***
Утро приветствовало его не самым лучшим образом, когда в тихую, наполненную спокойствием палату вошли первые солнечные лучи. После довольно болючей процедуры на его глаз, яркое солнце казалось просто наказанием. Стоило мужчине только взглянуть на окно, из которого исходили поражающие лучи, как в глазу тут же образовывалась раздражающая боль, отчего глаз приходилось скрыть медицинской повязкой. Сделав утреннюю зарядку — хотя на часах уже точно был обед — шиноби решил выписать себя самостоятельно. «Что же… Хокаге они не станут перечить, верно?» Распахивая окно, он огляделся, перед своим побегом палата показалась ему на удивление прекрасным местом. Возможно, события вчерашнего вечера уже оставили свой след на душе Хатаке, так что больничные койки приносили теплые воспоминания и улыбку на лице. Какаши вдруг осознал, что разгуливать с шаринганом в кимоно по улицам не самый лучший вариант, однако же так хотелось отдаться спокойствию нового дня дома и поразмыслить о вчерашнем. Как ни странно, этой ночью его сопровождал спокойный беспечный сон, глухая темнота, которая просто была необходима ему все это время, дабы наконец выспаться. «Стоило попросить принести нормальные вещи», мелькает в его голове, когда прохожий бесстыдно уставившийся на уходящего в тень Хатаке, молча провожал того взглядом. Какаши решил, что хенге на один глаз не затратит много чакры до его прихода домой, и тихо направился в его сторону. Мысли переплетались в его голове одна за другой, пока розовые нити его сознания не открыли перед ним яблочно сочный взгляд, заботливо глядящий на него вчера. Как бы сильно он не хотел найти объяснение вечернему «лечению» — не мог, что-то просто говорило о том, что так надо, и давно уже пора отпустить бесконечные обвинения самого себя, а что-то же, мерзко нашептывало ему о том, что неправильность происходящего лишь разбудит в нем ужасного человека, которого он скрывал в глубине самого себя. Стоило ли ему ленно поддаться искушению и течению этих эмоций и чувств, или же остановиться, уперевшись в прочную стену недоступности и страха — он пока не знал. Как пример, прошлым вечером, теплым и незабываемым, он поддался тому самому течению, и отчего-то… чувствует себя прекрасно. «Может и не все так плохо» — Я скучала Эти слова эхом блуждали по голове Какаши, врезаясь в крепкие стены подсознания. И ведь это было именно то, что он жаждал услышать. Так, отчего же внутри перевешиваются разные странные чувства, которые он бы точно не назвал плохими, и вызывают в нем хаотичные эмоции? Ее ласковый голос, нежно забвенный в его ушах, мог преследовать его вечно, словно тенью. Нет, такому голосу место точно не в тени. Ее голос должен сверкать на обрывках памяти, петь в одиноком подсознании и греть, мелодично вороша воспоминания. «Ками, я становлюсь одержимым» И даже это казалось нормальным. Прохладный воздух, бьющий по носу сквозь окровавленную маску, освежал абсолютно все внутри него. Почему-то только сейчас Какаши поймал себя на мысли, что… улыбается. Всю дорогу от больницы его бледное лицо не покидала яркая, скрытая тканью — за что он чрезмерно благодарен — улыбка. Мужчина усмехнулся, и когда он последний раз улыбался без причины? Должно быть, Хокаге сейчас выглядит чокнутым — неважно, даже собственная улыбка греет. Ёкаи точно подослали розоволосую девчонку, чтобы та околдовала его — иначе Какаши уже не считал. А все иное было и неважно, важным оставались лишь его нежные мысли о весенних касаниях, которые лечили лучше любого лекарства. Наконец увидев знакомое общажное здание, сердце вдруг пропустило удар. Отчего-то эти коридоры казались холодными и до жути страшными. Страшными, от того, что обычно внутри его приветствовала лишь пустота оглашаемая эхом звонкого одиночества. Все это здание кричало о его одинокой никчемности, злобно нашептывая ему о том, что все его близкие мертвы. Порой казалось, что даже дом Хатаке, где опозорено лишил себя жизни глава, не навевал страха. В голове тут же возникли мысли о еде, стоило ему почуять вкуснейший