***
Посреди облаков плохо видно блеск луны, вот только это не мешает робкому взгляду сиять ярче всего этой ночью. Он не отходит от нее ни на шаг, словно бы их связали невидимой нитью — он не против. Она неосознанно хватается за край его темного плаща, как за опору, можно сказать рефлекторно, и не отпускает, пока не останавливается возле прилавка с благовониями. Хината ровно дышит, тогда как слегка дрожащие руки принимают купленную благовоние, это не ускользает от внимательного взгляда Саске. Длинные темные волосы целует ветер и треплет в дуновении, до Саске доходит отчетливый запах хвои, оставленной позади их путешествия. Длинные пряди щекочут его разум и правая рука неосознанно тянется к ним, расплетая их пальцами. Мягкие, густые, точно у матери. Сегодня полнолуние, а значит небо откроется через три дня. Они молча доходят до общежития, а Хината так и не отпускает его руки. Ему чудится, что что-то произошло, но он не станет допытывать. А единственное, что он может, это сказать: — Полюбуемся звездами? Ветер отчего-то стих, так что ее волосы перестали парить в направлении запада, а глаза так и остались грустными. Девушка подходит вплотную и почти неслышно шепчет ему в губы. — Да. Саске провожает ее взглядом, уверенный, что похоронная благовония предназначена для времени наедине с собой. И так и не узнает, что сегодня ее день рождения.***
— Отличная работа, Тензо, — серый взгляд бегает по уголкам нового старого дома. Какаши помнит каждый угол семейного дома Хатаке, точно и не прошли мучительные тридцать лет. Тензо постарался сохранить старые воспоминания дома так, чтобы все походило на отличный ремонт, а не на глобальную перестройку особняка. Комнаты пустовали, отчего дом казался в разы больше чем он есть, ведь мебель он давным-давно убрал. Хатаке останавливается в большом помещении, где тридцать лет назад обнаружил тело собственного отца в луже бесчестной отчаявшейся крови. Будет сложно вернутся сюда и проживать обычную жизнь, понимает Какаши. Мужчина подле него ходит тихо, понимая, что отдаться воспоминаниям Хатаке должен один. Высокие потолки были украшены вырезными балками с выгравированным гербом клана, такая прочная конструкция прослужит еще лет сто, если не больше — кто-то явно рассчитывает, что дом оставит после себя историю. Энгава пустовала, но была засажена вспаханной почвой, чтобы хозяин дома засадил туда свои деревья. Мужчина неторопно осматривал творение друга, заглядывая в каждую комнату, разделенную массивными сёдзи. Полы в доме хорошие, теплые, поэтому перед входом, в гэнкан, они разулись. Тензо нервно поглядывает на семпая, надеясь, что внезапная злость не настигнет его. Пока лишь Какаши мечтательно разгуливал по пустым помещениям, навеянными воспоминаниями о детстве — он думает, что здесь явно не хватает веток сакуры. Его неспешное исследование обрывается на неизвестной территории, ранее не виданной в памяти дома. Комната, такая же пустая как и все, не слишком большая, но достаточно просторная. — Тензо, что это? — С-семпай, старейшины…***
Холод, исходящий от него, кажется чуяли за милю, вот только виду не подали. Разливая по тяван горячий чай, старейшины старательно делали вид, словно не замечают вошедшего в кабинет Хатаке, от которого за версту веяло злостью. — Тебе следует остыть, Шестой-сама, мы прекрасно видим твой взгляд, — Кохару теряется в насмешливой улыбке, из-за чего внутри мужчины все закипает. — Полагаем, с новым домом ты знаком, — продолжает Хомура. — Вы проделали хорошую работу, я благодарен, — терпеливо начинает Какаши. — Однако? — Однако я не доволен вашими жирными намеками. — Тебе не понравилась детская? — поддразнивает Кохару, но быстро приводит себе серьезный вид, — Мы обсуждали это, Хатаке. — Мы потерпели твою смену власти, новые реформы, даже то, что ты расформировал Корень — мы еще простили. Но