***
Дождь заставил толпы людей искать укрытия в «Крапчатом петухе», и Джон ступает в тепло, наполненное запахами пота, эля, тушёного мяса и древесного дыма. Многие головы поворачиваются в их сторону, чтобы рассмотреть вновь прибывших. Глаза задерживаются на лице Сансы, путешествуют по её телу, рассматривают Джона, чтобы определить, как он вооружен, представляет ли опасность для тех, кто хочет мирно заниматься своими делами, или бросает вызов тем, кто этого не делает. Но затем кто-то приветствует Оддена и Фрию, и все возвращаются к еде, выпивке и игре в кости или карты. Однако ни одно место в общей комнате не пустует, что снижает вероятность получить ночлег. Джон вздыхает и машет рукой трактирщице, которая подходит к ним с дружелюбной улыбкой. — У нас нет комнат. В деревне была ярмарка. Но большинство не могут её себе позволить, поэтому мы держим общую комнату открытой всю ночь, пока льёт дождь, а люди едят и пьют. А некоторые здесь только для того, чтобы согреться, прежде чем двинуться дальше. А, вот и свободные места. Видите? Она кивает на стол, за которым четверо мужчин собирают вещи, чтобы уйти, и Джон этому рад. Ему не нравится, как двое из них глазеют на Сансу. Двое других уже натянули капюшоны на головы, чтобы прикрыть лица, но он всё равно видит, что у одного из них сломан нос, кожа на переносице рассечена и ещё заживает. Разбойники. Преступники, стремящиеся уйти от того, кого только что обобрали за карточным столом до того, как бедняга это поймёт. Один из них, долговязый лысый парень, даже натыкается на Джона, когда они проходят мимо, и он знает это движение. Оно нужно, чтобы украсть его кошелёк, но Джон держит его хорошо спрятанным и прикреплённым к поясу, и парень покидает заведение с пустыми руками. Джон, Санса, Фрия и Одден усаживаются на свободные места и заказывают суп и эль. Всё больше людей приветствуют эту пару, и хотя они бросают на Джона и Сансу любопытные взгляды, никто не останавливается, чтобы поболтать. Это действительно прекрасно. Если люди Серсеи придут сюда и спросят, не видел ли кто-нибудь путешествующих брата и сестру, то никто не вспомнит о молодой супружеской паре, которая ужинала с местным фермером и его женой. Джон позволяет себе немного расслабиться. Обстановка здесь довольно милая, особенно по сравнению с сараем. Дождь стучит по твёрдой крыше, жар очага сушит одежду, суп согревает животы и заставляет молчать рты. Но по пристальному взгляду Фрии Джон понимает, что молчание не продлится долго. Едва её тарелка становится пустой, первый личный вопрос вылетает из её рта. — Мы знакомы с детства. — Уилл берёт Элис за руку. — С тех пор заботимся друг о друге. Теперь едем в Штормовые земли. Там нас ждёт ферма. Будем работать на земле, вместо того чтобы ждать хорошего от хозяев в замке, где мы работали. — Это хорошая жизнь. Заботиться о своей земле, а не о чужой. Что-то, что можно передать своим детям, если они у вас будут. — Если боги будут милостивы, — говорит Уилл, с любовью глядя на жену. — Жаль, что вы не останетесь. Скоро будет праздник. Праздник весны, слышали? Вы празднуете его на Севере? Нет, вряд ли, у вас старые боги. Но, может быть, в Штормовых землях — никогда не была там, вообще нигде не была. Но мы чтим Мать, Деву и Старицу, и они благословляют нас в ответ. Незамужние девушки находят себе мужей. Для женатых, пришедших на праздник, наступает счастливый год, и много детей приживаются в чревах матерей. Особенно в ту ночь. Фрия глубокомысленно кивает, но её муж отрицательно качает головой. — Это не так. Песни, выпивка, танцы и немного веселья. Вот и всё. — Это случается не у всех, да, — лёгкая улыбка Фрии напрягается. — Но у многих. И у нас есть Пэйт. Он пришел к нам, когда ему было восемь. Сирота. Теперь он почти взрослый мужчина и сын, о котором только можно мечтать. — Похоже, это замечательный праздник, — говорит Элис. — Я люблю песни. Надеюсь, что и в Штормовых землях