***
«Крапчатый петух» находится по меньшей мере в миле от этого места, но Санса отказывается думать об этом, отказывается думать о Джоне, его ранах и крови, о том, как собственное тело ещё болит после падения. Она чувствует только свои ноги и дорогу, по которой бежит. Даже не замечает Брана, пока волк не выпрыгивает перед ней, останавливая. Будь у неё хоть капля сил, она бы отругала его за то, что он чуть не завершил её путешествие, но сейчас она просто следует за своим всеведущим братом, когда он уводит её с Королевского тракта на узкую тропу. Лёгкие горят, горло саднит, в боку пульсирует острая боль, но Санса не обращает на это внимания. Джон не умрёт. Она найдёт помощь, даже если это убьет её. Это единственное, что заставляет её ноги двигаться, хотя тело кричит об отдыхе. В конце дороги наконец появляется маленький деревенский дом, а у Сансы не остаётся сил, и когда она пытается позвать на помощь, из горла выходит только хрип. Ноги подгибаются, она падает на землю, тяжёлое дыхание поднимает пыль, которая щиплет глаза и оседает на языке. — Элис? — звучит женский голос. Шаги приближаются, юбки подметают землю, когда Фрия опускается на колени. — Элис? Что случилось? — Мой муж, — Санса сглатывает, чтобы промочить сухое горло. — На нас напали. Ему нужна помощь. — Пэйт! Позови Эйррика. Сейчас же! И скажи Оддену... Грохот крови в ушах Сансы заглушает все звуки. Она закрывает глаза и падает в объятия Фрии, давая измученному телу отдых, позволяя землистому запаху, исходящему от женщины, перебить запах крови и страха. Тёплая рука гладит её по спине, кончики косы щекочут щеку, успокаивающий голос заполняет уши, и хотя Фрия не мама, Санса всё же позволяет себе расслабиться.***
Она приходит в себя в повозке, грохочущей по дороге в такой спешке, что её юбки развеваются вокруг усталых ног, а волосы лезут в лицо. — Езжайте прямо к развилке, — говорит она, заставляя себя сесть. — Он дальше по Королевскому тракту. — Что случилось, Элис? Санса смотрит на свои руки, на которых засохла кровь: в складках ладоней, под ногтями. Глухим и далёким голосом, как эхо в септе, она бормочет то немногое, что помнит. Страх, кровь и бойню. Вспоминает мужчин, которых она видела в «Водяном молоте», в «Крапчатом петухе», и тех, что увидела впервые. Но о волках она молчит. Не говорит ни слова. Каким-то образом её спутанный разум осознаёт, что нужно держать это в секрете, что нужно называть Джона Уиллом. Затем повозка останавливается. Мечи и кинжалы усеивают дорогу, а в лужах, высыхающих на солнце, кровь. Тел уже нет, наверное, волки утащили их в лес. И Джона тоже нет. Желудок Сансы сжимается, голова кружится, и ей приходится ухватиться за борт повозки, чтобы удержаться на ногах. — Уилл? — Она спрыгивает на землю. — Уилл! Вокруг нет ничего, кроме сосен, скал и деревьев с ярко-зелёными весенними листьями. Ничего, кроме пней, кустов и ярких пятен голубых и жёлтых цветов. Но там, за кустами, мелькает рыжевато-коричневый мех, и хотя у неё ватные ноги, Санса всё равно бежит, бежит и бежит. Её ноги летят через канаву, корни, поросшие мхом камни, пока не опускаются на колени у дерева, под которым, прислонившись к стволу, сидит Джон и прижимает руки к животу, со смертельно бледными губами. — Джон? — Санса наклоняется ближе и чувствует мягкое дуновение теплого дыхания на своей щеке. — О, слава богам. Она зовёт на помощь, но проходит достаточно времени, чтобы Санса отвела взгляд от Джона и оглянулась через плечо в поисках своих Оддена и Фрии. Они оба осторожно приближаются к ней; женщина наблюдает за ней, пока мужчина осматривает лес, как будто они отчасти ожидают, что Санса заманивает их в ловушку. Но когда они видят Джона, то бросаются вперёд, и вскоре он лежит в повозке, положив голову на колени Сансы, а его раны обернуты шалью Фрии. — Санса? — бормочет он, моргая, и его мутный взгляд пытается сфокусироваться на ней. — Санса. — Это я, Уилл, — шепчет она, проводя пальцами по его волосам. — Элис. Его рука скользит по её подбородку, по тёмным локонам, рассыпавшимся по плечам. — Твои волосы… Потом он снова теряет сознание, и глаза Сансы застилают слёзы.***