твой долг как Хокаге — произвести наследника. — Титул Хокаге не передается по наследству, его избирает лишь народ, к чему это все? — мужчина устало потирает виски, точно пытаясь расслабить вспыхнувший шаринган. — Все Хокаге — шиноби одного учения. Так или иначе, это и есть наследственность. — Нидайме-сама был братом Хаширамы, Хирузен был учеником Второго, Тсунаде была его ученицей, — Какаши уже не нравился нарастающий тон старика, — Намикадзе был учеником Джирайи, а ты в свою очередь студент Четвертого. Все Хокаге — шиноби одного учения, — повторяет он. — Ты передашь титул своему ученику, а до тех пор он станет учителем твоего сына. И так, не разрывая связи. Понимая о чем речь, он устало заглядывает в их наполненные коварством глаза. Перечить старейшинам было не лучшей затеей, но проделывая собственные реформы он косвенно лишал их власти. Однако они были упорны. — Коноха потерпела большие потери после войны, шиноби необходимо восполнить количество. Поэтому, это касается всех, особенно шиноби с уникальными геномами, Шестой-сама.***
Самое ужасное в политических войнах — это ожидание. Какаши был связан цепями ожидания и бездействия феодалов, ведь рубить с плеча ему никак нельзя. Пойди он против Даймё сейчас, без видимых на их вину доказательств, его попросту казнят как предателя. И помешать разработкам будет невозможно, ведь ученые действуют в делах государства, избавиться от них — казнь. Хатаке искренне хотел начать жить полноценной жизнью, и возможно действительно поддаться прихоти старейшин, создать семью, произвести наследника… Но он знал, о чем говорил Орочимару. Была высокая вероятность того, что ребенок унаследует смешанный с Учиховским ген, и того хуже доудзютсу. Какаши не хотел этого. Миру хватило Учих, к чему распространять этот проклятый кеккей генкай? Но к счастью, наконец расцвела весна, скоро взростет дерево сакуры. Пожалуй, только эта мысль и успокаивала и досаждала его одновременно, ведь он так и не обнаружил шпиона. Его пчелка трудилась усердней, каждый вечер оставалась в больнице, чтобы натренировать передачу чакры. И, благо, он все чаще оставался с ней на ночь, а на утро мог лично свидетельствовать распускающуюся женственность и оберегать ее от всего мира. Когда по принуждению Тсунаде они жили вдвоем было проще, думает он. Когда, возвращаясь домой он слышал «окаэри!». И Какаши понимает, что стал бы в разы счастливее, звучи эта фраза каждый день. Паккун неоднократно напоминал ему о том, что злосчастные сорок уже не за горами, а весна юности вертится возле него. И, Ками, он действительно был бы не прочь, вот только решил немного подождать. Хотя бы так, чтобы Тсунаде не убила его. — Вы опять меня не слушаете, да? — нежный голос доносится до него. Он обнаруживает себя на жестком диване, возле ее рабочего стола. На бледных губах застывает мягкая улыбка, и только поэтому Сакура прощает его. Какаши учится жить без маски. По крайней мере рядом с ней. А Сакура сказала, что ей действительно надо привыкнуть к его лицу. — Вы используете какое-то дзютсу? — поддевает она, оказываясь в сантиметре от его лица. — Хм? Когда Какаши разговаривает и улыбается без маски, то почти не раскрывает рта, говорит поджато, немного скомкано. Его широкой и яркой улыбки она еще не видела, и думает, отчасти поэтому на лице нет морщин. — У вас слишком старый голос для такого молодого лица, то есть… Вы явно выглядите на лет десять моложе, — она продолжает изучать его как первый раз. Мужчина пальцами перебирает ее розовые прядки, нежные такие, словно шелк. Сейчас они доходили до лопаток, красиво развиваясь на концах, а когда собирались в высокий хвост, то приятно щекотали спину, она кажется отвыкла от такого ощущения. — Думаю, мне просто повезло, вишенка, — ленно произносит он. Девушка тут же вспыхнула ярким пламенем, и все лицо обогрилось сладким