аромат где-то в коридоре — ему так лень было готовить. Первым его желанием было снять с себя пропитанные кровью и политикой одежды, от которых становилось тошно. Со вздохом распахнув дверь, он на автомате выдает: — Я дома. Почему-то вкусный аромат стал ярче. До боли — улыбки — знакомая чакра бьет в сознании, как он раньше не заметил? Вдруг с кухни доносятся звуки. И наконец перед ним предстает она, такая нежная, домашняя, со смешным фартуком на груди. — С возвращением! — в тонком голосе отчетливо слышится радость, которая заставляет Какаши стоять столбом у входа. — Вы ведь знали, что я здесь? «Хах… совершенно забыл» — По привычке сказал, — мечется он, словно не у себя дома, почесывая затылок. — Вы голодны, Какаши-сенсей? — тепло спрашивает она, вытирая с лица пятнышко соуса. — Жутко. До удивления нормальная картина Для него, который не привык видеть в доме девушку***
Жуткие стены помещения вызывали легкую дрожь по телу, что старательно пыталась скрыть Пятая, шагая вдоль злосчастной лаборатории. Она была готова отдать все деньги страны огня, чтобы змей работал в другом месте, не пропитанным многолетним запахом крови и экспериментов над людьми. К ее же несчастью, саннин отлично устроился, заимев абсолютно все, что ему нужно. Обойдя очередной лабиринт его коридоров, женщина наконец находит змея. Молниеносно метнув в спину саннина колбочку, она нахмурилась. Поймал. — Ну же, Тсунаде, я ведь мог и не поймать, — шипит он. — Никаких экспериментов. — Ты говорила, — улыбается он, рассматривая колбу с драгоценной кровью, — Когда выйдет Саске-кун? — По решению суда и Какаши — это уже не моя забота. Она подходит ближе, рассматривая беспорядок на столе, в одном углу пробирки, забитые различными жидкостями, в другом же — небрежно сложенные бумаги. Пока женщина подозревающе вникала в документы, Орочимару жадно рассматривал драгоценный пузырек с рубиновой жидкостью. — Было бы очень обидно, если Саске-куна вдруг казнят, и тогда мы не сможем продолжить исследования, — наигранно расстроенно шипит он. — То есть? — То есть нам надо скрестить клетки Хатаке с клетками Учихи и Узумаки. Тсунаде с грохотом опускает бумаги на стол — от слов змея на душе становится неприятно. И вновь государственные тайны, вновь сомнительные эксперименты под носом у деревни, очередная попытка воссоздать совершенный ген — снова и снова, история циклична, верно? Но почему-то мысль Орочимару наводит на теорию. Наруто восстановил точный глаз Какаши, влив туда свою чакру, а затем к нему присоединился дух Учиха, изменив поток чакры. — Никто не должен узнать о том, что будет происходить здесь, — мысленно она уже прощается с доверием Какаши, что словно воздушным змеем теряется в облаках, отчего на душе вдруг гадко. Но она понимает - это нужно, чтобы обладать всеми необходимыми знаниями. — Какой серьезный тон, Леди Тсунаде, — улыбается змей, — Это будет наша тайна.***
Почему-то вдруг он чувствует резко накатившую усталость, приятную, с нарастающим принять теплый душ желанием. Избавив свое тело от оков официального кимоно, мужчина непременно направился в душ, решив, что обед может подождать пару минут. Хатаке внезапно осознал, что нахождение здесь Харуно, пока он вальяжно принимает душ — невероятно приятное чувство, особенно когда девушка хозяйничает на его кухне. Иногда — возможно и вечность — казалось, что в одинокой квартире не хватало именно этого — Сакуры. Порой действительно казалось, что ее нахождение здесь — сравни чему-то правильному. Придя сюда, домой, он понял, что мог спокойно сбросить с себя новое бремя Хокаге, он понял, что имеет право на нормальную жизнь. Как же сильно ему не хотелось лелеять эти надежды… как же сильно он хотел, чтобы это стало правдой, его обыденностью, его жизнью. С кухни доносились живые звуки, напоминающие ему, что он не один. Повернув ручку крана, он встал под напор горячей воды, ощутив прилив уюта. Как приятно чувствовать стекающие по телу горячие капли, смывающие с себя грязь семи дней. Семь коварно долгих дней. Семь мучительных