***
Когда он возвращается в их комнату с мешочком для игры в кости, колодой карт и подносом с завтраком — овсянкой с изюмом, варёными яйцами, краюхой хлеба и двумя кружками чая, — Санса ещё спит. Её волосы веером рассыпались по подушке, как воронье крыло, приоткрытые губы издают лёгкий храп, а рука покоится на том месте, где только что лежал он. Джон ставит поднос на пустую тумбочку и глубоко вздыхает. Это ничего не значит. Она не скучает по нему во сне. То, что они кузены — ничего не значит. «Ты по-прежнему любишь меня, как брат любит сестру?» Именно это она имела в виду прошлой ночью, и громкое «да» было ответом, которого она хотела (хотя он едва помнит, когда в последний раз относился к ней как к сестре). Скрип стула по половицам, когда он ставит его у тумбочки, пробуждает Сансу ото сна. Вытянувшись всем телом, она открывает глаза и смотрит на поднос. Она облизывает губы, приподнимаясь на локте. — Завтрак в постель? — Да, я подумал... Джон пожимает плечами, на что Санса отвечает лучезарной улыбкой, от которой у него давит в груди. Она перебирается на его сторону кровати, и Джон отводит глаза и начинает есть, чтобы не смотреть на её грудь, колыхающуюся под сорочкой. Еду нельзя назвать идеальной, но после нескольких дней чёрствого хлеба и твёрдого от мороза мяса каждый кусочек восхитителен. — Как твоя голова? — Он стучит яйцом по тумбочке и ковыряет треснувшую скорлупу. — Не думаю, что у нас осталось хоть немного того корня. — Я не так уж много выпила. С головой у меня всё хорошо. — Достаточно хорошо, чтобы играть в кости? — Я не умею. — Я научу тебя. Хочешь? — Ты ведь не хочешь, чтобы мы выходили из комнаты? — Нет, и не могу сказать почему. Так будет лучше. Безопаснее. Итак, что скажешь? Когда Санса кивает, Джон убирает еду и выставляет поднос с тарелками за дверь. Оборачиваясь, он видит, что Санса по-прежнему сидит на постели, одетая только в сорочку, и свет от камина играет на её обнаженных руках, оттеняя медным цветом темные локоны. Одеяла окутывают тело мягкими шерстяными волнами, и у него в голове возникает самый странный (самый чудесный) образ: она сидит вот также на кровати в Винтерфелле, её рыжие волосы взъерошенные после сна (и от его руки), а взгляд обещает то, о чём он мог только мечтать. Джон встряхивает головой, чтобы избавиться от заманчивого и совершенно бесполезного видения. Он должен попросить её одеться. Попросил бы брат об этом? Попросил бы он Арью одеться? Попросил бы Уилл Элис? Ему всё равно. Джон прочищает горло и опускается на стул. — На что мы играем? — спрашивает Санса. — Я не знаю. Напевая, она берёт кубик и, прищурившись, смотрит на него. — У тебя есть королевство. Хочешь сыграть на него? — Тогда что ты предложишь? Если проиграешь. Винтерфелл? Санса резко выдыхает и кладёт руки на кости, чтобы закрыть их. — Тебе нужен мой Винтерфелл! Мы могли бы разделить его, думает Джон, загипнотизированный её удивлённым выражением лица и блеском в глазах, которые говорят ему, что она его поддразнивает. Мы могли бы разделить моё королевство, твой замок и наши жизни. Мы могли бы разделить, если бы… — Просто признай это! Тебе нужен мой замок, Джон. — Ты хотела моё королевство. Блеск в её глазах угасает. — Я пошутила. Я не хочу быть королевой. — Ты хотела этого. Раньше. Санса качает головой, и маска возвращается на её лицо. Дома она часто ей пользуется. Достаточно часто, чтобы немногие знали, что под ней скрывается нежная, ранимая женщина. Но Джон знает и смотрит на одеяло, чтобы она продолжила говорить, при этом не чувствуя себя незащищённой. — Я хотела выйти замуж за прекрасного принца и родить ему детей. Я хотела, чтобы щенки играли в саду, полном роз. Я хотела, чтобы трубадур играл мои любимые песни, а я сидела на солнышке и шила что-нибудь красивое для моих дочерей. Я хотела идеальной жизни и думала, что брак с принцем даст мне её, потому что я была глупой маленькой девочкой, которая не знала, что принцы могут быть монстрами. Теперь я многое знаю. И это больше не то, чего я хочу. — Ничего из этого? — Джон поднимает голову и смотрит на неё, ожидая ответа, но она молчит. — Тогда чего же ты хочешь? С мягкой улыбкой на губах Санса поворачивает его правую руку ладонью вверх и бросает кости в подставку. — Я хочу, чтобы ты научил меня играть.***
