***
Стащив с себя всю одежду, что, точно горящим слоем пламени покрывала его тело, он наконец плюхнулся на кровать. Оставшись в одних лишь легких штанах, Какаши чувствовал, как с него стекает пот — так сильно перевозбудился? Совершенно позабыв о контроле чакры, он почувствовал, как в нос тут же ударил почти забытая омерзительная вонь. Неужели он единственный, кто слышит этот запах? Почему перед глазами возникает образ состоящий из весны и живой карамели? Весь дом вдруг наполняется мертвым смрадом — запах крови становится знакомым… Это ведь не может быть карамель Рин? Верно? Почему кажется, что стоявший в доме запах крови теперь принадлежит Рин…? Не может ведь быть, что ее невинная сладкая мучительная кровь тоже застыла смертельным смрадом, верно? К нему тут же подступила тошнота, живот выворачивался наизнанку, а легкие кричали о помощи. Даже когда он с силой зажал нос, внутри будто остался ужасный смрад, якорем зацепившийся за его легкие и горло — чакра совершенно не помогала. Почему розовые волосы и глаза цвета древесной коры заползают в сознание? Удар Неточный, кривой Удар Сознание начинает плыть в туманном озере Еще один удар Горло сковали прочными цепями, его дыхание кажется рванным. Какаши спускается на теплый, будто горячий пол — голова должна балансировать, не позволяя крови приливать к ней. В свете шарингана все кажется алых оттенков — он ослеп? Какаши складывает печать — первый раз не получается, он повторяет несчастную попытку дрожащими руками. В АНБУ учили, тренировали их так, что при любой малейшей угрозе, при самом небольшом шансе быть разоблаченным, шиноби АНБУ бессознательно складывал печать семи* кандзи — и вскоре этой печати были обучены и ирьенины. Последний удар Тело замерло, точно статуя, а кожа вмиг побледнела. Одна секунда, три… Сердце совсем перестало биться, мозг до последнего пытается функционировать. Затуманенным бессознательным взглядом он просканировал умирающее тело. Чакра гаснет с каждой секундой. Четыре секунды Тело не хочет слушаться его, сил почти не осталось — чакра умирает в нем. Ему нужно, обязательно нужно сконцентрировать чакру в молнии. Она умирает, до сих пор умирает, но все еще есть в нем. Земля, воздух, вода, огонь… все не то. Нет, нет… он молния. Он должен сосредоточиться на молнии, чтобы сделать это — в бессознательном состоянии он не может отличить тип чакры. Ему нужна природная молния, где же она? Пять секунд Время отсеивает чакру воды, земли, воздуха… огонь не умирает. Неужели это Воля Огня? Тогда он умрет, не успев сделать что-то, что требует от него Сакура, Тсунаде, Коноха… Зачем ему это? Еще пара секунд и Воля Огня погибнет вместе с его молнией и разумом — туманное сознание уже видит облик отца. В бесконечном моменте пьяного разума проблескивает карамельный взгляд невинности. Нет, он не готов видеть ее сейчас — не заслужил. Огонь умирает, отсеивая взгляд карамели нежных глаз. Он не чувствует — сейчас он ничего не чувствует своим умирающим, уже почти мертвым телом — знает, что внутри осталась только молния. Она бьет по легким, почкам и по сознанию. Какаши пускает ток в слабые дрожащие руки. Шесть секунд Собрав ничтожную силу уходящего духа, он прижимает руки к сердцу, пропуская через них неслабый заряд — молния, что дикой природой живет в нем. Проходящий заряд играет по полым венам, аорте, танец легких молний достигает клапана. Щекотно. Удар Неточный, кривой Удар Огонь вернулся к нему Еще один удар Земля, вода, воздух крепкими щупальцами схватились за его душу. По всему телу пляшут искорки молнии — он пропитан током, кажется где-то в ушах застыл треск тысячи птиц. В голове перемешались голоса, мысли, эмоции — он не в состоянии думать сейчас. Он дышит. Дышит легко и свободно, но ужасный запах продолжает преследовать его. Хатаке прежде не приходилось использовать технику, которой обучали в АНБУ в первую очередь, как и не приходилось запускать сердце природным зарядом райтона. Тело кажется таким неподвижным, будто свинцом налитое — плевать, даже сидя на полу удобно. «Ками, это было ужасно…» Ничего лучше, чем погрузиться сейчас в сон — он не придумал. Он лишь надеялся, молился всем богам, чтобы его сон не посетили розовые пряди.***