ночей — одна из них не с ней. Кажется он запрел, покрылся толстым слоем грязи и смерти. Как же долго — семь дней — он ждал, когда наступит это сейчас. Сейчас, когда он мог спокойно вздохнуть свежим приятным воздухом, без преследующего его запаха смерти, сейчас, когда вокруг него наконец творилась гармония. Чистая вода стекала по его седым бесцветным волосам, протекая свой путь до ног — приятно. От высокой температуры воды, у него кажется застыл пар в глазах, или его внезапная усталость подает сигналы. Как бы то ни было, его основной целью сейчас являлась неожиданная стряпня Харуно, поэтому он, накинув на себя домашнюю безрукавку со свободными штанами, вальяжно направляется на кухню. Беспечный вид Сакуры в фартуке заставил его сердце сжаться от странных, ранее непонятных ему чувств. А витающий по дому вкусный аромат так и радовал его несчастный нос. Какаши становится возле окошка, чуть поодаль Сакуры, и наблюдая за работой девушки, замечает небольшую вазу, украшенную белыми акациями. Мужчина задумчиво вертит в руке лепесток белоснежного растения, перебирая в голове разные мысли. «Говорящие цветы значит…» Краем глаза он видит, как топчется на месте девушка, чье лицо в миг окрашивается в красный (что она тщательно пытается скрыть от его взора), но упорно продолжает нарезать рыбу. «Хах… красная, точно вишенка» — Чем же Госпожа Харуно порадует меня? — азартно спрашивает он, пытаясь застать ее краснющее лицо. — Донбури! *, мне показалось, вы захотите начать с легкого перекуса, а затем попробуете мой мисосуп с баклажанами*… — заставив саму себя покраснеть еще пуще прежнего, девушка отвернулась, молча продолжая нарезать продукты. Ему казалось забавным наблюдать за тем, как мило смущается Сакура, быстро хлопая густыми ресницами. Его душу накрыло, словно теплым одеялом, отчего хотелось жить, как никогда прежде. Тихая идиллия в его маленькой одинокой кухне наконец кажется гармонией. До смешного грустно вспоминать, что свою обычную жизнь Хатаке проживает в сером одиночестве, изредка балуя себя домашней стряпней, в остальном же, мужчина старается бронировать себе места подальше от дома, пытаясь заглушить отвратное чувство. Уже и не припомнить, когда последний раз он жил так, чтобы голову не посещала вечная мысль покончить с собой — в душе наконец расцвела весна. Ему хочется молча наблюдать за ее плавными действиями, взглядом вкушать все ее действия, но отчего-то казалось, что затянувшееся молчание задавит красную, словно помидор девушку. Хотелось послушать ее мелодичный голос, внимать ее рассказам. — Как прошла неделя? — семь дней, душащих его, точно прочные путы. Его расслабленный голос растекается по кухне, и кажется достигает сердца девушки. — Ненасыщенно и затянуто, пришлось все время быть в госпитале, — она затихает, мысленно пребывая в палате того мальчика. — Что-то серьезное? — он замечает ее обеспокоенный тон. — Не совсем… но там очень загадочный случай, — по ее глазам Какаши видит напряжение, что же так беспокоило ее? — К нам поступил мальчик и отец, по всей видимости, и у ребенка, предположительно генина, обнаружилась проблема с каналами чакры. В начале я думала, что это обыкновенное истощение, но достаточно сильное, и вколола ему адреналин с пилюлей, — она вдруг останавливается, пусто глядя на стенку перед собой. Он внимательно вслушивается в каждое сказанное ей слово, в каждую букву, произнесенную ее нежным обеспокоенным голосом. — Но потом у мальчика начались осложнения в виде некоторых симптомов, а в его каналах чакры застыли капсулы, мешающие потоку. Это не похоже на яд, но явно какое-то биооружие. — Хмм, я попрошу Хинату помочь мне с этим и допрошу отца мальчика, — парирует Какаши, завершая серьезность, которая вдруг встала в этой уютной обстановке. И кажется его слова хоть как-то приободрили девушку, ведь та, тепло улыбнувшись сенсею, продолжила готовку. — Хах, будте готовы к тому, что она начнет вас допрашивать о Саске, — вдруг усмехается девушка, поняв недоумение учителя продолжает, — Всю неделю, что я как-то