***
В полдень они останавливаются у ручья, где глыбы льда цепляются за мшистые камни, разбросанные вдоль него, не смытые быстрой водой. Спешившись, Санса задыхается от боли, но когда Джон бросается вперёд, чтобы предложить ей руку, она отказывается. Злится, предполагает он, потому что они снова ехали молча, и Джон знает, что это выглядело так, будто он уклонился от её вопроса — и, возможно, так оно и было, — но она может принять его помощь и при этом злиться сколько угодно. Он снова протягивает руку. — Тебе больно. Санса бросает на него свирепый взгляд, но позволяет отвести себя к пню, где вытягивает свои ноющие ноги с долгим стоном, и это зрелище пробуждает старые воспоминания, которыми он решает поделиться, прежде чем разум остановит его. — После того, как мы с Игритт взобрались на Стену, как только снова оказались на земле, мы... Он делает глубокий вдох и закрывает глупый рот, не заканчивая фразу, заставляет слова вернуться внутрь до того, как решит предложить Сансе помассировать ноющие бёдра так же, как они с Игритт массировали друг друга, когда разбили лагерь на ночь. До того, как расскажет Сансе, насколько хорошо это было. До того, как он вспомнит, к чему привели эти массажи, и начнёт краснеть, как проклятый идиот. — Мы очень хорошо спали, — бормочет Джон, прежде чем скрыться между деревьями под предлогом необходимости облегчиться. Он возвращается к Сансе, она уже ест — его порция лежит на куске ткани, расстеленном на камне, и он качает головой, показывая своё неодобрение. — Ты могла бы подождать меня, — говорит он, забирая еду и устраиваясь на камне. — Я бы принёс тебе. — Я могу сделать это сама. — Я знаю, что можешь, но ты не обязана. — Ты мне не слуга, Джон. — Пока страдаешь ты, страдаю я. Санса смотрит на еду у себя на коленях, завеса черных волос спадает ей на плечо. Тщательно стряхнув крошки с пальцев, она заправляет волосы за ухо и продолжает есть. До сих пор неприятно видеть её такой. Алейна Стоун… Так её называли в Долине, когда она притворялась племянницей Мизинца — или дочерью? Хотя она рассказала Джону больше, чем он хотел бы знать, и много о жизни в Королевской Гавани, она мало говорила о том времени, когда притворялась Алейной... Но когда он спрашивает Сансу о том, какую историю она придумала для этой девочки-бастардки, она только застенчиво качает головой. — У меня тоже есть свои секреты. Санса стряхивает крошки с юбок, разглаживает складки на бёдрах, и он задаётся вопросом, приносит ли это ей хоть какое-то облегчение. Как леди, она никогда не стала бы массировать затёкшие ноги перед другими — даже перед братом — но если бы он отвернулся… — Что? Джон отводит взгляд от её колен. — А? Санса смотрит ему в глаза. — О чём ты думаешь? — Э-э... Полагаю, ты не сможешь опять стать Алейной. — Не больше, чем ты Эйгоном — или, наоборот, сможешь. Серсея не знает правды. Ты хочешь быть Эйгоном? — Да, парень низкого происхождения по имени Эйгон путешествует с кем — со своей сестрой Рейнис? Это не привлечёт внимания. Джон кривит губы в усмешке, которая исчезает в тот момент, когда он видит её удивлённо изогнутую бровь и понимает значение того, что только что сказал. Румянец уже ползёт по его щекам, и он делает вид, что Санса должным образом не застегнула седельные сумки, и встаёт, чтобы исправить это, прежде чем она пошутит о том, что тогда она будет и его сестра, и его жена. — Ты могла бы назваться Джейн, — говорит он, возясь с ремнями. — Это достаточно распространённое имя. — Джейн была моей лучшей подругой. — Тогда Элис. Тоже простое имя. — А ты можешь быть Беном, или Алином, или Диком, или... — Диком? Ты не будешь каждый день называть меня придурком(1). — Он плюхается обратно на камень и суёт в рот ветчину и хлеб. — Я буду Уиллом. Уилл и Элис. Джон запихивает в рот ещё еды, пьёт из бурдюка и смотрит на ручей, небо, лес, вместо того, чтобы встречаться с Сансой взглядом, хотя и чувствует его на себе. Он не может вернуться к лёгкому подшучиванию. Не тогда, когда каждый их разговор, кажется, приводит к теме, которая заставляет его краснеть или говорить что-то глупое. Именно поэтому он избегал её. Он не может притворяться, что ничего не чувствует. Давос говорил ему, как он очевиден со своими страстными взглядами и глубокими вздохами. И он не может притворяться её мужем, хотя знает, что это облегчит защиту, потому что не может играть