Когда они подъезжают к дому, навстречу им выбегает прыщавый мальчишка лет четырнадцати, а за ним идёт пожилой мужчина с длинным красным носом и редеющими волосами, растрёпанными, как у одуванчика. Он несёт деревянный сундук, который отдаёт Фрие, чтобы помочь отнести Джона внутрь. Пока они идут по дому, он засыпает Сансу вопросами, на которые она изо всех сил старается отвечать, а когда укладывают Джона в постель, он сразу начинает дрожащей рукой срезать с него одежду. Но когда пытается снять тунику, рука Сансы сжимает его запястье. — Не надо. — Я должен осмотреть его раны, дитя. — Тогда поднимите тунику, — говорит она, закатывая её достаточно высоко, чтобы открыть две раны на животе, но не настолько, чтобы был виден шрам под сердцем. — Вот эти... — Целитель дотрагивается до старых шрамов на животе Джона. — Они выглядят... — Он сражался на войне. От целителя пахнет забродившим вином, но у него проницательный взгляд, и Санса подавляет желание поёжиться. Но затем он отводит взгляд и начинает очищать и осматривать раны. Его руки по-прежнему дрожат. Он приказывает Фрие дать Джону маковое молоко, и она поворачивается к лекарскому сундуку с уверенностью, которая даёт понять Сансе, что она уже помогала ему раньше. Сундук высокий и узкий, его дерево, медные петли, ручки и ящики внутри отполированы до блеска. У мейстера Лювина был точно такой же. Санса приходила от него в восторг, как и от множества загадочных склянок и баночек, которые мейстер хранил у её постели, когда выбирал мази и эликсиры, чтобы вылечить от простуды или облегчить зуд ветряной оспы, успокоить расстройство желудка. В этом сундуке лежат такие же склянки и банки, все помеченные аккуратным почерком, хотя большинство простолюдинов не умеют ни читать, ни писать. В тоже время на целителе нет ни мейстерского одеяния, ни цепи — да и мейстеры обычно не заботятся о деревенских жителях. Насколько Санса знает, поблизости даже нет замка, и всё же... — Нить и иглу, — говорит он, протягивая дрожащую руку, и Фрия находит требуемое. — И принеси мне тряпки и свежую одежду для него. Пэйт примерно такого же размера. — Когда Фрия уходит, он поворачивается к Сансе. — Продень нить для меня. — Разве это разумно? — спрашивает она, помогая. — Если вы не можете сами вдеть нитку в иголку... — У меня десятилетний опыт зашивания ран, дитя. Вероятно, будет не очень аккуратно, но всё же поможет. — У меня твёрдая рука. Я сделаю это. — Твёрдая рука бесполезна без опыта. — У меня есть опыт. Я сделаю это. — Это серьёзная работа. Не вышивание. Стальной характер матери просыпается в Сансе, выпрямляет осанку, ожесточает взгляд, усиливает голос. — Я полагаю, у вас хороший слух, мейстер, или мне нужно повторить? Он смотрит на неё так, словно она выросла на семь футов. — В этом нет необходимости, миледи. Простите меня. Когда Санса начинает зашивать, он не спускает с неё глаз. Но после месяцев, проведённых в плену у Рамси, и дней, когда она лечила воинов, раненых вихтами, её рука привыкла к этой задаче, и вскоре целитель поворачивается к сундуку за мазями, которыми обрабатывает рубцы, прежде чем перевязать их. Затем возвращается Фрия с охапкой вещей и помогает ему, пока он осматривает ногу Джона, а Санса обрабатывает мелкие царапины и порезы на бедре. После того, как Джона зашили и перевязали, целитель вытирает руки куском ткани. — У него сломан палец на ноге и, возможно, ступня. Никак не понять. Может быть, это растяжение. Но если перелом, то срастаться он будет много недель. Недель. Воздух со свистом покидает рот Сансы. Им некуда идти, лошадей нет, как и седельных сумок с их содержимым. И Джон ранен, и это её вина, потому что она решила поиграть в героя, думала, что может помочь. Она измучена, каждая часть её тела болит, и она обмякает, чувствуя щекой подушку. Усталость омывает ее тяжёлыми, соблазнительными волнами, которым она не в силах противостоять, и которые утягивают сознание в океан сна.***
Волчье рычание наполняет её сны, преследует по полям, холмам и лесам, в которых ветви хлещут по голым рукам, когда она бежит. Краски весны уступают место чёрному и по-зимнему белому, и красному цвету крови. Перед ней стоит чардрево, его крона шепчет ей незнакомые слова. Под ним, в чёрном пруду, холодном даже летом, сидит обнажённый Джон и манит её бледными пальцами, предлагая присоединиться. Но глаза у него синие и страшные, а раны на груди открыты, из них сочится кровь, чёрная и густая, как смола. Качая головой, она пытается отползти прочь, но сильные руки бьют её по спине. Она падает головой вперёд в ледяной пруд и, задыхаясь, садится в постели. Её руки двигаются сами по себе, поднимая тунику Джона, чтобы осмотреть живот, и она с облегчением выдыхает, когда обнаруживает закрытые рубцы. Санса поправляет на нём одежду, и её руки дрожат хуже, чем у целителя... Целителя! Солнечный свет косо проникает в маленькое окошко. Должно быть, она спала недолго, он ещё может быть здесь. Хотя ей больше всего на свете хотелось бы лежать в постели и смотреть, как грудь Джона вздымается с каждым вздохом, она должна знать, насколько серьезны его раны. У двери Санса слышит бормотание и чуть приоткрывает её, чтобы прислушаться. — ...