Коснувшись языком уголка рта, Санса изучает карты перед собой и в руках. Через час, несмотря на то, что они играли на монеты из его кошелька, она устала от игры в кости, а Джон — сидеть на деревянном стуле, и поэтому он провел остаток утра, обучая её своим любимым карточным играм, развалившись в изножье кровати. Санса обменивается с ним двумя картами, а затем кладет все шесть. Сначала волчья карта, затем по кругу вокруг неё: камни, чардрево, железо, стадо ягнят, самородок золота и белая карта. Они означают такие разные вещи, в зависимости от игры и от того, с какими картами их сочетать, и это делает игры сложными, непредсказуемыми и трудными для изучения. Карта ягнёнка может означать как шерсть или ферму, так и семью или последователей. Карта с чардревом может означать дом, лес или даже корабль, если положить её рядом с водной картой. А зимняя роза, последняя карта, которую Санса кладёт в круг, может означать сад, или служанку, или любовь, или королеву. — Это ведь замок, не так ли? Это король в замке. Джон медленно кивает, его глаза блуждают по картам, затем он смотрит на неё с улыбкой. — Да, это король в замке. Как долго ты сидела с этим цветком? — Я выиграла? — Санса от восторга приоткрывает рот. — Я победила! Горшок стоит между ними, и она тянет руки за грудой монет и тащит их к себе с таким ликованием, что Джон не может не рассмеяться. Они играли часами, и Санса выигрывала только один или два раза, в то время как его куча монет росла, росла и росла, пока Сансе не пришлось пообещать писать за него в бухгалтерской книге в течение недели, чтобы продолжать играть. А теперь он откидывается назад с глупой ухмылкой на лице, а она хватает пригоршню монет и смотрит, как они со звоном сыпятся сквозь её пальцы обратно в кучу. — Что ты собираешься делать со своим выигрышем? — Купить щенка... Нет, четырёх щенков. По одному для каждого из нас. — Она делит монеты на две кучки и отдаёт одну ему. — Давай сыграем ещё раз. Я намерена снова победить. — Как прикажет моя леди. Но сначала нам нужно поесть. Когда он возвращается с тарелкой рыбы, варёной репы, картофеля и овсяными лепёшками, колода аккуратно сложена на ночном столике, а Санса расстелила плащ, чтобы закрыть кровать от крошек. Она ни разу не попросила разрешения выйти из комнаты, за исключением туалета в конце коридора, что, к счастью, наконец вынудило её одеться, но сейчас она задумчиво пережёвывает еду, и Джон знает, что она спросит его, не случилось ли что-нибудь сегодня утром. Он не может рассказать ей о мужчинах. О том, что они говорили. Он должен как можно дольше щадить её. Взгляд Сансы скользит по колоде, прежде чем вернуться к тарелке. — Что ты собираешься делать? — С чем? — Ты король без замка. Тебе нужен замок. И… — Затем она встречается с ним взглядом, по-прежнему с озабоченным выражением лица. — Сотни и сотни лет Винтерфелл был королевской резиденцией. Достаточно долго он порождал карточную игру, в которую люди продолжают играть через триста лет после завоевания Эйгона. — Я не заберу у тебя Винтерфелл, Санса. Он твой. — Тогда куда же ты пойдешь? — Ты хочешь избавиться от меня? — спрашивает Джон, и уголок его рта криво приподнимается. — Из-за войн всё отошло на второй план, но