в любовь. Он так давно хочет показать ей свои чувства, что если бы она узнала об этом, то пришла бы в ужас. Как будто бы в другом случае она не была потрясена. Джон тяжело вздыхает и опускается на колени у ручья, ополаскивая лицо ледяной водой, прежде чем наполнить бурдюк. После слов Сансы о том, что становится холоднее и его ответного мычания, она смиряется с его молчанием и принимает помощь, когда приходит время двигаться. Джон сверяется с картой, чтобы найти новый путь, который приведёт их в открытое поле, где они смогут довольно долго скакать, не натыкаясь на дороги или поселения, а затем вскакивает в седло и направляет лошадь на запад. Копыта лошади Сансы стучат позади него лёгкой рысью.***
Джон соорудил им постель из еловых веток и одеял и завернул в спальные шкуры, оставив между ними небольшое пространство. Наверху он едва различает звёзды, мерцающие между тяжёлыми от снега ветвями, и пытается думать об Игритт, о том, как лежал с ней вот так и говорил о звёздах — и забыть о тёплой женщине рядом. Весь день Санса называла его Уиллом и настаивала, чтобы он звал её Элис, и он не мог сказать, легче или труднее теперь думать о ней как о сестре. С тёмными волосами, новым именем… Она почти незнакомка. Красивая незнакомка, которая заставляла его смеяться весь день над глупыми историями, которые придумывала для них, пока он наслаждался её красотой, потому что она была слишком увлечена, чтобы заметить. Джон знает, что Санса любит выдумывать истории и играть в игры, хотя больше никогда этим не занимается. Дома она должна быть сдержанной леди Старк, женщиной зимы, но здесь, где их единственная компания — лошади, снег и снегири, порхающие с дерева на дерево, эта женщина оттаивает, чтобы показать тень девушки, которой когда-то была. Санса уже придумала друзей детства Элис, её любимые блюда, цвета и песни. Песни Элис слышала в трактире, где готовил Уилл, прежде чем они покинули свою деревню. Как только её госпожа засыпала, Элис часто ускользала из замка, чтобы посидеть в углу на кухне и посмотреть, как работает брат, слушая местных певцов или, если ей очень везло, странствующего барда. Это маленькая частичка Элис, говорит Санса, она сама и её любовь к песням и сказкам. Ранее она спросила его, какая малая часть Уилла была Джоном, но единственный ответ, который он может дать, — его самая тёмная тайна, и это лучше оставить невысказанным. — Уилл? — шепчет она. Лунный свет и тени играют на её скулах. — У нас есть животные на ферме? — Хм… Свиньи. Несколько коров. И лошади, конечно. И куры. Много-много кур. — Я хочу котёнка. — Если хочешь, можешь взять целый выводок. — Неужели Уилл балует свою сестру... или это ты? — Хорошо. Ты можешь завести одного котёнка, если хорошо сделаешь свою работу. — И как же мне это сделать, если я даже цыплёнка ощипать не могу? — Я научу тебя. Она прячет зевок за рукой: — Ты должен найти себе жену, которая будет ощипывать твоих цыплят. — Ага, должен. Крепкая жена с широкими бедрами, которая умеет готовить, убирать и управляться со свиньями и не боится, когда куры клюют её руки, пока она собирает их яйца. — Я не боюсь кур! — Санса сердито смотрит на него, но Джон только смеётся. — Джон? — говорит она медовым голосом. — Ты хорошо играешь в эту игру. — Нет. — Так и есть. Тебе тоже весело. — Мне не весело, — говорит он, но его щёки все ещё округляются от счастья. — Тебе так весело, Джон. Он с трудом прогоняет улыбку. — А я говорю нет. — Ты буквально только что рассмеялся. И уже не в первый раз за сегодняшний день. — Ты считала? — Если бы ты путешествовал с человеком, который смеётся два раза в год, и вдруг он сделал это пять раз за день, разве ты не стал бы считать? — Ладно. — Он одаривает её тёплой улыбкой. — Я немного развлекаюсь. — Видишь? Правда, путешествовать со мной не так уж и плохо? Даже в темноте ночи Джон видит блеск в её глазах, мягкий изгиб рта, и на пару вздохов он забывается и смотрит, пока улыбка Сансы не начинает сползать. Джон прочищает горло и переводит взгляд на потолок из ели, снега и неба. — И тебе тоже. Тебе тоже нужно выйти замуж. Я найду тебе хорошего купеческого сына с монетой в кошельке, который хотел бы иметь под рукой хорошенькую девушку. У тебя будут слуги, и тебе не придётся ощипывать цыплят. — Я уже влюбилась. Я не могу выйти замуж за купеческого сына, если влюблена. Джон заставляет свой голос