— И что, ты остаешься здесь на ночь? — удивленно хлопает ресницами Ино, — Прям с ночевкой? — Ну… да, я ведь говорила, — изумленно вздыхает куноичи, попивая легкий коктейль, приготовленный Яманака, и кажется на щеках выступил первый румянец, — Слушать надо, свинина. — Ну, нет, подожди, я думала, ты просто убираешь в его квартире и закрываешь ее на ночь и по новой, — всматривается она куда-то вглубь небольшой комнаты. — Ками, Ино, я же не его прислуга, — закатывает глаза Сакура, — Хотя последнее время, его поведение только это и говорит. Сакура! Сделай массаж! Харуно! У меня болит голова! — Так ты ж сама напросилась, — икает девушка. И ведь она прекрасно это понимала… напросилась и хотела ему помочь. Помочь скрасить серую жизнь? Помочь обрести тепло в стуже трагичной истории? Ее желание помочь ему было искренним, но отчего-то, тот факт, что он не очень поддавался, немного раздражал. Сакура не думала, что ее попытки проявить заботу были проигнорированы, но почему-то сенсей не хотел, а возможно боялся идти на встречу. — Знаю… мне бы твои способности проникать в разум… — И тогда ты бы отхапала себе всех мужчин, — смеется она, дразня подругу, — И так самая сексуальная команда досталась тебе, — девушка делает очередной глоток сладкого напитка. — Не смеши меня. — Блондин Узумаки, Саске-кун, Сай и Какаши-сенсей, — задумчиво считает она, — Да и ваш капитан Ямато тоже не промах. — Свинина-извращенка. Сакура никогда вслух не признается, что подруга права — сокомандники просто нарасхват, вот только все они потрепанные жизнью мученики с несладкими судьбами, чью тень не осветит даже солнце джинчуурики. Иногда просто хотелось отдать им всем своего тепла, а в частности Какаши… чье существование отдавалось во благо других, без претензий на себя самого. «Обещаю, Какаши-сенсей, я согрею вас…»***
Что-то в сознании кричало проснуться, но тело и сердце упорно этому протестовали — что с того? Последние часы жизни он помнил плохо, только всплывающие в голове багряные капли и разряд в сердце. Отчасти смертельная техника АНБУ помогла ему побороть паническую атаку, но вряд ли он воспользуется ей снова — могла быть вероятность того, что в следующий раз он не выживет. А хотел ли? Он дал себе немую клятву защитить людей и ее любой ценой — и пускай его назовут худшим Хокаге, но диктатором становиться он не планировал. Хотя в голове проскальзывала мысль, что возможно и диктатура бывает полезна… В какой-то момент он начал мыслить все более походя на главу деревни, а не собственного несчастья и бренности. Неужели груз отвественности ложится на сердце, точно несдвигаемым камнем вот так? И ведь зная характер Тсунаде… этот камень точно прирос к ее сердцу, в чем он не смел ее обвинять. Когда он потерял осознание реальности и сна, что ощущал себя лишь марионеткой своего «Я» — он спал, или же существовал с закрытыми миру глазами сейчас? Такое странное чувство, и вовсе не пошевелиться — шок? Или же он наконец умер, и душа покидает тело, смело направляясь в ад за все содеянное? Но эти мысли прервал назойливый стук, явно обращенный на его пробуждение — к привеликому сожалению он еще жив. — Хокаге-сама, вас ожидает Даймё, — близко звучит тонкий голосок, — Я могу войти? — Да. Встав у сёдзи, что скрывали за собой чудесный сад, Какаши глубоко вздохнул — после его своеобразного метода остановки панической атаки, мерзкий запах, гулявший по дворцу, стал куда слабее прежнего, сейчас его не выворачивало наизнанку от одного лишь вдоха. Спустя недолгие пару секунд, в покои вошла служанка, неслышно передвигаясь по полу. В нос вдруг ударил запах кувшинок, он так отличался от ночной медовой девушки. Мужчина обернулся, приковывая взгляд на незнакомую служанку, но та и не моргнула — такая другая, отличающаяся от розоволосой робкой служанки, что прятала глаза. Эта непримечательная молодая женщина была одета в такое же кимоно, что и розоволосая девушка из