Эти проклятые глаза

Существование томилось нещадно долго и скоротечно — дни тянулись один за другим, но бренность их была куда красочней всех его тридцати пяти лет. Беспорядочная ночь сменялась неловким утром, а то в свою очередь серым днем. Какаши заметил, что из всего сейчас происходящего, он помнит лишь то, как проходит его ночь и утро. А почему, Старался не задумываться. Два дня — насколько он помнит — мужчина старался не подпускать к себе Сакуру, но он не отдалял ее, лишь ограничил их «терапию», за исключением одного раза, когда Хатаке порезался ножницами в ванной. Девушка тогда настойчиво принялась за лечение пореза, не упустив возможность взяться и за глаз, чей кривой узор не изменился за пару дней. Ответ Какаши был ясен — его лучше не трогать. Он не хотел показаться ей холодным, просто скрывал страх за искривленным шаринганом, тем более без необходимой формальности врача и пациента жить стало немного проще. Дни проходили спокойно — на редкость — что несколько удивило Хатаке, ведь поведение Сакуры с того дня, как Сай ушел на задание в его обличии, было подозрительным. Девушка вела себя тихо, и часто интересовалась у шиноби о его взглядах на политику. Казалось, ее что-то беспокоит и не дает спокойно вздохнуть — он предполагал, что его просьба не покидать дом по ночам вызвала подозрительную тревогу у Харуно, но поинтересоваться прямо все же не торопился. И пытался исправить это сиюсекундно, как появилась возможность.       — Тебя что-то тревожит? — он ловит ее на кухне, когда она, очевидно, не ожидала видеть его с утра.       — Охайо годзаймас, Какаши-сенсей, — торопливо отвечает она, едва не проливая пакетированный чай на его водолазку, которая по всей видимости велика ей, — Вас не было ночью, я решила, что вы остались ночевать «на работе».       — Отчасти, — он оглядывает ее снизу вверх, замечая, как плавно двигаются ее руки, перемешивающие уже четвертый кубик сахара, обычно она добавляет два-три — волнуется, предполагает он, — Пришлось задержаться у старейшин и портнихи, — он демонстративно бросает свой алый взгляд на водолазку, огибающую тело девушки.       — Форма шиноби у всех одинаковая, не смотрите на меня так, я перепутала, — она судорожно перебирает горячую чашку в руке, — Я не украду вашу форму!       — Взяв кое-что у меня, ты должна отдать мне, — он стоит на расстоянии сорока сантиметров, но у нее чувство, будто ее голова упирается в его грудь и слышит гладкое биение сердца, — Кое-что свое.       — И… что же вы хотите? — она уже чувствует, как краснеет лицо, и не понимает, куда деть глаза.       — Я скажу тебе позже, — бархатно, словно мурлычет в ответ он, и присаживается за стол. Сакура честно пытается придти в себя, и достает вторую чайную чашку для мужчины, не привлекая лишнего внимания своим румянцем.       — Вы будете пакетированный чай?       — Да, — он немо благодарит ее за горячий чай и приступает к испитию, как всегда недоступному чужому глазу.       — А какие дела у вас на сегодня? Вы решили с Тсунаде-сама проблему с документами? — любопытствует она, не придавая значения душащей ее тело водолазке, кажется вот-вот вспыхнет катон.       — Что же, думаю сегодня у меня выходной от всего этого, в частности от старейшин, — она разглядывает дно своей чашки, мельком слушая Какаши, — Вот бы избавиться от них.       — Что? — в ней замирает сердце на секунду, — То есть… убить? В ответ лишь низкий раскатистый смех, отчего по коже прошлись мурашки — в голове вспыхнули кровавые строчки документа.       — На это способно лишь время, нежели кто-либо из живущих, — он внимательно смотрит на нее, изучает реакцию, и сейчас ей непонятно, издевается ли он, — Сакура, я похож на человека, способного на революцию? Ей позорно хочется утонуть в тени, чтобы он не смотрел на нее так, недоверчиво. Ей страшно за мысли, что нагнетают ее пару дней. Сакура не хочет быть в его глазах очередным человеком, которому нельзя доверять — она не хочет терять то, что так долго строится меж ними. Но ее сознание кричало все это время: вы убили Даймё, вы подозрительны последнее время, Вы играете со мной…       — Я… просто не подумала.       — Я повторюсь, — его голос стал еще ниже, — Что беспокоит тебя, Сакура? Кажется, будто ее имя он произносит по слогам целую вечность, ей хочется спрятаться, зарыться глубоко в его водолазке подальше от мира.       — Просто… просто вы…       — Не томи, Сакура.       — Вы очень странно себя ведете, то, что происходит в деревне, люди… говорят странные вещи… и… и Сай в вашем облике, зачем это? Вы не хотите рассказывать, но я понимаю, что что-то происходит, вы в розыске? — она судорожно перебирает локоны, слова не попадают в мысли и наоборот, ей кажется, он накричит на нее сейчас.       — Не лезь туда, куда не знаешь, Сакура, — мужчина напрягся, это видно по мигающему вихрю томоэ в его левом глазу, — Чем для тебя так важны слова жителей? Что именно тебя в них беспокоит? — он не становится мягче, но тон его определенно изменился.       — Люди говорят, что вы… принесете в деревню диктатуру, они недовольны излишним контролем и новым порядкам, — ей стыдно, словно все эти слова принадлежат ей, и она обвиняет Какаши в несодеянном.       — Это уже не им решать.       — Да, вы правы… простите.       — Не извиняйся — усвой урок, — будто колоколом в голове звучат его слова, Сакура понимает. Девушка поправляет мужскую водолазку, кажется она уже растянула ее своими судорожными движениями, и встает из-за стола.       — Я давно не выходила на работу, мне стоит… — не успевает она договорить, как перед ней возникает мужчина, преграждающий путь в коридор. Ей снова становится трудно дышать.       — Пока что твоя работа — я, — он говорит уверено, словно ставит в известность, — И я бы очень хотел прогуляться по деревне, вместе со своим лечащим врачом. Отчего-то в ней заиграла уверенность на долю секунды, и зеленые глаза смело посмотрели в отражение красных рубинов. Ей непонятна эта игра, но она сыграет.       — Не делай вид, будто уверена в том, что чувствуешь, — он наклоняет лицо ближе, — Я вижу твои сомнения, но я слишком стар для неуверенности. «Поэтому мечусь в сомнениях сам… я знаю, не должен»       — Вы прячете свою неуверенность в темноте, куда я не заглядываю, — Сакура вздыхает глубже, кажется на губах вновь заиграло тепло его кожи. Ощущать на себе его тяжелое дыхание — лучшее и худшее, что происходит с ней за это время. В кривом вихре его глаза виднеются эмоции, он заинтересован не меньше ее — она чувствует.       — В таком случае, если ты уверена, что не боишься темноты, — его губы едва касаются ее уха, даже сквозь плотную маску интимность момента будоражит кровь. Она готова поклясться, что он почти шепотом заигрывает с ее чувствами, от кончиков ушей, до самых ног, она покрывается мурашками, — В полночь я приду к тебе. Ее дыхание сбивается, и это видят оба. Грудь вздымается то вверх то вниз, от нее исходит страх и любопытство, от него — жар.        — Неслышно войду в спальню, так, что ты и не поймешь, — бархат его низкого спокойного голоса растекается по телу, девушка старается изо всех сил не представлять все то, о чем он говорит, — Никто не узнает. И ты сама откажешься, выбор будет только за тобой. Но если я получу положительный ответ — я прижму тебя к стене. А до этого — мы мирно пройдемся по деревне. Легкие Харуно переполнены, кажется ей не хватает воздуха, кажется кофта начинает душить ее, отчего она издает протяжный вздох. И это более чем удовлетворяет ненасытного Хатаке, после чего он исчезает, не забыв напомнить ей о сегодняшней прогулке. Они прекрасно понимают, что Какаши спихнул ответственность за их неясные чувства на нее. Она либо остановит все Либо сделает хуже. «Просто потеряй контроль также как и я вот-вот. Покажи на что способны немые чувства, которыми ты шепчешь, всякий раз исцеляя меня на диване» Он не корит себя за содеянное, ведь так будет честно — думает он. Хатаке лишь дал право выбора ей, словно его мнения не существует, либо же… он давно все решил.

