***
«Водяной Молот» лежит немного в стороне от Королевского тракта, на окраине довольно большой деревни — его жаровни ведут их сквозь густой снежный шторм. Когда Уилл дёргает дверь, резкий порыв ветра распахивает её, и они оказываются в тепле; их одежда промокла от снега, а лица обветрены. Какой-то человек кричит им, чтобы они закрыли проклятую дверь! И, словно услышав его, ветер захлопывает её сам. Посетители заполнили таверну от стены до стены, и когда они с Уиллом идут по проходу к столику в глубине зала, где ещё есть место для двоих, Элис чувствует на себе десятки глаз. Только не это... Санса напрягается и Уилл мгновенно перевоплощается в Джона. Он обнимает её за талию и притягивает ближе — так они и идут. Ведь люди Серсеи не могут быть здесь? Санса проходит мимо мужчин, одетых в коричневое, чёрное и серое. Некоторые из них одеты в рваные плащи; их бороды спутаны, а во рту не хватает зубов. Другие — в варёной коже, в грязных, но целых сапогах и с чистыми лицами. Тут есть и странный торговец в изысканной одежде, и ватага мальчишек в возрасте от десяти до шестнадцати лет, делящих кувшин эля и жареного цыпленка. Санса замечает пожилую женщину с охраной, которая одета в платье из тонкой шерсти. Через её плечо перекинута каштановая коса, толстая и блестящая. Бран ничего не сказал о том, что Серсея назначила цену за голову Сансы, но, возможно, так оно и есть. Он все ещё не может видеть всего. Иногда вся эта ситуация для Сансы предельно ясна, но чаще ужасно пугает. Она вспоминает истории, которые рассказывал Мизинец об охоте на Тириона и о том, как карликам по всему Вестеросу рубили головы в надежде получить награду от королевы. Они усаживаются за стол. Санса забивается в угол, чтобы Джон закрыл её собой, и прижимается к нему, ища тепла и защиты. — Расслабься, — советует он, стараясь поймать взгляд мальчика-слуги, двигающегося между столами с подносом грязной посуды. — Чем более нервной ты выглядишь, тем больше внимания привлекаешь. — Они и так обратили на меня внимание. — Она оглядывает комнату и находит слишком много мужчин, рассматривающих её поверх своих кружек и суповых мисок. — Все смотрят на меня. Как ты думаешь, они знают? — Ты, наверное, самая красивая женщина, которую они когда-либо видели, даже с этими чёрными волосами. Джон говорит так небрежно, что это звучит как нечто само собой разумеющееся, как если бы он утверждал, что стол сделан из дуба или куры несут яйца — и всё же щёки Сансы странно горят, и она нервно теребит прядь волос. — Тебе они не нравятся? Джон ловит взгляд мальчика-слуги и машет ему, чтобы тот подошёл. — Мне нравятся рыжие. — Вообще или у меня? — В обоих случаях, — отвечает Джон, и её щеки горят сильнее, но он смотрит не на неё, а на мальчика. — Пирог с почками и глинтвейн, если у вас есть. Если нет — эль. Нам тоже не повезёт получить комнату? Мальчик качает головой. — Всё занято. — Полностью? Нет даже угла где-нибудь? — Джон осторожно отодвигает плащ в сторону, показывая толстый кошелек. — Мы многого не просим. Только тепло и крышу над головой. — Я спрошу у отца. Пока они ждут его возвращения, служанка приносит их заказ, и Санса потягивает свой напиток. Она никогда не любила вино, но глинтвейн — это совсем другое: горячий, пряный и подслащенный мёдом. Она вспоминает о матери, которая часто пила его, когда северный холод пронзал её южные кости. И, обхватив кружку руками, чувствуя тепло Джона рядом с собой, глядя на огонь и свечи, горящие в жаркой комнате, ощущая, как горячее вино течет по венам, Санса чувствует, что оттаивает. Вскоре её кружка опустела, и служанка налила ей ещё. Санса поднесла кружку к губам, потягивая глинтвейн и мурлыкая, пока слова Джона эхом отдавались в голове и смешивались с подозрениями, которые терзали её последние несколько дней. Эти подозрения только усиливаются, когда