прошлой ночи, та же прическа и те же румяна, но это была совсем не она. — А где Гинкго? — тихо интересуется он, удивляясь самому себе. — В основном саду, Господин. Мне позвать ее? — будто читая строки заранее написанного текста говорит она, точно неживая, такая вежливая. — Нет. Он думает, что не хочет напрягать ее своим напрашивающимся присутствием, пускай девушка отдохнет от него — так будет лучше. — Вам собрать прическу? — Не стоит, — говорит он, и тут же вспоминает, как нежные весенние ручки сотворили из его волос целый лес, как трепетно и безмятежно скользили ее пальцы по его отросшим прядям и срезали их. Как же тепло было тогда, но он не хотел этого замечать. — Ночью прибыли Даймё других стран, Вас ожидают, — безжизненно, и даже как-то грустно звучит ее голос. — Прям таки ожидают? — сверкает он хитрыми глазами, скрывая красноту доудзютсу. И кажется этой лукавости хватило, чтобы смутить невозмутимость служанки. — Ну… не совсем. Будут ожидать через полчаса… Какаши ухмыляется себе, раз его еще не ждут, то есть возможность поговорить с Тсунаде. Он выходит из комнаты, распахивая сёдзи, и оставляет безжизненную прислугу в одиночестве. Во дворце не было траурной, как ожидалось, атмосферы. Только официальные черные одежды и аккуратно упокоенный труп говорили о том, что здесь траур. Казалось, будто только сейчас дом начал расцветать — неужели небольшая революция могла принести мир и покой в страну травы? Чем же тогда отличалось желание Саске устроить революцию? И там и там все было основано на крови, Какаши как никто другой знал, что иногда и кровь — необходимая цена за мир. Не спеша бредя по красотам величавого и местами пафосного дворца, Какаши заметил, что сам того не осознавая, прошел через сады. И где-то там, среди высоких аккуратно выстреженных кустов он заметил розовую макушку. Зачем он здесь, и сам не знал. Он, словно боясь спугнуть, подходит медленно, точно в такт шелесту ветра, отчего его легкая маска на лице развивается, словно флагом. Среди изумрудной зелени окружающего мира, она сейчас казалась одиноким цветком, цвета сиреневого заката. Девушка кажется его не замечает, и продолжает копошиться с кувшинками, рядом пролетела цикада — в это время года они еще летают? Когда из-под кувшинки показалась маленькая лягушечка и обрызгала водой девушку, он заметил, что та стоит босая. Маленькие ножки были прижаты к влажной земле, не боясь испачкаться, точно она наедине с природой, открытая миру. Когда девушка заметила рядом с собой чужую пару ног, она встала, не смея поднимать глаз на пришедшего. — Господин, — приветственно кланяется она, боясь поправить вышедшую из запертой прически прядку. — Привет, — автоматом отвечает он, не вкладывая эмоций в слова, — Как ты? Бледное лицо покрывает румянец, стоит мужскому бархатному голосу проникнуть в ее разум, ероша воспоминания прошлой ночи — в низу живота вдруг стало тяжело. Собирая в себе силы ответить ему, она забылась, как только горячая мужская рука скользнула по ее лицу и заправила непослушную прядь волос за ухо. Такое легкое прикосновение вызвало детскую нежность в душе, а бабочки в животе продолжали трепетно взмахивать шелковыми крыльями, задевая органы. — Х-хорошо, Господин, — голосок дрожит, и отчего-то ее глаза делают поднять взор на мужчину, что не выражал ни эмоций, ни чувств, но все равно казался приятным. — Ты любишь природу? — интересуется он, жадно разглядывая ее покрасневшее лицо и босые грязные ножки. — Да, — быстро отвечает она, боясь продолжать диалог, но почему-то хочет добавить что-то, — Чувствуешь себя свободной. — Тебе хватает свободы здесь? Зря она продолжила этот диалог, думает она, когда Какаши наваливается на нее немым интересом. — Здесь мой дом, иногда жизнь кажется свободной, а иногда, точно в клетке. Нежеланный баланс. И впрямь — баланс, к которому не стремишься, но все же баланс, и ты не в праве жаловаться. Почему вдруг жизнь этой девушки стала чем-то интересным? Какаши не мог сказать, что испытывал благодарность к ней, но прошлая ночь действительно была ему нужна, чтобы