***

Красноволосая девушка поправила очки, подозрительно осмотрев змея, чьи сомнительные просьбы только усугубляли ее нынешнее положение. Она не стала спрашивать его, зачем ему ее кровь, нет, она послушно исполняла любые просьбы саннина, что давал ей кров на протяжении лет. Но признаться честно, слухи доходили и до нее — в деревне происходило что-то, о чем боялись говорить вслух. Даже Орочимару-сама утаивал подробности, в общем и целом понятно было одно — в деревне, если не в стране, происходит переворот.       — Вам следовало взять кровь девятихвостого, Орочимару-сама.       — Карин, ты очень смышленная, но наша Хокаге не отдаст кровь мне просто так, — то ли шипит, то ли усмехается мужчина. Идти на риск для достижения научного познания ему не впервой, — Киноэ-кун.       — Капитан Ямато.       — Приведи сюда Пятую, — серьезно выдает он, обеспокоено вглядываясь в микроскоп на отрицательную реакцию.

***

Прогулка не сулила ничего хорошего — так считала Сакура, тревожно высматривающая мужчину на улице. Приступ паранойи сейчас был действительно не к месту, из-за чего девушка была уверена в своей скорой кончине. Ей казалось, Хатаке давно все понял и решил наказать любопытную кошку Невероятное чувство угрозы нависло над ней — сенсей просто игрался с ней, издевался. Сегодня она должна была поддаться игре, или сбежать, сверкая пятками. В любом случае, сейчас сенсей стоял на улице, под окнами дома, демонстративно выжидая свою жертву — задерживаться еще на полчаса с аргументом «мне нечего надеть», она больше не могла. Ей казалось, Хатаке сверлил ее своим шаринганом сквозь окна, словно подглядывал за ней. И кажется красное око преследовало ее в путь до ванной. «Ты слишком много думаешь», — уверяет себя Сакура, и, переодевшись в свою одежду, выходит из квартиры, мысленно прощаясь с этой волчьей норой. Харуно надеется, мужчина не пустит едкий комментарии по поводу ее маленького рюкзачка, шутя о совместном походе, и прекрасно все поймет. Покинуть дом Хатаке кажется пыткой, особенно сейчас, когда его властный взор обращается к ней.       — Опаздываешь, Харуно, — оглядывает он ее с ног до головы.       — И вы говорите мне об опозданиях? — парирует она, смело направляясь вперед, прочь от его алого взора.       — Ну и куда ты? — он звучит командно, ни в единой степени не любопытно, словно она нарушает приказы.       — Гулять.       — Сегодня мы гуляем вдвоем, вишенка, — он тут же оказывается подле нее, и только сейчас она замечает, как легко и не по сезону одет Хатаке. Черная жилетка и очередная водолазка, скрывающая половину его тела, перчатки, полностью закрывающие его руки от мира. И ни единой эмблемы шиноби, ни сросшегося с кожей протектора, только свисающие седые локоны, ни нашивки в форме водоворота, ничего, словно мужчина всем своим видом говорил — у меня выходной. Сакура понимает, время до полуночи будет тянутся вечность, и пролетит как миг. Хатаке накладывает хенге, и она видит, как болезненно сменяются его кривые узоры на серые иллюзорные глаза — иногда действительно хочется вновь взглянуть в привычные гранитовые глаза.       — Куда вы хотите? — она честно проявляет интерес, чтобы не мучать себя догадками о том, что же произойдет дальше — неизвестность пугала.       — Хм… все равно, я просто хочу пройтись, и быть может, если ты проголодаешься, мы зайдем в один ресторан, — он устало выдает слова, словно ему действительно неважен этот мир сейчас.       — И кто угощает? — хитро улыбается Сакура, убирая мягкие локоны с лица.       — Я. В этом была своя победа, считала Сакура, если мужчина действительно в расслабленном и уставшем состоянии, им можно по детски манипулировать, словно вымогая у отца игрушку. Возможно ей и в самом деле стоило перестать думать, и насладиться прогулкой — ты сама этого хотела, кричит разум, она повинуется. Она радостно следует вперед, зазывая с собой Какаши. В его глазах читался мир, успокоение и печаль. А отражалась в них весна, розовой тропой построенная вдаль, пройдет ли он по тропе? Она идет впереди, зная, что он позади, он смотрит и видит ее — она чувствует. Следуя за тенью Саске она всегда оставалась позади, немо глядя на него и он… не чувствовал взгляда. С Какаши все иначе — она чувствует его касания сквозь расстояние, чувствует из глубин души и сердца. А он продолжает молчать, гордо не признавая бурю внутри себя. Он обожал ее издали, а она и не подозревала, что он не сводит с нее серьезных горящих глаз, стоит ей лишь отвернуться Я обреку тебя в забвение и ты потеряешь мысли обо мне — тебе не нужно это… не нужно таить меня в себе. Хатаке зоркнул на девушку горящими глазами, даже сейчас, напуганная и смущенная, она вела себя естественно и по доброму и он… не хотел ломать эту доброту ночью, он до сих пор не понял, что сказал ей дома. Губы приоткрылись, чтобы произнести ее сладкое имя, и на языке так и осталось немое «С», но он не смог назвать ее. Кем бы он был, стерев ей память шаринганом? Не лучше Учихи, который отвлек ее в гендзютсу. Ками как же отчаянно он хотел ей дать возможность жить нормально, не цепляясь за пугало ужасного огорода, и пускай бы она забыла свои чувства, свою немую привязанность — он принял бы это. Мои чувства остались жить в октябре и в ноябре, среди запутанных ветвей сакуры. Моя любовь совсем иная, в ней будет мало смысла для тебя Он не находит сил взглянуть в ее яблочные глаза, не после того, что он думал сделать — она бы точно не простила. Он уверенно шагает за ней, настигая девушку, чей нежный фруктовый аромат волос был ясен даже в пасмурную погоду. Какаши смотрит вперед, будто не замечая лишнего, ничего, кроме дороги — на деле же боковым зрением сьедает Сакуру. Она бросает взгляд — он «не замечает».       — Тебе холодно.       — Что? — удивляется Харуно.       — Тебе холодно, когда я подхожу, — слепо отвечает Хатаке, замечая каждую деталь.       — Нет, вовсе не… — она не хочет спугнуть его своими мыслями и страхами, — Я… я просто не понимаю вас… — она молит себя не произнести вслух «вы словно маятник, то приближаетесь на недопустимо близкое расстояние, то отходите от…». Внезапно он касается ее пряди, непослушно выбитой из-под воротника, пальцами он прокручивает ту — Сакура заметила эту его привычку, крутить в руках все подряд. Мужчина одним движением достает из-под одежды оставшееся розовые волосы — становится прохладно, и до жути приятно, мурашки пробежались от шеи до пят. И она вновь не поняла его.       — Иди за мной.

