***
— Вы думаете завести собаку? — спрашивает Санса, встав на колени перед грядкой из нежной весенней зелени, которую она рассматривает взглядом человека, никогда не занимавшегося огородом. — Одд хочет щенка, но… У нас была собака. Наверное, я не готова заменить её. — Сочувствую. — Проводя пальцами по листьям, Санса вспоминает симпатичную лютоволчицу, которой повязывала ленты. — Собаку невозможно заменить. — Это так. Но жена Дейка не в силах содержать их всех, она не сможет. Так что я посмотрю. Не выберу ни одного. Но я посмотрю. Компромисс важен в браке, Элис. Запомни это. — Запомню. Как у вас проходят поминки? Фрия ставит корзину и со стоном выпрямляет спину. — Ну, мы скорбим и празднуем. Брат Дейка держит таверну, так что, думаю, мы отправимся туда, как только похороним Дейка. Мы будем пить, есть и делиться своими историями. Будем танцевать, смеяться, плакать. Мы вернёмся поздно... или стоит сказать — рано? Ха! И мы будем пьяны. В этом можете быть уверены. — Звучит как подходящий способ попрощаться с любимым человеком. — Санса отщипывает лист и растирает его между пальцами, вдыхает аромат и пытается не думать о реке, воды которой впадают в ручей возле фермы Фрии и Оддена. — Я привыкла к более мрачным традициям. — Вам, высокородным, всегда нужно делать из каждого события что-то грандиозное. — Фрия прочищает горло и делает один из худших реверансов, которые Санса когда-либо видела. — Если миледи не против того, что я говорю. — Вовсе нет. — Санса улыбается ей и указывает на растения, которые рассматривала. — Это подойдёт? — Нет, это звездчатка, но возьми и её тоже. Она пригодится Эйррику. Её добавляют в мази и растирки. О! — Фрия хватает корзину и шагает вперёд. — Дикий лук-порей! Иди, посмотри, Элис. Хорошо добавлять его в стряпню, но не рви слишком много. Он чувствительный негодник. Соберёшь слишком много, и следующей весной мы его не увидим. И сладкие дикие фиалки! Ищи фиалки. — Для пирога? Фрия смеётся так, будто Санса предложила раскидывать сено вязальными спицами. — Нет, для печенья. Увидишь. Пока они наполняют свои корзины до краёв медвежьим чесноком, одуванчиками и крапивой — Санса собирает в перчатках, а Фрия срывает тренированными голыми руками — женщина болтает о своём браке, обо всех хитростях, которым она научилась, чтобы осчастливить мужа. Делится опытом того, как они разрешают ссоры и дают друг другу возможность побыть в одиночестве, прислушиваются к настроению друг друга. Одден учится подавлять своё нетерпение; Фрия — быть более расторопной. Одден хочет, чтобы всё было сделано правильно и немедленно; Фрия любит не торопиться и следовать за вдохновением. — Но у нас получается, несмотря на то, что мы разные. — Корзина подпрыгивает у её бедра, когда она ведёт Сансу обратно на ферму. Фрия улыбается знакомой лукавой улыбкой. — И запомни, Элис, если ничего не помогает, всегда работают две вещи: еда и секс. Фрия останавливается, глаза у неё круглые, как плошки. Затем она резко втягивает воздух и бормочет извинения, выглядя настолько смущённой тем, что её грязный рот произнес такое слово перед высокородной леди, что Санса не может удержаться от смеха. Фрия тоже начинает смеяться, и вскоре они хихикают вместе, как две маленькие девочки, и эхо их смеха разносится по ферме. У сарая стоит Джон, склонившись над вилами, и смотрит, как они выходят из леса. На его лице играет улыбка. — А он красавчик, твой Уилл. — Фрия толкает Сансу в бок. — Какой красивый парень. — Знаю. Я не могла перестать смотреть на него, когда приехала в Чёрный замок. Когда