разгрузить терзающие его мысли и душу. Контролировать себя в присутствии розовых волос почему-то казалось невозможным, настолько невозможным, что руки сами автоматом тянулись к ним, желая вновь прочувствовать их мягкость. А еще Какаши с утра понял, что вряд ли сможет взять что-либо в рот, ибо вишневый железный сок прочно засел в его разуме. И он понял, как сильно хочет вновь вкусить эту багровую прелесть — желудок просто сходил с ума в ностальгии. — Вас проводить до главного зала? — робко звучит ее голосок. — Не надо, не отвлекайся от свободы, — низко говорит он, задержав свои длинные пальцы на ее подбородке, и обращает ее несмелый взгляд к себе. Он незаметно исчез, оставив после себя лишь наваждение и горячее касание на бледном подбородке, а Гинко босо стояла, ища глазами серый дух Господина. Выйдя из прекрасного сада, точно ручного леса, он едва ли вспомнил, что собирался навестить Тсунаде — правда зачем, он уже не помнил. Отчего-то розовый цвет теперь отнимал все его внимание, как же хотелось домой… — Какаши? — рядом слышится требовательный зов Пятой, а он и не заметил ее присутствия, — Что ты делал со служанкой? — женщина подозрительно щурится на него. — Разговаривал, — безучастно отвечает он. — Что-нибудь новое? — Ничего. Прошлой ночью мне нужно было придти в себя, после долгого использования хенге, — умалчивает он детали прошлой горячей ночи, покрытой страстью и болью. — Не трать много чакры, Какаши, сейчас твоя концентрация может быть не совсем стабильна из-за глаз, поэтому прошу тебя — аккуратнее, — хмурится она, заботливо прося его, будто об услуге. — Даймё уже прибыли, — он смотрит куда-то вперед, будто сканируя местность. — Только ветер и земля, остальные прибудут позднее. Но это не отменяет того факта, что за ними нужно проследить. Даймё земли — коварный человек. — Понял. Понял, что ему придется трудиться еще больше, чем стоит, дабы поддерживать стабильно хенге и использовать шаринган. Какаши молился Ками, чтобы его тяжелая израненная психика не уничтожила его хотя бы сегодня — второй панической атаки он просто не перенесет. В какой-то момент он почувствовал за собой сильнейшую апатию, было так неважно все происходящее вокруг: переворот Даймё и угроза шиноби — лишь ненужный хлам течения времени, которого он надеялся у него осталось немного. Какаши не хотел называть себя самоубийцей — давний принцип, оставленный отцом попросту не давал, но свое безграничное желание умереть раньше срока и исчезнуть из мира живых он причислял к чему-то, сравни грязной норме этой бренной жизни. Хотя свое явное омертвление души и загноение всех моральных принципов, обыкновенное самобичевание — явно походило на самоубийство, в нефизическом, самом худшем его понимании. Но что-то в глубине его стертой и сгнившей, как считал он сам, души, оставалась крошечная мерзлая стужа, что так отчаянно цеплялась за тепло весны и зелень нежных глаз, что-то, что он сам еще не объяснил. Желание попасть домой в Конохагакуре было сравнимо со столь же сильным страхом недалекого будущего — что он должен предпринимать со своим неясным кровавым голодом? Как утолить жажду стужи оказаться в теплых объятиях вишни? «Что мне делать?..» Мысленно он проклинал и боготворил вишневую девушку за то, что каким-то чудом оказала нежность и заботу, поделилась толикой того тепла, что таится внутри нее. Он проклинал ее за то, как она походила на Рин, за то, какая она невинная и чуткая. Как Рин Он боготворил ее, сам того не понимая, за то, как сладка и прекрасна ее кровь, за то, как испуганно нежно смотрят на него ее глаза, за то, как она рассчитывает на него… Он не называл это боготворением, даже не благодарностью — он и сам не знал, что это. Но это было в нем, в его одинокой больной душе, что годами нуждалась в тепле, сама того не признавая. Почему-то он и сам понимал в каком-то смысле, что нуждается в тепле, но он также понимал, что будет лучше избежать этого и оставить все, как есть, хотя оставлять все так было бы просто ужасно — и он знал, насколько ужасно, понимал это всякий раз, когда в голове и носу застывал образ вишневой куноичи. Головой он понимал, что сейчас его главной проблемой и заботой должны быть Даймё, но все равно первым делом он представлял ее. Осознанно он ссылал свою «болезнь» на кеккей генкай, но понимал ли, что корень его проблемы застоялся в душе года назад? «Эти проклятые глаза…»***