***

      — То есть как, вас не устраивает «физическое и душевное» состояние Хатаке?! Да вы хоть видели его вживую? Самый здоровый мужчина в Конохе, — женщина готова рвать и метать, даже если ради этого ей придется соврать старейшинам. Но те ни в какую не хотели верить ее словам.       — Нам хватило наблюдений, — сетует Кохару, поправляя подол кимоно. Мысленно Тсунаде уже казнила всех причастных к Корню АНБУ, которые по сей день тайно работали на старейшин, для которых смерть Данзо мало что меняла.       — Чтобы понять, что с младшим, единственным Хатаке что-то не так, — присоединился Хомура.       — О Ками, он прошел Войну! Мы все прошли войну! Конечно это зацепит его стрессоустойчивость, я как его лечащий врач могу ответить за него.       — У тебя очень мало доказательств, принцесса Тсунаде, — старейшины отвечают так, словно перед ними не стояла самая сильная и опасная женщина страны Огня, лишь подчиненная, — Когда ты планируешь отдать ему пост?       — В декабре. В начале декабря. Душой она молиться на Какаши, чтобы тот не натворил дел.       — У него чуть меньше месяца, — строго выдают они, чей холодный тон заставил Сенджу сжаться, — Иначе мы вынуждены арестовать его как Учиху — нам не нужен нестабильный правитель, а в деревне многое говорят. Терпению Тсунаде пришел конец.       — Вы докатились до того, что слушаете деревенские сплетни, называете себя старейшинами и смеете угрожать мне арестом величайшего шиноби нашего времени?! Вы?! Клала я на ваш вонючий Корень, и все, что с ним связано. Больше вы ничем не будете распоряжаться за моей спиной! — кажется никто в помещении и не заметил, как от тяжелого удара отвалился кусок стены.       — У тебя нет прав, что-либо указывать нам, — Кохару постепенно переходит на крик, — Не забывайся, Тсунаде!       — Нет, это вы не имеете права арестовывать Хатаке Какаши! Любое действие против него я восприму как действия против меня и Конохи! Вот и думайте, нужны ли эти распри внутри деревни, — женщина блеснула огнем в глазах, прежде чем выйти на вторую волну гнева. Она поправляет накидку от только что испорченной штукатурки, понимая, за чей счет это придется исправить.       — Декабрь, Тсунаде, — по слогам отбивает Хомура, — Иначе Мы воспримем это как действия против Конохи.       — Можете не переживать на этот счет, — саркастично выплевывает она. Как же иногда хотелось усыпить старейшин.       — Будем ждать готовые бумаги на согласование его должности. Надеюсь ты предупредила его о наследообязанности, такую дерзость мы простили только тебе, от него же будем ждать восполнение клана.       — Не сомневайтесь, получите вы своих Хатаке, — мыслями она уже негодует с упрямым одиночкой Какаши, который даже не станет слушать ее. Ксо, кажется на кону стояла деревня.