Санса слышит собственные слова, её желудок странно сжимается. Но ведь это правда? Она не могла перестать смотреть. Вот как она была счастлива снова быть с семьёй. Да, всё верно. И когда он вернулся с Драконьего Камня, она тоже всё время смотрела, но только потому, что ей нужно было прочитать его, понять его отношения с Дейенерис. Чтобы защитить Север. Чтобы защитить и его тоже. Санса мгновенно поняла, что между ними что-то не так. Вот почему, наблюдая за их взаимодействием, как Дейенерис цеплялась за него, Санса чувствовала себя так неловко. ...и теперь она опять смотрит на Джона. Санса отгораживается от своих мыслей, чтобы заставить себя сыграть роль Элис и захлопать ресницами, мило помахав Уиллу. Джон кивает и возвращается к работе. Единственное, что он сказал сегодня утром, прежде чем они с Фрией ушли — это «будь осторожна», и весь оставшийся день произносит только самые необходимые слова, пока Фрия наблюдает за ними с такой же улыбкой, с которой Кейтлин Старк наблюдала за ссорами молодых возлюбленных. Терпеливая, нежная (и почти снисходительная) улыбка человека, чей собственный брак пережил грозы и ураганы, и считает ссору влюблённых не более чем лёгким ветерком. Как только они ложатся спать, голова Джона резко поворачивается к тумбочке, и он замечает отсутствие цветов, но не спрашивает об этом Сансу, а когда она говорит, что они завяли, он только бормочет «спокойной ночи», сворачивается калачиком на полу, и она вторую ночь подряд лежит без сна несколько часов. Она уже так привыкла к тому, что он рядом, к его запаху, теплу, храпу. То, как прогибается матрас под его весом. И знание того, что ему приходится спать на твёрдом, холодном полу, только чтобы быть от неё подальше… Никогда не стоило говорить ему, что ей нравится их робкая нежность. Она поддалась искушению, заставив себя признаться, но никогда ничего хорошего не случалось после правды, сказанной в темноте.***
Хотя Санса знает, что Джон этого не сделает, весь день она ждёт от него новый букет, чтобы заменить тот, который выбросила, и в итоге ложится спать разочарованной. В ту ночь она спит ещё меньше, чем накануне. Утром Санса обнаруживает, что перекатилась на сторону кровати, возле которой спит Джон. Её рука свисает с края, будто она отчаянно нуждается в нём даже во сне. Он уже встал, привёл себя в порядок и сворачивает одеяло, которое кладёт вместе с подушкой в изножье. Глаза скользят по ней, он встречается с ней взглядом, и губы изгибаются в быстрой улыбке. Затем он шепчет «доброе утро» и уходит. По крайней мере, это хорошее начало — его первая настоящая улыбка после лачуги (не притворства ради), и как раз в этот день, когда их знакомцы уходят, а Фрия ожидает, что она решит притворные проблемы между Элис и Уиллом, проведя с ним романтический день, когда это последнее, чего хотел бы Джон. Со стоном Санса натягивает одеяло на голову и наслаждается последними моментами отдыха.***
Весь день они с Джоном занимаются своими делами. Их пути пересекаются только один раз, когда он приходит за кружкой воды, а она только что покормила цыплят. И она разыскивает его однажды, когда приносит хлеб, ломтики ветчины и кувшин эля для полуденной трапезы, пока сама ест в тишине кухни. Ему нужно это — время в одиночестве, время для размышлений, время вдали от неё, а разлука действительно заставляет сердце смягчаться. Санса хорошо усвоила этот урок за годы, проведённые вдали от дома. И узнала это ещё лучше, когда Джон оставил её, уехав на Драконий Камень. И теперь, когда рядом нет младших брата и