его празднуют. — Если да, вам правда лучше пойти. Вам не помешало бы благословение, ведь вы недавно поженились. — Откуда вы знаете? — О, я всегда могу сказать. Фрия смотрит на их руки — всё ещё сцепленные — и желудок Джона сжимается. Как будто рука Сансы предназначалась для него. Было так хорошо держать её, что он даже не заметил, что так и не отпустил. Когда он смотрит на Сансу, чтобы увидеть её реакцию, увидеть, потрясло ли это её, он обнаруживает, что Элис улыбается ему в ответ. Уиллу. И Уилл подносит её руку к губам для поцелуя, прежде чем отпустить, и Джон допивает свой эль, пока женщины болтают о проклятом празднике, который, он несказанно счастлив, они пропустят. Даже от одной мысли о том, как Уилл ведёт Элис в танце, крепко обнимает, покачиваясь под нежные звуки песни трубадура, украшающего праздник своим присутствием, сердце Джона начинает бешено колотиться. Целый вечер притворства. Держать её за руку и притворяться влюблёнными... Джон резко выдыхает и, дёргая себя за воротник, машет трактирщице, чтобы та принесла стакан воды. Наверное, здесь просто жарко? И Санса сидит так близко к нему — её бедро плотно прижато к его собственному. Его ноги гудят от желания бежать, чтобы между ними было много миль, но всё, что он может сделать, это обнять её за спину, прижать и напомнить себе, что она — Элис, а он — Уилл, и в происходящем нет ничего настоящего. Ничто из этого его не волнует. Даже когда Санса начинает зевать и берёт пример с половины людей в общей комнате (которые уже прижались к стене или друг к другу) и обнимает его, чтобы устроиться поудобнее. Удовлетворённый гул, который она издает, когда он крепко обнимает её за талию, ничего не значит, как и дрожь, пробегающая по его телу, когда она утыкается носом в его шею. Это ничего не значит. Ничего. Совсем ничего.***
Джон просыпается с первыми лучами солнца. Одден строгает белку, жена спит у него на плече. Они спали посменно, он и Одден, защищая своих жён и деньги, и теперь старик приветствует его кивком. Санса ещё спит: рука обхватывает ремень его плаща, нога лежит на его бедре. Он осторожно отстраняет её от себя, и Санса что-то бормочет во сне. Она против? Нет, просто остановись. Это ничего не значит. Трактирщица уже готова разносить еду тем, кто проснулся, и вскоре их стол украшен варёными яйцами, ветчиной и чаем. Фрия просыпается последней, сонно трёт глаза и зевает, когда они заканчивают завтрак, и Джон благодарен ей за то, что она не ранняя пташка. Он мог хотя бы немного не притворяться. Должно быть, это был самый долгий промежуток времени, когда они с Сансой оставались Уиллом и Элис, и её близость утомляет. Утомляет и пьянит. Мучает. По крайней мере, теперь они снова отправятся в путь, и никто, кроме леса, не будет их свидетелем, а деревья не слишком заботятся о природе отношений Джона и Сансы. Небу всё равно, как и животным, и Королевскому тракту тоже наплевать. — Это было очень мило с твоей стороны, — говорит Джон, снова садясь в седло, когда «Крапчатый петух» и Уилл с Элис остаются в полумиле позади них. — Ты хороший человек, Санса. — Мы оба сделали это, — говорит она с твёрдым взглядом и ждёт, что он признает это кивком, после чего продолжает: — Они были такими милыми. То, как Одден ухаживал за ней, — нежная улыбка украшает губы Сансы. — Он так её любит. Они чем-то напоминают мне мать и отца. Такая глубокая привязанность, даже после стольких лет. Джон знает, что она хочет того же, даже если утверждает обратное. Она мечтает об этом, жаждет, и он мог бы дать это ей, хотел бы дать, но… Грудь Джона наполняется глубоким вздохом, и он осторожно поворачивает голову. — Когда-нибудь ты найдешь его, — говорит он лёгким тоном и с тяжёлым сердцем. — Того, кто будет ухаживать за тобой и защищать. — Служанки ухаживают за мной. И для защиты у меня есть охранники. Бриенна. Даже Подрик. Джон усмехается. — Подрик. — Он достаточно хорошо защищал меня во время