***

Вопрос, куда они идут, казался ничтожно глупым, отчего всю дорогу Сакура молча и покорно следовала за Хатаке. Мужчина не проронил ни слова, хмуро вглядываясь куда-то вдаль, создавая впечатление… чего-то серьезного, точно ведет ее в лес убить. За время их чудной нагнетающей прогулки, девушка заметила, как листва покинула кроны деревьев, как небо запело снежными облаками — вот-вот выпадет снег, надеется Сакура. И хотя ранний приход зимы не радовал ее, перемен в жизни хотелось, пускай это даже и зимняя мерзлота в ноябре. Иногда казалось возможным вытащить сенсея куда-то из его норы и прогуляться по просторам Конохи, тем более мужчина сам сегодня настоял на прогулке. Сакура считала это прогрессом в их «отношениях», но было одно но Он взвалил на нее выбор за двоих, так что теперь вся дальнейшая ответственность… лежала на ней? В душе гремел гром, а молнии бесновались в голове, указывая на различные исходы событий. Но кое-что оставалось в ней неизменно — она была уверена как никогда раньше, и до жути напугана. Внезапно Какаши остановился. А вместе с ним и замерло ее сердце. Учитель смотрел ровно в одну точку — на богато обставленный дом в традиционном стиле с чудесным садом, кажется там водились воробьи (судя по фонтанчику). На глазах застыла печаль, а лицо осталось таким же нечитаемым. О чем он думал Чего хотел? В голове не было ни единой мысли и догадки о том, что это за место, пока внезапное осознание не пришло вместе с пожилой, до боли знакомой женщиной, чьи фиолетовые, уже потухшие отметины на щеках напоминали девушку из фотографии Рин «Ведь так ее звали?» И сколько бы лет не прошло, он все также будет чувствовать невероятную тягость вины. Он был грешником, раз погубил такое милое создание, и обрек ее родную мать на вечный траур. Он был чудовищем, которое продолжило жить после свершенного. Но на пути к искуплению, он не мог иначе. В сердце рвались осколки собирающей боли, он обещал навещать ее также часто, как и Рин. И вдруг Сакура почувствовала его колотое сердце своим. Любить кого-то — болеть его ранами, ведь так? И почему-то она вдруг поняла, что вся роскошь этого дома была заслугой Какаши. А мисс Нохара ее… будто не замечала, в глазах все также пела скорбь прошедших двадцати лет. Какаши сделал так, чтобы она ни в чем не нуждалась, но казалось и это было ей ненужно. Сакура понимала, что подходить ближе — безрассудно. И как бы любопытно ей не было, пришлось рассматривать все издали: на вид женщина не старше Тсунаде, но изрядно поседевшие волосы и сгорбленное тело говорили об обратном. Как же сильно печаль убивала человека, делая из него тень. И отчасти Харуно понимала, что Какаши был очень близок к такой тени, отчего и глубоко уважала его умение преодолеть боль. Она не смела ничего говорить ему сейчас — не в этот личный момент, когда ей казалось лучшим уйти отсюда и оставить мужчину в покое, но… Он позволил ей быть рядом. Осознанно или нет, но Хатаке уже доверял ей свою боль. И она действительно ценила это, пускай даже сейчас и не подходящий для краснения момент.       — Ты голодна? — внезапные слова вернули ее на землю, кажется его голос был немного хриплым.       — Немного, — призналась она. И, не сказав ни слова, Какаши разворачивается в нужное направление. Молча удаляясь от одинокого дома несчастной матери, он замечает краем глаза Сакуру, которая перетаптывается с места на место, чтобы вскоре нагнать его. Ему не хотелось обременять молодую девушку своими страданиями, но отчего-то хотелось убедиться, достаточно ли хорошо живет женщина, на чье сердце упал вечный траур. Он хотел сменить тему, но разговаривать совершенно не хотелось.       — И куда же мы идем? — игриво, точно ребенок, спрашивает она.       — Увидишь, — вздыхает он, теряясь в ее огромных глазах. Гипнотическое сияние ее зеленых сочных глаз не дали ему и шанса сопротивляться, когда нежные руки схватили холодную мужскую ладонь. По венам ударила весна, распуская в крови тысячи лепестков вишни. Он быть может просто болен — уверяет себя. И не просто так влюблен — надеется он.       — Поторопимся, сенсей. Ему некуда торопиться до полуночи, вдыхая каждый момент ее сегодняшней, не принявшей решения.