сестры, Призрака, Сэма, Лилли, маленького Сэма и всех дорогих ей людей, она снова вспоминает это чувство. Только когда небо начинает темнеть, Санса зовёт Джона обратно в дом. Она уже зажгла свечи и накрыла стол: пирог, эль и отрубной хлеб, ещё горячий из духовки. Она даже украсила стол весенними цветами, будто это Большой чертог, и она пригласила Джона на пир. Санса едва не украсила цветами волосы — что-то девичье осталось в разумной женщине, которой она стала, — но такой поступок придал бы происходящему романтичный настрой, а она этого не хочет. — Это извинение, — говорит Санса изумлённому Джону, как только он садится за стол, и она начинает накладывать ему еду. — И благодарность. За всё. — Ты сама это приготовила? — Он склоняет голову над дымящимся горячим куском пирога и глубоко вдыхает. — Пирог с почками. — Боюсь, гороха нет, но есть лук. И я подрумянила его маслом. Арья как-то сказала, что от этого пироги становятся лучше. Джон медленно поднимает на неё глаза. — Если здесь есть пальцы… Санса усмехается. — Никаких пальцев. Всего лишь немного весенней зелени, которую мы вчера собрали. Фрия клянётся, что она так же хороша, как горох. Когда Джон улыбается в ответ, его глаза сверкают и блестят, и Сансу охватывает трепет. Она задерживает дыхание и ждёт его реакции, когда он берёт вилку. Глаза Джона расширяются. У него отвисает челюсть. Уголки губ приподнимаются, совсем чуть-чуть. — Это действительно вкусно, Санса. — Ты, кажется, удивлён. Неужели моё рагу из кролика было настолько плохим? — Нет. Мне понравилось. Возможно, не так сильно, как я утверждал, — Джон ухмыляется, когда она давится воздухом от возмущения. — Но это? Это действительно хорошо. — Так же хорошо, как у старой Нэн? — Лучше. Он смотрит на неё с нежностью и снова берёт вилку, а Санса откидывается на стуле и наблюдает за тем, как он ест, забывая о своём кусочке. Когда Джон впервые надел плащ, который она ему сшила, чувство, очень похожее на это, наполнило её грудь. Чувство, которое возвращается время от времени, когда она видит его, царственного и сильного, в плаще сшитом её руками. Конечно, это гордость, она не отрицает, но есть и кое-что ещё. Что-то большее, чему Санса не находит название. Всё, что она знает, оно похоже на удовольствие, которое испытывает кошка, свернувшаяся калачиком на солнце. Как только еда убрана, Санса приносит одеяла и фонарь на крыльцо, где они сидят вместе на любимой скамейке Оддена, пьют эль и грызут овсяные лепешки, подслащенные медом и фиалками. — Их тоже ты испекла? — спрашивает Джон, кусая вторую, пока она отламывает маленькие кусочки от первой. — У тебя хорошо получается. Я впечатлён. Санса сияет от счастья. — Я была занята весь день. — Вот почему я тебя почти не видел. — Я подумала, тебе нужно побыть одному. Джон стряхивает крошки с пальцев и прислоняется к стене. — Спасибо, Санса. — Это я должна тебя благодарить. Из-за меня ты здесь в ловушке, и всё потому, что Серсея хочет моей смерти. Ты должен быть дома, править. — И ты тоже. — Я не хотела, чтобы ещё больше людей погибло, пытаясь защитить меня. Не после Битвы за рассвет. Так много людей погибло в ту ночь, Джон. Мужчины, женщины, дети… Люди, которых я кормила, одевала и... — Она выдыхает, качая головой. — Я не хотела, чтобы погибло ещё больше. — Знаю. — Но этого я тоже не хочу. Ты застрял здесь из-за меня. — Я дал обещание защищать тебя... — Но это было раньше. Когда были только ты и я. Теперь у меня есть стража, присяжные рыцари, и призрак отца больше не собирается возвращаться и убивать тебя. Призраков не