румянцем. Она пыталась отодвинуться от него, но розовые прядки в его руках только усугубили ситуацию, так что Харуно с треском валится на его колени. — Вы опять!.. — пытается унять румянец она, и тут же замечает как заводится смехом мужчина. Улыбка, не такая широкая, как у Наруто, но такая же теплая и яркая, открывающая вид на Клыки? — Э?.. Э-это клыки? Малахитовые глаза вдруг резко раскрываются, и Сакура присаживается поудобнее, чтобы взглянуть еще раз. Мужчина прикрывает веки и поддается рвению девушки. Она властно заставляет того открыть рот пошире, и, словно бы на приеме, осматривает его. — Еще больше, чем у Кибы… — как бы про себя говорит она. Немного опешив, она понимает, что врывается в чужое пространство. — Простите… — виновато тянет Сакура, — Вы поэтому носите маску? — Отчасти. — Вы сильно кусаетесь… — надувает щеки она. — Ты очень… аппетитно… пахнешь, — Хатаке видит, как розовеют щеки, и как зеленые глаза не перестают внимательно на него глядеть, — У меня очень чувствительный нос, в детстве отец дал мне маску, чтобы запахи не свели с ума, и, конечно же, аномально большие для ребенка клыки были бы проблемой в академии. Сакура затаила дыхание, и кажется даже не моргает — слушать его историю было… волнительно. А его доверие только будило жар. — Спасибо, — почти неслышно говорит она, отводя взгляд куда-то ниже. — За что? — недоумевает он. — За то, что рассказал.***
По истечении полутора месяца сосуд треснул. Содержать его в пробирке — опасно. Содержать вне — заметно. Глаза у того серые, осознанные, заполненные горестью всего этого мира. Он не человек, но он не лишен человеческих чувств, понимает змей. Маленькие теплые ручки тянутся к нему, будто бы ища опору и тепло, но Орочимару грустно осознает, что не в силах дать этого. Глаза у него осознанные, но оттого не могут перестать лить слезы, а тихий плач не раздается по пещере. На детской еще мягкой коже следы множественных уколов, но те только запитывали его, а не причиняли боль. Через сильное касание детской ладошки он чувствует прилив райтона, не сильный, но чувственный. Прошло только полтора месяца но он заметно вырос до полуторагодовалого ребенка, на чьем лице теперь были почти четкие очертания оригинала. Под седыми ресничками уже таилась мирская лень и мудрость, а под тонкими губками виднелась слабая едва заметная точка. Впервые саннин чувствует, что не знает, как поступать. За всю свою долгую жизнь он не раз выращивал подобие людей, но он. Он был просто прекрасен, отличающийся от них всех, как настоящий. И именно этим же вечером он осмеливается попросить помощи у Пятой. Войдя в лабораторию она не произнесла и слова. Янтарные глаза подрагивали от увиденного, в голове был такой хаос, что из уст не вырвалось и слова. Женщина молча подошла к нему, почти вплотную, и уткнулась взглядом в маленькую седую макушку. Он смотреть на нее в ответ также серьезно, и даже как-то осуждающе, подумала она. Сенджу взяла того на руки и ощутила почти знакомую чакру. — Что ты натворил? — маленькие ручки тянулись к ней так, что сердце невольно екнуло. — Это Мицуки. — Хах, ты даже дал ему имя… Тсунаде оглядывает лабораторию, словно заново, и замечает подле стеллажей стеклянную колбу со шприцами. Слишком крохотная для него. — Ему полтора месяца, — обеспокоено начинает саннин, — Три, если считать со дня соединения микроэлементов. Он растет быстро, Тсунаде, но его рост постепенно замедлится к физиологическим пяти годам, тогда он станет развиваться также, как и настоящие дети. — Ты хочешь пробудить у него шаринган, — констатирует она. — У меня нет стопроцентной вероятности, но если получится — мы будем уверены, что твой Хатаке не умрет от несоотношения чакры. Сенджу с трудом отрывается от Мицуки, воспоминания накрывают ее волной, точная копия. Она помнит день, когда саннины пришли на празднование