встречала ее в деревне, она постоянно интересовалась, как поживает Саске, забавно да? Она похоже переняла у Наруто одержимость Саске, — хихикает она. «Учиха и Хьюга… интересно» — Ой. Сакура неспешно откладывает окровавленный нож в сторону, стараясь не запачкать еду наступившими каплями. А в нос вдруг ударяет забытый запах. Это… железо? Вишня? Жизнь?.. Как давно… он не слышал этот аромат жизни? Он делает глубокий вдох. Как всегда прекрасен Изменившись в лице, мужчина вдруг ощутил, как по коже пробегают мурашки, сопровождаемые дрожью, руки внезапно сжались в кулаки. Взгляд его вдруг темнеет, отчего девушке становится не по себе, но она решает отбросить эти мысли и удалиться из кухни, забыв про сбрендившего сенсея. На пустяковый порез не хотелось тратить чакру, и портить тем самым расслабленную уютную обстановку. По пути в ванную, в узком коридоре, она вдруг чувствует неописуемый страх. Ее грудь ощущает другую, более широкую, крепкую. Лицом она чувствует горячее прерывистое дыхание, обжигающее ее открытый лоб. Силы поднять взгляд Сакура найти не смогла… точно чувствуя напряжение, повисшее в воздухе. Вдруг она понимает, что мужские руки преграждают ей путь куда-либо, приставленные к стене. Кажется он стал еще ближе. Сердце пропускает удар. Ей хочется остановить непослушное сердце, ведь она уверена, он слышит каждое биение, выдающее ее внезапный страх. Нефритовые глаза уперлись в мужскую шею, не способные поднять взор выше, к его рубиновым. Его скрытое тканью лицо становится ближе, она чувствует, его дыхание ощущается ярче, жарче, возбуждающе. Даже наблюдать за его прерывисто двигающейся грудью было жутко. Жутко привлекательно. Она застывает в страхе эмоций, пока его дикость кричит ему распробовать все до последнего. Разум покинул его, считает он, раз в глазах мелькает лишь яркая, сочная, пульсирующая кровь. Весна его жизни капает мелкими каплями на пол. Он видит. Он видит, как цветут лепестки в ее багровой сладости. Они несут тепло, в котором он, по животному нуждается. Нуждается так страстно и отчаянно. Сердце замирает. Но чье именно? Она кажется перестала его ощущать, поддаваясь сильным ударам где-то внутри груди. Его большая ладонь накрывает ее, маленькую, багровую, сладкую. Мир неясен для нее сейчас — ясна лишь его рука, подводящая девичью ладошку ближе к загадочному лицу. Он двигается так медленно и так быстро, плавно и точно выточенные движения будят в ней бурю. Она понимает, что возможно выглядит сейчас как спелый помидор, и он наверняка тоже это замечает. Ее пунцовые щеки становятся только ярче, а сердце в груди кажется давно уже сошло со всех орбит, сошло с ума. Время замирает, когда она видит, как его вторая рука приближается к лицу, намереваясь… снять маску. Какаши не знает, что движет им сейчас, он и не думал, лишь смотрел. Смотрел, как реагирует она на его действия, поддавшиеся дикому желанию. Возможно в нем ревело одиночество. Разрывало на части, вырываясь наружу, подальше от серых пут Хатаке, который очередной раз пытается воздвигнуть себе стену — для чего? Рука приближается к маске, желание испробовать забытый желанный вкус железа сильнее. Он победил. И Какаши просто поддался своему дикому нутру. Так ли донесли до него свою мысль говорящие цветы, раз она сейчас стоит в страхе, не смея поднимать на него взгляда? Так ли уверена в себе она, раз точно намеренно оставляет послание, которое влечет за собой действия? Почему она уверена в своих мыслях и стоит сейчас, словно испуганный кролик? Какаши знал — понимал — для осознания неясности чувств нужно время, сколько — неизвестно. Ему казалось, Сакура смогла понять хотя бы толику того, что происходит в душе, оттого и проявляет неописуемо желанную нежность. Она затаила дыхание. Он слышит. Отчего-то это зрелище становится забавным, но все равно грустно — неужели она не готова принять последствия своих чувств? Но именно сейчас он готов перевернуть свою серую рутину, чтобы в той наконец зацвела сакура. Даже если весенний цвет боится поднять свои глаза. Но ведь