существует. После смерти ничего нет. Ты сам это сказал. И я не собираюсь заставлять тебя выполнять это обещание. — Я хочу защитить тебя. Голос Джона такой хриплый, такой искренний, но вместо того, чтобы смотреть на неё, он смотрит на свои руки, лежащие ладонями вверх на бедрах. Сильные руки, которые защищали её уже много раз (и всё равно такие нежные, когда прикасаются к ней). — Не знаю, что бы я делал, если бы с тобой что-то случилось. Санса просовывает руку в колыбель его открытых ладоней и сжимает, чтобы напомнить ему о том, что он уже знает, в чём она уже призналась, когда он был ранен. И Джон продолжает смотреть на их руки, пока она скользит глазами по благородному изгибу его носа, ресницам, которые отбрасывают длинные тени на бледные щеки. Она наблюдает за тем, как мягкие губы раскрываются, когда он выдыхает её имя. Затем его брови сходятся на переносице, и Джон поднимает голову, чтобы посмотреть на неё. В его глазах Санса находит что-то, чему не может дать определение, чувство, от которого сжимается сердце и внутри ощущается трепет. — Можно мне ещё овсяной лепешки? Вместе со вздохом с её губ срывается укоризненный смешок. Санса качает головой, глядя на него. — Ты ненасытный. — Ага, — он отпускает её ладонь, чтобы провести рукой по бороде, — я такой. — Хорошо. Одну. Остальное я приберегу на завтра. Другие тоже заслуживают попробовать их. — Когда они вернутся? — Я не знаю. Поздно. Возможно, даже ранним утром. Их поминки немного отличаются от того, к чему мы привыкли. — А мы привыкли? Разве у нас было так много похорон? Ни для отца, ни для Робба, ни для дяди Бенджена... — Или мамы. Хотя дни сейчас тёплые, такие тёплые, что мужчины работают в туниках и жилетах, если только не идёт дождь, ночи по-прежнему несут пронизывающий холод, и Санса плотнее закутывается в одеяло, глядя в чёрное небо. Миллион звёзд смотрят на них. На них и на ручей, протекающий достаточно близко. Ей кажется, что она слышит шум воды. Он вытекает из реки, в которую Фреи бросили тело мамы. — Однажды вечером, — говорит Санса голосом, звучащим так отстранённо, будто кто-то другой проталкивает воздух через её горло и двигает губами, чтобы сформировать звуки, пока она слушает с расстояния в полмили, — Бран решил посмотреть. Мы думали, что хотим знать, Арья, я и Бран... Ему было так холодно, когда он пришёл в себя. Он был так замкнут. Он рассказал нам всё. Что они сделали с ней, с Роббом, Талисой и ребёнком. Мама умерла последней. Она умерла, думая, что потеряла всех. Мужа, своих маленьких девочек и мальчиков. И последнее, что она увидела перед смертью, было... Комок в горле Сансы душит оставшуюся часть предложения, и она закрывает глаза, чтобы блокировать образы, нарисованные, благодаря словам Брана. Образы, которые никогда по-настоящему не покидали её и не покинут. Она облизывает губы и проглатывает ком с помощью эля. — Мама никогда не узнает, — шепчет она. — Она никогда не узнает, что Бран, Арья и я живы, что мы в безопасности, что мы дома. И она никогда не узнает о тебе. Что отец никогда не предавал её. Это несправедливо. Совсем. — Санса поворачивается к Джону, лицо которого выглядит размытым из-за стоящих в глазах слёз. — Неужели правда после смерти ничего нет? — Я не знаю. — Но ты сказал… — Я ничего не помню. Но, может быть, и не должен. Может быть, боги не позволяют тебе помнить. Санса прерывисто вздыхает, вытирая слезу со щеки. — Ты действительно так думаешь? — Да. Она знает. Где бы она ни была, она знает. И гордится всеми вами. Он лжет, Санса понимает, но иногда ложь — самая