рано или поздно тебе придётся жениться. Рано или поздно тебе придётся обзавестись наследником. Тебе нужен замок. Тебе нужно осесть. Джон вздыхает и потирает шрам над глазом. — Нет смысла обсуждать это сейчас. Мы поговорим об этом, когда вернёмся домой. Он чувствует на себе взгляд Сансы, но упрямо смотрит на пятно в форме лютни на стене. Она не первая, кто обращает на это внимание. До войны Тирион разнюхивал об этом и наедине дал понять Джону, что видит его насквозь. Но потом началась война, и Тирион умер, а Джон задвинул эту проблему на задний план, чтобы как можно дольше наслаждаться тем, что вся его семья собралась вместе. Разве Санса не этого хочет? Чтобы они все были вместе? Вопросы, задать которые у него не хватает смелости, мучают его до конца дня, и его сдержанность изматывает её. На второй день, запертая в комнате, Санса становится раздражительной и капризной. Когда они пытаются играть, она либо обижается из-за проигрыша, требуя дать ей ещё попытку, либо, побеждая, не тратит время на ликование, а перетасовывает колоду и раздает новые карты. Санса ковыряется в еде, смотрит в маленькое окошко на не утихающую бурю — не видно ничего, кроме снега — и сразу после ужина ложится спать прямо в платье. На третий день она становится тихой и бледной. Едва притрагивается к завтраку, едва отвечает на попытки завязать разговор, а теперь время приближается к полудню, и она просто сидит на кровати, обнимает колени, положив голову на руки, и смотрит в никуда. Джон зовёт её и не получает никакой реакции, повторяет снова и нежно касается плеча — и она отшатывается, сильнее зажимается, прерывисто дыша. — Санса, что случилось? — Он приседает на корточки у кровати. — Поговори со мной. — Я не могу, — шепчет она в рукав. — Я не могу. Мне нужно выбраться отсюда. Джон, пожалуйста. — Она смотрит влажными глазами. — Он запирал меня. В течение нескольких дней единственными живыми людьми, которых я видела, были он или Миранда, и они... Я больше не могу этого выносить. Я чувствую, что стены надвигаются. Я не могу дышать. Пожалуйста. Джон смотрит в окно. Сегодня метёт не так сильно. Те, кто умеют читать природные знаки, утверждают, что буря утихает, и тогда они с Сансой смогут отправиться в путь. Подальше от Рыжего и его приятеля. — Хорошо, — говорит Джон и протягивает руку. — Сегодня мы поедим вместе с остальными.***
В тот момент, когда они входят в общую комнату, Рыжий поднимает глаза от дымящейся миски с тушёным мясом и смотрит на Сансу голодными глазами. Его приятель тоже смотрит, чуть более сдержанно, потягивая эль. Они думают, что Джон её брат. Что брату всё равно. Что брат ценит деньги выше родства. Не то что муж... Рыжий облизывает губы, вытирает рот и, заметив, что Джон смотрит на него, расплывается в щербатой ухмылке. Той самой, которая говорит Джону, что, если бы он ответил ему тем же, Рыжий подошёл бы к ним и прошептал своё предложение на ухо. Бросив испепеляющий взгляд на мужчину, Джон хватает Сансу за руку и тянет за собой к пустому столу, где они садятся рядом. — Ты была права, — бормочет Джон. — Я смогу защитить тебя лучше как муж. — Они что-то сделали? Эта пара, которая всё время пялится. — Да. Они сказали что-то, что мне не понравилось, потому что они думают, что ты моя сестра. Но они уважают брачные узы. Санса откидывает голову назад, чтобы посмотреть на него. — Тогда мы женаты? — Да, я думаю, так будет лучше. Мне нужно показать им, что ты принадлежишь мне, что ты моя. Его последние слова прозвучали мрачнее, чем он хотел, больше похожие на собственническое рычание, и Санса вздрагивает, открывает рот, и страх вспыхивает в её глазах. Джон вспоминает Рамси, Джоффри, Мизинца и других мужчин, которые относились к ней как к собственности. Он наклоняется