войны. — Неужели? — Он спас мне жизнь. — Ты никогда мне этого не говорила. Санса не сводит глаз с дороги и воздерживается от подтверждения очевидного: нет, конечно, она не говорила. Они никогда не говорят о войне, потому что теперь вообще редко о чём-нибудь разговаривают. Одна фраза Брана изменила их отношения, и, судя по всему, единственное расстояние, которое они преодолеют — это мили пути, и единственное, к чему они вернутся — Винтерфелл, а не к тем лёгким отношениям, которые были у них до войны. «Перестань обманывать себя, — шепчет усталый голос в глубине сознания Джона, — это никогда не было легко». — Всё произошло так быстро, — медленно произносит Санса, задумчиво поджимая губы и делая паузу, чтобы вспомнить. — Твари проникли в Великую крепость. Я помню глаза Белого ходока. Я замерла. Просто застыла. Бриенна попыталась остановить его, велела мне бежать, и я побежала. Выбежала на улицу и... Я ожидала увидеть мертвецов. Целую армию. Помню, как была потрясена, увидев вместо этого огонь. Повсюду. Люди кричали и размахивали руками. И Дейенерис, она была там, сжигала врагов, но огонь распространялся и... — Санса качает головой. — Я пыталась бежать туда, где безопасно, но не знала, куда. Слышала тебя... кажется. Твой голос звал меня по имени. Посмотрела и увидела только пламя. А потом твой голос пропал. Я подумала, что мне показалось, и побежала. Не зная куда, не зная, где Бриенна, где все. Потом кто-то повалил меня на землю. Это был Подрик. Его рука… Не думаю, что он заметил. Он схватил меня за руку и велел бежать, а потом мы оказались в склепах, и дальше я ничего не помню. Думаю, он отбивался от мертвецов, но… Он сказал, что Дейенерис целилась в меня. Он видел, как она меня заметила, а он обещал Бриенне, что защитит меня. Вот так он получил ожог на руке. Его опалило пламя, предназначенное мне. По крайней мере, так он сказал. — Она целилась в тебя? — Я не знаю, правда ли это, Джон. Думаю, она видела только мертвецов. Не важно. Она умерла, а я нет. — Тебе следовало сказать мне. — Она умерла. Умерла, а ты был так погружён в себя. Я не знала, как это повлияло на тебя. — Я же сказал, что не любил её. — Но иногда, когда приходится притворяться, чувства возникают сами собой, — говорит она, и у Джона перехватывает дыхание. — Возможно, не любовь, но что-то похожее. — Она пыталась отнять у нас Север. Она сжигала людей заживо. Отца и брата Сэма! Ты думаешь, мне нужен такой человек? — А Игритт хотела вторгнуться на Север, и тебе пришлось притворяться вместе с ней, и всё же ты полюбил. А потом ты потерял её, а теперь и Дейенерис. И ты говоришь, что не хочешь жениться, что я должна думать? — Я не терял Дейенерис. Она не была... Я терпел её, потому что должен был, но это не было похоже на то, что было с Игритт. Мне не нужно было притворяться с Игритт! Меня влекло к ней задолго до того, как между нами всё произошло. Я пытался бороться с этим, пытался, но ничего не вышло. Это никогда не срабатывает! Слова Джона звенят над дорогой, и он закрывает свой глупый рот до того, как признается в чём-то похуже. Глаза Сансы широко раскрыты, почти остекленели, а румянец на щеках глубже, чем обычный румянец от солнечного света и свежего воздуха. Затем она отворачивается, солнце высвечивает красные отблески в длинных чёрных локонах, которые ниспадают до талии. Талии, за которую он обнимал её часами, пока она удовлетворённо мурлыкала ему в шею. Пока притворялась. Желудок Джона сжимается в тугой узел. Она боится. Боится, что это притворство приведёт к тому, чего она не хочет. Боится, что оступится, упадёт и окажется глубоко в грязи, где Джон уже слишком давно застрял. Боится, что он обхватит её руками и оставит там, вместо того, чтобы помочь подняться. Санса боится, потому что не хочет его по-настоящему, и если... На дорогу выскакивает человек. Кричит, машет руками. Их лошади ржут и брыкаются, а потом Джон падает, и боль взрывается в его теле.