Выпроводив Яманака с учительского дома, Сакура почувствовала, как дневной энтузиазм начал постепенно покидать ее, оставляя после себя странную печаль и… ностальгию? Прохладный ветерок прошелся по отросшим волосам, спутывая те в непослушные узлы — она долго думала, стоит ли ей отпускать волосы? Эта деталь казалась какой-то значительной в ее незначительной жизни — и длинные волосы означали новую главу в ее жизни. Нельзя бояться перемен — перемены влекут будущее, каким бы оно не было. Но не все готовы к переменам, оставляя позади себя свои прошлые надежды и мечты. Сердцем она понимала, что готова перелистнуть страницу и идти за Какаши, по крайней мере она приложит все свои силы на это, ведь неосознанно, но сенсей уже связал ее жизнь со своей, пригвоздив себя в ее сознании. И в какой момент она поняла это в ином ключе? — Сакура-сан! — окликнул ее знакомый голос, возвращая к реальности, — Сакура-сан, я везде ищу вас! — Что случилось? — озадаченно спросила она, подозревая, что от медработника можно услышать только неблагие вести. — Вы срочно нужны на операции! — задыхается он. — Бегу.***
Пустынное брождение по богатому дворцу не могло не принести своих плодов, ведь одинокое хождение из зала в зал давало шанс подумать над всем, что беспокоило. И как бы сильно он не хотел остаться наедине с собой, внезапно возникший рядом Лорд имел другие планы. — Какаши-сама, — дружелюбно начинает он, одаривая Хатаке своей фирменной приветственной надменной улыбкой. — Иошинори-сама, — отвечает Какаши. — Вас удовлетворил мой вчерашний презент? — глаза молодого мужчины изучающе прожигали шиноби, ища в нем ответ и что-то более интересное, но Какаши же решил смолчать. — Нас ожидают Даймё и Каге, — отстраненно произносит Какаши, глуша голос недовольством. — У вас есть жена, Рокудайме-сама? — мужчина смотрит куда-то вглубь неизвестности и пустых стен. — Нет. — А дети, Какаши-сама? — Думаю, нет, — он оглядывается на Лорда, ища в том подвох. — То есть вам неизвестна эта ответственность? — низко звучит его голос, но вдруг меняется, — Я не хочу сказать, что быть Каге и лидером шиноби это неответственность. Не поймите меня неправильно, это тяжкое бремя, но… известна ли вам семейная ответственность? Я наслышан о вашей хладнокровности, что бы вы выбрали — мирная жизнь близкого, ценой своего и страны увядания, или же процветающую страну? — глядя на молодого Лорда, Какаши уже принял его игру. — Увядание неостановимо — так почему же не увянуть во благо всего чуть больше, чем ради одного из зол? — глухо отвечает он, и уходит, оставляя Даймё в полном одиночестве и осознании мысли. — В каком-то смысле вы правы… — сказал он, понимая, что слова обращены в пустоту.***
Быстро накинув на себя белый халат, Сакура спешила к операционному столу. Быстрая смена обстановки разрядили сознание, освобождая его от ненужных мыслей — сейчас не лучшее время. Расспросив ирьенина, с чем же она будет иметь дело, Сакура наткнулась на неожиданную загадку. Никто не знал, что случилось с больным, а именно с ребенком, его просто привели в кошмарном состоянии. Перед ней лежал мальчик, вероятно генин, и с виду казался вполне здоровым, если не считать почти прозрачную кожу, сквозь которую видны вены. Его дыхание было сбитым и неровным, точно тот вот-вот задохнется — нехватка кислорода? Какая-то удушающая техника? Коснувшись лба мальчика, Харуно ощутила сильнейший жар — не похоже на обычную простуду. Активировав мистическую ладонь, девушка принялась искать возможные причины такого истощенного состояния. «Истощенного…» — Принесите мне адреналин и пилюли! Сакура принялась вливать чакру, небольшое ее количество, в ребенка, чтобы сбалансировать его уровень истощения. Она чувствовала, что с