ближе, чтобы смягчить голос и быть услышанным. — Конечно, только с твоего разрешения. Она так близко, что он может сосчитать веснушки у неё на носу, слабые цветные пятнышки, которые оставило солнце на коже, когда они ехали под его лучами, и почувствовать чистый запах мыла, которым она мылась. Должен ли он отстраниться? Санса не отвечает, но её глаза изучают его, и Джон читает в них вопрос, которого не понимает, поэтому не двигается и ждёт. Её взгляд падает на его рот. Дрожащее дыхание покидает её. Затем глаза снова поднимаются к нему, и Санса кивает, облизывает губы — язык смачивает сначала верхнюю губу, а затем скользит по нижней, прежде чем зубы прикусывают её — о, боги, она думает, что он имел в виду… Её глаза даже закрываются. — Санса, я не собираюсь тебя целовать. Её глаза распахиваются, круглые и бледные, как луна. Какое-то мгновение она молча смотрит на него, но потом на губах появляется улыбка. Веселье блестит в глазах, а тело сотрясается от тихого смеха, который она изо всех сил пытается сдержать, пока улыбка становится всё шире и шире, и она начинает дрожать от смеха. Слезы текут из её глаз, скатываются по щекам, и хотя он должен был бы обидеться (и, возможно, в глубине души обижается), тоже не может не рассмеяться. — Я правда думала... — Одной рукой Санса обмахивает глаза, а другую прижимает к животу. — Я правда так подумала.… О, боги. Она наклоняется к нему и кладёт голову на плечо, счастливые звуки гудят в её горле, и Джон задаётся вопросом, видел ли он когда-нибудь, чтобы она так смеялась. Нет, потому что вспомнил бы смех Сансы в ушах и сладкое тепло, расцветающее в груди. Обняв, Джон прижимает её ближе, всё с той же широкой улыбкой на лице, и через два столика он видит, что пожилая леди смотрит на них с нежностью, которая говорит ему, что у них получается. Муж и жена. Влюблённые. Джон жестом приглашает служанку подойти, и Санса заявляет, достаточно ясно, чтобы слышали те, кто рядом, что она и её муж хотели бы больше этого замечательного пирога с почками и глинтвейна. Служанка издаёт удивленный звук. — Кто-то сказал мне, что вы брат и сестра, но этого не может быть. Вы совсем не похожи. — Брат и сестра? — Санса недоверчиво смотрит на Джона. — Что их навело на эту мысль? Нет. — Она утыкается носом в его щеку, и он радуется, что она не видит смехотворно довольной улыбки на его лице. — Недавно поженились и безумно влюблены. Не так ли, муж? — Да, — говорит Джон и гадает, слышит ли Санса, как бьётся его сердце сквозь льняную, кожаную и шерстяную одежду. — Безумно.***
Пока они едят, пьют и болтают, на щёки Сансы возвращается румянец и снова светятся глаза, поэтому, когда она просит остаться ещё на некоторое время, кто он такой, чтобы отказать ей? Они снова заказывают эль и глинтвейн, и Санса задаёт ему тысячу вопросов о жизни на Стене, и он должен убрать руку, действительно должен, но та остаётся на её талии, и пальцы касаются бедра, и Санса, кажется, совсем не возражает. Один раз, рассказывая, она даже слегка коснулась его ноги, видимо, не заметив этого, в отличие от него. О, он заметил... «Ты её старший брат, ты должен защищать её даже от самого себя». Боги, ему нужен воздух. Джон дёргает себя за воротник. Ему также нужно отлить. Он не хочет оставлять Сансу, но она предлагает ему попросить пожилую леди с охранниками присмотреть за ней. Она вторая женщина в комнате, кроме служанки, она поймёт. И когда Санса доказывает свою правоту, Джон направляется в уборную, слыша в голове звенящие предупреждения Давоса. Однако на обратном пути до него доносятся голоса. Знакомые голоса. В нескольких футах перед ним приоткрыта дверь, и Джон подкрадывается поближе, чтобы подслушать. — Говорил же, что он её муж, — произносит Мышиная шкурка. — Но я