это… Неправильно Его рука почти достигает маски, он хочет вернуть себе наслаждение железной сладости. — Сенсей… — она шепчет сквозь туманную страсть, жар ее голоса достигает его ушей, — Вы ведь… хотите, чтобы я была здесь… Хотел. Очень. И это стало его главным желанием в жизни, чему он был готов отдать всего себя, лишь бы забыться в тепле. Но что он мог ответить? Она подносит свою ладонь ближе к нему, отводя лицо в сторону — уважая его конфиденциальность. Он смотрит недоумевающе, но желанно. Длинные пальцы проходят по девичьей кисти, поглаживая ту, и Сакура понимает — она умрет прямо здесь. Он, словно страстный любовник, проводит путь от ее кисти до костяшек, какая же она теплая. Он приспускает маску, не торопится, доводя ту до подбородка. Ее безымянный окровавленный палец горит в глазу. Он касается пальца губами, мягко, словно по-родительски, чтобы ей было не страшно. Проведя языком по выступившей рубиновой капле, он понимает, что контролировать себя в ее присутствии — до невозможности сложно. Ей кажется, это очередное гендзютсу, куда погрузил ее Какаши, чтобы она не мешалась своим переизбытком чувств. Внутри все будто вверх дном, в животе миллиард щекочущих бабочек, а в ушах глухой звон. Что же он делает с ней? Он утопает в эйфории, касаясь ее кисти второй рукой — не отпускает. Как же долго, неумолимо долго и бесконечно, он ждал этого. Так нежно и так тепло. Он шепчет. Шепчет бесслышно. Останься И он уверен, это несравнимо ни с какой иллюзией его больного разума, это не наваждение — обыкновенная, страстно любимая реальность. Сакура не отводит руки, то ли от страха, то ли от нежелания. — Тебе… надо обработать рану, — пробуждается его разум, кричащий о странности его действий. И он отпускает не теплую ладошку, высвобождая ту из своих цепких лап. Она уходит в ванную, а он так и стоит в коридоре, неподвижный словно статуя.***
Он слеп, но видит все, что происходит в его душе, а именно — буря. В ночи его сердца застыл лавандовый закат — почему? Саске знает, он запутался, сошел не на верную дорожку. Он клялся самому себе, Наруто, брату, живущему глубоко в замерзшем сердце, что искупит все, что натворил. Вернет в мир баланс всего светлого, что отнял сам же. Что-то говорило ему, что ступая на непривычный правильный путь, он должен свернуть на весеннее поле, но… Это тепло было навязчивым для него, как бы печально он не принимал светлую сторону, но душа все равно стремилась к приятной темноте. К закату Он слышит приближающийся звук — добродушный начальник вернулся? По шагам он чувствует надвигающуюся стужу. — Здравствуй, Саске. Голос учителя звучит нарочито доброжелательно. Саске усмехается, кажется он недоволен. — Какаши, — он говорит гордо, но знает, что выглядит жалко. — Кажется когда-то я говорил, что исход будет таким, — судя по звукам, мужчина разгуливает туда-сюда, собирая в голову мысли. — Они убьют меня? В нем звучит холодность и уверенность, но на душе твориться хаос — страх. — Я запрошу суд через неделю, — снисходительно отвечает Хокаге, — И, Саске, я не позволю Наруто в этом участвовать. Суд пройдет честно. И это было весьма ожидаемо. Будь Наруто там, его искренней болтовне о лучшем друге поверили бы все. Это было бы… нечестно — Саске понимал, но все равно надеялся. — Сакуры тоже не будет, — его тон становится ниже, серьезнее. Отчего-то даже Учихе становится не по себе. Он чувствует, на него смотрит шаринган, величественно глядя в глубины его подсознания. — Я мог бы позвать Хинату, а потом потренировать ее райтон. Думаю из нее выйдет хорошая ученица, — Саске нутром чувствует, что мужчина, стоящий перед ним, победно издевательски ухмыляется. Внутри все колит, растворяя в теле боль и тошноту — как мерзко. Отчего это чувство, будто издевка Хатаке действительно задевает его, нарываясь причинить боль. Он слышит уходящий звук — Хокаге покидает его, сказав все, что ему было нужно. Напоследок он слышит недовольный голос мужчины, которого одарил непозволительно большим количеством фраз, чем кого-либо еще. — До встречи, Саске.