течь так же легко, как ветер гонит облака по залитому лунным светом небу. — Неужели? В кого? — Старший сын хозяина замка. Вот почему мы действительно уходим. Ты мог бы позволить мне остаться, чтобы расчёсывать волосы леди и опорожнять её ночной горшок, потому что это была бы лучшая жизнь для меня. Но я влюбилась... в лорда Саймона, и он влюбился в меня. Обещал жениться на мне. Но ты не так наивен, как я, и решил, что я должна поехать с тобой, пока Саймон не бросил меня беременной. Позабавленный её скандальной историей, Джон смотрит на Сансу широко раскрытыми глазами, скривив рот в улыбке, и она улыбается ему в ответ. — Это будет страшная, тёмная тайна Элис. Это делает её грустной и загадочной, и объясняет, почему ты так чрезмерно опекаешь её. — Уилл чересчур заботлив? — Нет. Ты. Возможно, это та маленькая часть его, которая все ещё остаётся тобой. — Так этот Саймон... Какой он? — Очень красивый, конечно. И высокий. С золотистыми волосами, голубыми глазами и доброй улыбкой. Наверху хлопает крыльями птица, и с шелестящей ветки на них сыплется снег. Джон вытирает лицо рукавом. — Ну, тебе всегда нравились такие: высокие, золотоволосые и голубоглазые. — Нет, не всегда. Джоффри был, — она снова зевает, — исключением. Кроме того, это то, чего хочет Элис, а не я. — Так же, как Элис любит песни, но не ты? — Точно так же, как Элис предпочитает котят щенкам. Я такая же Элис, как ты Уилл. Разве что тебе нужна крепкая крестьянка, которая умеет ощипывать цыплят? Это тот маленький кусочек его, который все ещё ты? — Возможно. Санса со стоном потягивается, сонно моргая. — Как только мы вернёмся, мы найдём тебе достойную жену. Северу нужна королева, а тебе — наследники. — Она глубже забирается под спальные шкуры, а когда снова заговаривает, её голос звучит мягким бормотанием: — Как Игритт. Копьеносица — та, кого ты хочешь? — Я любил её не за это. — Тогда за что? Она забралась мне в душу. Она высказывала своё мнение. Она говорила мне, когда я был идиотом. Она любила песни и истории, и когда пела, это будоражило что-то глубоко внутри меня. И она смешила меня. Это то, чего я хочу, чего я всегда хотел. — Я не знаю. Это просто случилось. — Он притворно зевает. — Нам надо поспать. — Мне холодно, — шепчет Санса. — Мы можем лечь ближе? Совсем чуть-чуть. В лесу никогда не было так тихо, что ничто не могло заглушить стук его сердца. Давос предупредил его об этом, отвёл в сторону, как только Джон и Санса составили план побега, и сказал, чтобы он держал мысли чистыми, а руки при себе. — Ты мой король, а не сын, — сказал Давос, — и она моя госпожа, а не дочь. Но я люблю вас обоих, как родных. И я не позволю тебе давить на неё, несмотря ни на что. Ты её старший брат, ты должен защищать её — даже от самого себя. — Я её кузен, — выпалил Джон и быстро наклонил голову, чтобы избежать сурового взгляда Давоса. — Я ничего не сделаю. — Так было бы лучше. Долгое время у вас не будет никого, кроме друг друга, спящих под открытым небом, ищущих тепла друг у друга. Если она запутается, если почувствует себя обязанной, потому что ты защищаешь её, если ты позволишь ей... Это на твоей совести. Не на её. И она не вернётся в Винтерфелл с бастардом в животе и сожалением в сердце. Но Джон уже знает, как опасно путешествовать вместе, делить спальные шкуры и привыкать к ощущению тёплых объятий и запаху другого человека в носу. Как легко тогда пробуждается желание. Как легко забывается честь. Как легко податься искушению. Они не родственники по крови, но он не может позволить себе думать о ней иначе, как о сестре. Сестре, которую он поклялся защищать. Джон переворачивается на бок. Та часть его тела, что может оскорбить Сансу, теперь не прижимается к ней. — Если хочешь, можешь лечь ближе. Иголки потрескивают, когда Санса придвигается. Её колени прижимаются к его, руки — к спине, горячее дыхание касается шеи. Горячее, тяжёлое и замедляющиеся, пока она засыпает, а он смотрит в темноту и гадает, удастся ли ему вообще заснуть. Что, если он повернётся ночью? Что, если она почувствует его возбуждение... Санса тихонько вздыхает и обвивает его рукой, прижимаясь теснее. Нет, не Санса. Элис. Она — Элис, а он — Уилл, и Уиллу нет дела до руки сестры, обнимающей его за талию. Ни капельки. Это не может быть той маленькой частью его, которая все ещё остаётся Джоном. Уилл закрывает глаза и ждёт, когда уснёт.