окружающий шум становится фоном, и она остаётся наедине со своими мыслями и напитком, который заканчивается быстрее, чем хотелось бы. Джон постукивает по краю своей чаши. — Не забудь и поесть, Элис. Если ты выпьешь так много на пустой желудок... — У неё рыжие волосы, — слышит она свой голос. — У Элис. У неё рыжие волосы. — Нет. У Элис чёрные волосы. — Нет. У Элис Карстарк, — она облизывает губы и опускает руки, которые по-прежнему держат кружку, и поворачивается чтобы посмотреть на Джона, продолжая говорить. — Ты сказал, что тебе нравятся рыжие волосы. У Игритт были рыжие волосы. У Элис рыжие волосы… Голова Джона запрокинута, и он наблюдает за ней, прищурившись под нахмуренными бровями. Её сердцебиение ускоряется, во рту пересыхает, и она должна оставить всё как есть. Но точно так же, как когда он вернулся с Драконьего камня, и она, наконец, застала его одного в своем солярии после целого дня наблюдения за ним и Дейенерис, потребность найти правду подстёгивает её и сейчас, вынуждая делать глупости. — Ты любишь её? Ты отказался от Севера ради неё? — спрашивает Санса, готовясь выложить доказательства, если он сделает вид, что ничего не понимает. В тот день Дейенерис коснулась его руки, прошептала ему что-то на ухо, посмотрела на него сияющим взглядом, будто они были близки долгое время, но Джон замешкался на миг, а потом ответил простое и искреннее «нет», и королева выдохнула воздух, который задержала с момента, как вопрос слетел с её губ. — Ты влюблён в Элис? — спрашивает Санса, затаив дыхание и ожидая ответа и того, чтобы Джон перестал хмуриться. Но его суровый взгляд становится только темнее. — Что?.. Почему? — Волосы. Меч. Она знает, как им владеть. Я видела, как она сражается. И ты выбрал для меня её имя. — Я выбрал это имя для своей сестры. Потому что оно обычное. — Или потому, что ты думал о ней и имя просто... всплыло в голове. Санса неуклюже ставит кружку на стол — керамика звенит о металл тарелки, и хотя чувство, все ещё живущее в её сознании, говорит ей, что их путешествие дало волю её воображению, глинтвейн убеждает, что она права. Он уговаривает её продолжить. — С тех пор, как мы уехали, ты всё время задумчив, и это потому, что не увидишь её несколько недель, а может, и месяцев. И ты не захотел сказать мне, чего хочешь от жены. Возможно, ты думаешь, что я не заметила этого, но я заметила. — Не сомневаюсь. — Так ты признаёшь? — Что? — Что избежал ответа. — Да. — Тогда признайся тоже, что любишь её. Джон склоняет голову набок и так долго смотрит на неё, что в груди у Сансы появляется странное ощущение, будто она плавает в пряном вине. Она до сих пор ничего не съела. Пирог горячий и после нескольких дней путешествия восхитительно пахнет. Пальцы сжимают вилку, но Джон удерживает её взгляд, и вилка так и остаётся в руке. — Тебя это беспокоит? Если бы я любил Элис Карстарк. Он ждёт ответа, но у Сансы его нет. Только жгучая потребность узнать правду, которая увеличилась теперь, когда Джон избегает её. Всё, что у неё есть — странное ощущение внутри, которое становится тем больше, чем дольше Джон удерживает её взгляд. Он смотрит спокойно, ровно, а её глаза мечатся по его лицу, пока ей не удаётся вырваться из этого плена и отрезать себе кусок пирога. — Ты мой брат, — отвечает Санса и дует на еду. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. — Я не твой брат, — бормочет Джон так тихо, что она не услышала бы, если бы не была так сосредоточена на его голосе, но затем возвращается мальчишка с хорошей новостью, что хозяин всё-таки приготовил комнату. Джон проглатывает остатки еды, чтобы они могли уйти отсюда и снять мокрую одежду, но Санса только ковыряется в своей. В другом конце залы пожилая леди на мгновение встречается с ней взглядом и слегка улыбается, как женщина женщине в комнате, полной мужчин. У неё карие глаза, полные губы и густые брови. Она совсем не похожа на мать, и в то же время, с этой косой и платьем из тонкой, тёмно-синей шерсти, она так напоминает маму, что у Сансы болит сердце.***