надолго, — говорит целитель. — Никто не осудит вас за то, что вы их прогнали. — Не в моём характере, Эйррик, — говорит Фрия, — отворачиваться от людей. Но тут что-то не так. Я это чувствую. А это может означать неприятности, как думаете? — Мы разрешим им остаться, — говорит Одден. — Одд, я не думаю... — Ты видела этих волков. Они следили за ними — все, даже самый большой. Я не знаю, кто они, но боги хотят, чтобы мы... — Ты даже в богов не веришь. — Я верю в то, что вижу, и я видел этих волков. Один из них выглядел так, будто старые боги по-прежнему на этой земле. Я много лет вырезал из дерева волков, Фрия. Это что-то значит. Не буду притворяться, что знаю что, но это не просто так. Мы должны позаботиться о них. — А ты как думаешь, Эйр? — спрашивает Фрия. Санса задерживает дыхание и прижимает ухо ближе к крошечной щели, чтобы лучше слышать, ожидая, что мейстер расскажет обо всем, что он заметил в ней и Джоне. Эйррик хмыкает. — Тебе не помешала бы помощь. Всё время твердишь, что тебе никогда не хватает часов в сутках. Наверное, девушка должна быть на что-то годна? Она может готовить и убирать. Чинить одежду. Кормить кур. И он выглядит крепким парнем. Как только встанет на ноги, тоже сможет посильно помогать. — Если он встанет на ноги, — поправляет Одден. От его слов сердце Сансы больно сжимается. Фрия ободряет его: — Не говори так. С мальчиком всё будет в порядке. И это дало бы мне время справиться с куриным переполохом... Затем разговор переходит на темы, которые касаются их фермы и ухода за ней, и Санса выходит за дверь. Она оказывается в комнате, освещённой дневным светом, льющимся через два крошечных окна, и пламенем огня в очаге. Над ним висит котелок, распространяя запах мяса, лука и репы. Котелки стоят на полках над дверью и окнами вместе с горшками и глиняными сосудами. Просфоры, пучки трав и косички из чеснока свисают с балок, идущих вдоль потолка, а деревянные фигурки Оддена украшают каждую свободную поверхность. Семеро богов, лесные животные, птицы, даже цветы. За грубо сколоченным деревянным столом с двумя скамейками по обе стороны сидят Одден, Фрия, Эйррик и мальчик по имени Пэйт. — А, вот и ты. — Фрия добродушно улыбается. — Ты голодна, милая? Мы как раз садились есть. — Спасибо, нет. — Санса вежливо улыбается, прежде чем повернуться к целителю. — Мой муж будет жить? — Пока в раны не попадёт зараза. Я останусь на ночь, присмотрю за ним. Ты тоже должна. Лихорадка, гной, краснеющая и чернеющая кожа или... Ну, я уверен, ты поймёшь. И ты должна поесть, — когда Санса открывает рот, чтобы возразить, он добавляет: — Если ты не будешь заботиться о себе, как ты будешь заботиться о нём? Садись. Ешь. Пей. — Но сначала умойся, — говорит Фрия. — Я не потерплю грязных рук за своим столом. После того, как Фрия помогла ей смыть кровь и грязь с рук и лица, Санса помогает ей подавать тарелки с тушёным мясом и легко снимает хлеб с балки, до которой низкорослая Фрия могла бы дотянуться только на табурете. Чтобы подражать их манерам за столом, Санса наблюдает, как они едят, прежде чем прикоснуться к своей еде. Хотя у них есть ложки, каждый отламывает кусок хлеба и размягчает его в рагу, чтобы зачерпнуть им кусок мяса или репы и запихнуть это в рот. Санса делает то же самое. Хлеб чёрствый, тушёное мясо жидкое, и ни у того, ни у другого нет привычного вкуса. Но её челюсти жуют, а горло глотает, пока остальные обсуждают погоду и ярмарку и делятся деревенскими сплетнями. Она почти доела порцию, когда вспомнила о вежливости. — Это восхитительно. — Санса улыбается старухе. — Вы отличный повар. — А ты лгунья. — Карие глаза Фрии блестят. — Тревога лишает всё вкуса. Наверняка для тебя это на вкус как грязь. А теперь заканчивай свою порцию и иди к мужу. — Она похлопывает Сансу по руке. — Любовь — важная часть исцеления.***
Джон все ещё спит. Его нога покоится на толстом стёганом одеяле, сложенном в аккуратный прямоугольник, а левая рука — на том месте, где Санса лежала всего несколько минут назад. Как будто он скучает по ней, даже во сне под действием макового молока. А почему бы и нет? Он ранен, находится в незнакомом месте, ему нужно, чтобы она была рядом. Санса накрывает его шерстяным одеялом, стягивает сапоги и снимает с себя всю грязную, окровавленную одежду, пока не остаётся в сорочке. Затем она ложится рядом и крепко берёт его за руку, а другую кладёт ему на грудь, чтобы почувствовать биение сердца. — Прости, Джон, — шепчет она, зарываясь лицом в его волосы. — Мне очень жаль.