рождения наследника Хатаке, последнего в своем роду. Она помнит как детские глаза изучающе, и с неподобающей ему серьезностью разглядывали ее. Почти такой же взгляд, вот только сейчас на нее смотрит будто бы взрослый Какаши. — Что тебе нужно? — бросает она. — Мои прошлые эксперименты оставались в пробирке до конца, пока не получали достаточное количество элементов. Мицуки вылез оттуда сам, не получив нужной порции. Но его организм дополнил все сам, так что в пробирке ему не место, — Орочимару расхаживает вокруг клона, осматривая его со всех сторон, а тот лишь крутит головой, следя за змеем, — Я не знаю, как мне продолжить обеспечивать его организм. — Ты пробовал кормить его? — нервно выходит из уст. — Я только насыщал его фитобаланс. Женщина сомнительно оглядывает бывшего товарища, ища в его глазах хоть каплю сожаления. Она накидывает на ребенка первую попавшуюся лабораторную рубашку и кутает покрепче, пока тот вопросительно смотрит на нее. — У его крови есть резус конфликт? Как ты вырастил его с нуля? — Кто? Саннины обернулись на тихий голос подле. Мальчик, сидящий на краю стола, указательно сложил руки и направил на себя, повторяя вопрос: — Кто? Мужчина присел рядом с ним, чтобы наладить зрительный контакт. — Мицуки, — белые руки указывают на мальчика, — Орочимару, — на себя. — Ты? — слова выходят не такими четкими, но достаточно, чтобы понять. Тсунаде присаживается рядом, указывая на себя. — Тсунаде. — Невероятно, — улыбается он, заглядывая в серые глаза внимательнее, — Ты чувствуешь его чакру, так? Она как настоящая, рабочая, Тсунаде, но поддельная. Она растекается по всему телу, не скапливается в тенкецу. — У него нет каналов? — Нет, а значит та сыворотка, что ты принесла мне, не будет действовать на него. — И никто не сможет заблокировать его чакру.***
Он осторожно проводит пальцами по ее теплому лбу, там где скопились две прозрачные точки. Она прикрыла глаза, зарываясь в нем еще сильнее, чтобы насладиться ароматом леса, что исходил от него всегда. И так было правильнее, думает она, никто бы не смог его обнаружить. В отличии от нее, за версту пахнущую вишней, мнимо подчеркивавшей ее особенность. Так считала она. Но он был с ней не согласен. Ведь он и в самом деле считал ее особенной. Именно так он и сказал, когда она объяснила ему свои «тренировки» в использовании запретной техники. Из-за нескончаемых попыток выкроить из себя нужное количество чакры она кажется смогла как-то увеличить и свое хранилище. Необъяснимо, но факт. Кажется она смогла развить бьякуго дальше, чем оно есть. И ее «операция» теперь сократилась до получаса — все равно много, но уже простительно. Они коротали вечера в его квартире, на мягком тесном диване. Иногда Какаши с трудом расставался с ней до следующего дня, моля остаться на ночь. Сакура не могла не признать, что ей нравилось то, что сейчас между ними происходит. — Я бы хотел попросить тебя кое о чем, — ласково начинает он, заправляя за ухо очередную розовую прядку, — Не могла бы ты помочь мне с ремонтом? Тензо восстановил фамильный дом, а мне так лень им заняться. — Что же, на меня скидывается задача обустроить жилье Хокаге? — робкая улыбка озаряет ее прекрасное лицо так, что Какаши старается не замечать тот факт, что она избегает прямых обращений к нему. — Если хорошо попросишь, отдам и должность Хокаге, — ленно отвечает он. — Как можно устать от работы за всего лишь три месяца? — опять избегает обращения. — Очень просто, от вас, как учеников, я устал в первый же день. Она подавляет улыбку и старается сделать вид, что ей обидно. Но выходит тщетно, поэтому она зарывается в его объятиях. И Сакура была готова пролежать так еще несколько жизней, если бы не настойчивый стук в окно. Мужчина обеспокоено впускает ястреба внутрь и тот вглядывает в самую душу, а в когтях записка. «На Саске-куна напали»