Комната принадлежит хозяину и его жене, которые с удовольствием поживут несколько дней с детьми, если Джон хорошо заплатит. В ней есть кровать, два стула, умывальник, тумбочка и комод, поверхности которых очищены от личных вещей и пыли. В камине потрескивает огонь, и пока Джон расплачивается, Санса ставит стулья перед ним и развешивает свою влажную одежду. Она бы с удовольствием приняла ванну, но не хочет беспокоить трактирщика ещё одной трудной просьбой, а просто моется в тазу, пока кожа не становится розовой и не начинает пахнуть мылом вместо пота. Когда Джон возвращается, она уже лежит под одеялом. Он со вздохом снимает плащ, вешает его на свободный стул и расшнуровывает камзол. Санса поднимает глаза к потолку и чувствует, что комната слегка кружится. Вкус глинтвейна задерживается у неё на языке, и когда она закрывает глаза, то видит маму, сидящую слева от неё с вязаньем на коленях и дымящейся чашей глинтвейна рядом на столе. В те дни Санса сидела у её ног с собственным маленьким рукоделием — шарфом или шляпкой — и дымящейся чашей чая, заваренного с гвоздикой, корицей и имбирём. Просто чтобы пахло так же, как глинтвейн, который пить ещё не разрешали. Кровать скрипит под тяжестью Джона. Он устраивается с удовлетворённым ворчанием, и она мгновенно придвигается ближе, чтобы плотно прижаться к нему, как это делала Элис каждую ночь после того, как Уилл ложился в постель. Но Джон напрягается от её прикосновений. — Если тебе холодно, я могу подбросить в огонь ещё полено. Его отказ отбрасывает её обратно в зимний шторм, от которого они бежали, и Санса, вздрогнув, перебирается на свою сторону кровати. — Да. Спасибо. Когда Джон встаёт, она закрывает глаза и считает вдохи, чтобы не думать о том, что происходит. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь... Потом кровать снова скрипит, и они лежат под одеялами в свете очага, и ужасная тишина, густая и тяжёлая, висит в пропасти между ними. Вот почему Санса хочет, чтобы он рассказал ей об Элис. Как они смогут вернуться к тому общению, которое было до того, как Бран сказал им правду, если Джон не откроется ей и не начнёт снова разговаривать? — Уилл? — шепчет она. — Как звали наших родителей? — Я не хочу сейчас играть, Санса. Просто спи. Но как она может так спать? Как Элис может спать без брата в объятиях, когда она привыкла к запаху его волос и ощущению его спины, его дыханию? Как Санса может делить постель со своим кузеном, когда он в одном белье, а она в одной сорочке, и при этом у неё не сводит живот от всей этой непристойности? Если бы мама знала, что она делила постель с мужчиной, который не является её мужем или даже братом… Потому что это ведь так? Джон сам сказал. Он ей не брат, и теперь она задаётся вопросом, а хочет ли он им быть. Санса не хотела спрашивать, но глинтвейн и тёмная комната сыграли с ней злую шутку, заставив думать, что они находятся в безопасном маленьком коконе, где всё сказанное исчезнет, как только наступит утро, и избавит её от последствий: стыда и неловкости. — Ты всё ещё любишь меня? — Её голос плывет к потолку, хрупкий и лёгкий, как паутина. — Даже несмотря на то, что я больше не твоя сестра. Ты когда-нибудь любил меня? Молчание Джона растягивается всё дольше и дольше, и ей требуется вся сила воли, чтобы лежать тихо и спокойно и ждать ответа. — Когда Бран сказал мне, — говорит он наконец, — для меня это ничего не изменило. По крайней мере, не мои чувства. К Брану и Арье. Или тебе. Но что-то изменилось. Многое изменилось. Но Санса прижимает руки к груди, сворачивается калачиком на боку и пока позволяет Джону отдыхать. Правда рано или поздно выйдет наружу.