каналами что-то не так, точно потоки чакры кто-то заблокировал, и каким-то образом это мешало ирьениндзютсу восстановить их. Почти вслепую исследуя каждый канал чакры мальчика, она наткнулась на странный барьер, больше напоминающий капсулу с ядом, но яда в теле не было. «Вот бы вытащить эту капсулу» Схватив шприц с адреналином смешанным с солдатской пилюлей, Сакура «нащупала» то место, где была капсула, блокирующая и без того слабые каналы чакры, и вонзила в грудь иглу. На пару мгновений мальчик перестал дышать, а сердце немного замерло — не вышло? Препарат, что она вколола, должен был вытолкнуть капсулу и освободить канал — используй она две пилюли, а не одну, то укол бы просто разорвал слабый канал чакры этого мальчика. Его резерв слишком мал и слаб, как он умудрился стать генином? — Сакура-сан, что с ним? — Сделайте прямой массаж сердца, а я просканирую его потоки еще раз. Пульс участился, а дыхание нормализовалось, но мальчик до сих пор был покрыт неясным жаром. Состояние стабильно. — Нужно все время поддерживать его каналы искусственным путем, иначе поврежденные потоки сами разорвут себя. И позовите кого-нибудь из Хьюга, тут нужен бьякуган, я не вижу, что с ним не так, — серьезным тонном говорила она, не отвлекаясь от работы. Сакура все еще пыталась понять, что же стало с каналами чакры, но делать это вслепую, явно было невыполнимо. — Хай!***
— К привеликому сожалению, Даймё стран тигра и снега не смогут присоединиться к нам, — молодой Лорд почтенно взывает ко всем находящимся в зале, — Но я благодарен Вам всем, за то что прибыли до седьмого дня*. Для травы честь, что Вы, основные пять стран посетили нас. Монолог Иошинори показался Какаши чересчур пафосным и нудным, эти сладкие речи словно душили изнутри. Глядя на смиренную Тсунаде, он понял, что работа Хокаге просто замотала ее, и та уже привыкла к подобным мероприятиям. Ее закалка заслуживала похвал, но явно не зависти — не хотел бы он привыкать ко всей этой светской жизни, покрытую традициями. И сейчас, после бесконечной монотонной речи Даймё, они все вместе последуют в небольшой храм в их королевском дворе. После «вдохновляющей» речи Лорда прислуга раздала всем четки-дзюдзу. Непонятно когда приехавшая Мизукаге одарила Хатаке голодным взглядом, точно раздевая его до гола. По пути к храму он, незаметно для самого себя, искал глазами розовую, почти сиреневую макушку, немо взывая имя другой девушки, что плавала в сознании. Остановившись в позолоченном храме, Какаши прикинул, насколько безбожен был прошлый Даймё, и насколько традиционны его похороны сейчас. Когда священник вошел в центр небольшого зала, все замолчали, отдавая «прощальное почтение» безбожному Лорду, точно не скрывая свое лицемерие. Но Какаши было так плевать на все происходящее вокруг, и хоть он был той частью лицемеров — он был главным лицемером этого события, убийца в похоронном кимоно — и как же все это было бессмысленно для него. О Ками, он не знает, зачем он здесь. Молча дожидаясь конца священной сутры, он боялся вновь остаться наедине с мыслями, ибо сутры проходили мимо ушей, оставляя пустоту в голове. Неприятное чувство прошло по телу и душе — он, стоя здесь под крышей храма, слушая сутры, всем сердцем пытался откинуть мысли о смерти. В чем был смысл жить достойным человеком, воином, если твой конец не будет столь почтен, как конец бездушного феодала? Какаши не редко бывал на традиционных японских поминках, но это было что-то другое… И совесть вовсе не мучала его за лицемерие в виде убийства и почтенного гостя, он просто… был обижен? Могила его отца, шиноби, предателя, не представляла из себя ничего. Могилы шиноби скромны, ведь их жизни не так важны в феодальном мире. Если при жизни ты был хорошим шиноби, тебя погребут незначительно выше остальных. Будь ты Каге, или даже Даймё — твои похороны сочтут за глобальный траур. Какаши знал, что нет во всей этой клоунаде смысла, важна твоя воля огня и то, как ты защитил короля. Шиноби устало вздохнул, понимая, сколько еще традиций ему необходимо перетерпеть. «О, Ками…»