слышал, как она сказала... — Ты ослышался, понял? Не удивительно, если ты никогда не чистишь свои проклятые уши. — Оставь мои уши в покое. Я всё равно думаю, что мы должны забрать её. Как только шторм утихнет, мы её схватим, и будем забавляться с ней по дороге на юг, а когда она нам надоест — продадим Моллюску. Они хорошо платят. — Боги этого не одобряют... — Богам на это плевать. — Он похож на воина. Убийцу. И этот его меч. Это настоящий меч, настоящий. — Ну и что? Нас двое. И если мы убьём его, то возьмём не чужую жену, так? — Рыжий издаёт хриплый смешок. — Она станет вдовой! Джон сжимает руки в кулаки. Бой на мечах в помещении вряд ли практичен, но он всегда носит с собой кинжал и, даже не задумываясь, врывается в комнату, ударяет Мышиную шкурку в нос с такой силой, что тот со стоном падает. Рыжий вжимается в стену, кинжал вдавливается в его мягкий живот, свободной рукой Джон удерживат его за горло. Он мог убить его. Легко. Просто надавить сильнее, повернуть кинжал, провести им по животу и посмотреть, как вываливаются кишки... и привлечь много нежелательного внимания и, скорее всего, их выбросили бы на улицу, в шторм, за убийство оплативших простой гостей. — Собирайте вещи и уходите. Сейчас. Потому что если вы останетесь, я вытащу вас обоих наружу, вспорю животы и оставлю на съедение волкам. — Но буря... Джон затыкает ему рот, вдавливая кинжал достаточно глубоко, чтобы намочить его тунику кровью. — Ты мужчина или трус? Всего лишь немного снега. Убирайся, или я убью тебя. Схватившись за кровоточащий нос, Мышиная шкурка поднимается на ноги и тянет Рыжего за руку. — Да ладно тебе. Не стоит. Оно того не стоит. Буря всё равно стихает. Тяжело дыша, Джон отступает и смотрит на Рыжего, пока тот не позволяет другу вытащить себя в коридор. С громким выдохом Джон прислоняется к стене и ждёт, пока его бешено бьющийся пульс замедлится, потом вытирает кинжал о штанину, засовывает его в ножны и возвращается обратно. Санса перенесла их вещи к столу той леди, и он садится рядом с ней, не сводя глаз с двери, ведущей в комнату мужчин. Джон едва замечает, что Санса представляет его леди Смоуквуд, или Смоллвуд, или Свайтвуд, или как там её зовут. Он только вежливо улыбается, называет имя Уилла и снова смотрит на дверь. Вскоре появляются Рыжий с приятелем: первый бросает на него ожесточённый взгляд, второй прижимает к носу тряпку, и оба выходят через дверь на улицу. Джон вздыхает с облегчением. — Тебя не было какое-то время, — тихо говорит Санса. — Всё хорошо. Она кивает, но её взгляд задерживается на нём. В нём нет тревоги. Нет, Санса сидит неподвижно, изучая его глаза, нос, губы, каждую чёрточку лица, и Джон забывает, как дышать, забывает, где он и что только что сделал. — Что? — шепчет он. Санса моргает, и он думает, что она, возможно, краснеет, что улыбка, которая расплывается на её лице, застенчива. Затем она берёт его за руку и переплетает пальцы. — Ничего. Я скучала по тебе, вот и всё. На мгновение Джон в это верит. На какой-то глупый, пьянящий миг ему кажется, что она действительно скучала по нему, что её улыбка и прикосновения настоящие, а потом он вспоминает. Видят боги, ему непросто даётся дерзкая ухмылка и дразнящий тон, но он спасает себя, становясь кем-то другим. — Тогда, может быть, мне стоит почаще уходить? Если меня будет ждать такой приём. Санса издает лёгкий смешок, который он никогда не слышал из её уст прежде, и это одновременно и больно, и помогает. Она не Санса, он не Джон. Это новые версии их: Элис и Уилл. Это же чувствует Уилл? Или всё-таки та часть его, которая по-прежнему Джон? Та часть, которая любит её больше всего на свете, независимо от того, какое имя она носит, и это делает их игру самой опасной из всех, в которые он когда-либо играл.