ками!» — Сенсей! — она поспешила встать с чужой кровати, что пахла травами и старыми книгами. Как иронично, что запах Какаши-сенсея — книги. — Доброе утро, — апатично поприветствовал он, крутя в руках стаканчик с кофе, все тем же мерзким, но с двумя чайными ложками сахара, может это сделает картину лучше. Мужчина поднес горячий напиток девушке, и та сразу же отблагодарила его, — Я думал, ты должна лечить и заботиться обо мне. — Простите пожалуйста ! — она чуть не поперхнулась кофе, на редкость невкусный он оказался, — Но зато я восполнила запасы чакры. — Твой несчастный сенсей ждет, когда ты наконец приступишь к лечению. — Я рада, что в вас вновь проснулось чувство юмора, — улыбнулась она ему. И наконец допив неприятный сладкий напиток, куноичи вышла в соседнюю комнату, где ее трепетно ожидал учитель, дабы она завершила свою работу.