лучшая вещь. Она чувствует, что прижимается к нему, благодарная и нуждающаяся в утешении, чтобы тотчас отшатнуться, вспомнив их негласное правило: не прикасаться, когда они наедине. Никаких прикосновений, когда они Джон и Санса. — Тебе нужны объятия? Санса склоняет голову, разглаживая складки, которых нет на юбках. Она уже нарушила это правило сегодня вечером, когда держала его за руку; одного раза вполне достаточно. — Нет. Я в порядке. Джон разводит руки в стороны. — Так ты хочешь этого? Нежная улыбка смягчает его черты, взгляд теплеет, и его объятия выглядят более привлекательными, чем горячая ванна после нескольких недель в дороге — и Санса обнаруживает себя в его руках. Он прижимает её как можно ближе, а она обнимает его в ответ, прислонившись виском к плечу, и просто сидит. — Нет ничего плохого в том, чтобы желать прикосновений, Санса. — Я знаю. Просто никогда не понимала, как сильно мне это нужно, — она прижимается ближе, чувствуя, как его руки сжимаются вокруг неё в ответ. — Как же мне этого не хватало. Джон замолкает, и она успевает несколько раз вдохнуть и уже собирается отстраниться, когда он прочищает горло: — Возможно, мне тоже это нужно. — Я думала, ты это ненавидишь. — Нет. Это совсем не так. Пружина, которая сжималась внутри неё последние несколько дней, лопается, и Санса обмякает от облегчения. Джон успокаивающе поглаживает её по спине, она утыкается носом ему в шею и думает, что ничего не нравится ей больше, чем быть в его объятиях. Что здесь её место, в его руках; вдыхать его запах, пока его грудь спокойно вздымается в такт ровному дыханию, и что она... — Я не собираюсь влюбляться в тебя. Слова просто вылетают из её рта, и Санса застывает. Рука Джона, поглаживающая спину, тоже. — Я о таком и не думал. Санса выпрямляется; руки Джона соскальзывают с неё, и он тоже садится прямо. — Но ты беспокоишься, да? — Она смотрит на него краем глаза, но Джон упрямо смотрит в темноту. — Что я не смогу отличить, что реально, а что нет. Но я больше не та глупая маленькая девочка, которая играла в монстров и дев и увлекалась. Я перестала быть ею в тот день, когда умер отец. Грудь Джона поднимается с глубоким вдохом, который он выпускает через нос, громко и резко. Затем он поворачивается к ней, и она вообще не может его прочесть: его глаза открыты, но пусты, а черты лица слишком расслаблены, чтобы что-то выдать. — Об этом я не беспокоюсь. — Хорошо. — Улыбка кажется тонкой, и она усилием делает её шире. — Я начинаю уставать. И у меня осталась немытая посуда. — Я помою. Ложись спать. Возможно, ей следует возразить, но она молча сбегает с крыльца и ищет убежище в тихой спальне, в холодной, одинокой постели.***
Санса не спит, когда Джон проскальзывает в дверь. Не спит, когда он сворачивается калачиком на своей дурацкой постели. Не спит, когда слышит, как он вздыхает, поворачивается и не может устроиться на жёстком полу. Каждый шорох ткани, каждый вдох и выдох действуют ей на нервы, пока она не начинает так раздражаться, что слова вылетают из нее против воли. — Пожалуйста, просто поспи уже в кровати. Джон тяжело вздыхает. — Я не могу уснуть, зная, что тебе придётся лежать на холодном, жётском полу... — Я был братом Ночного Дозора. Я спал на ледяной, покрытой камнями земле. — Значит, тебе нравится? На полу. — Бывало и хуже. — Ответь мне честно: почему ты спишь там? Ради себя или ради меня? Повисает пауза, а потом раздаётся его ответ: — Тебя. — Значит, если бы ты заботился только о себе, ты бы выбрал кровать? — Какое это имеет значение? — Ты бы выбрал кровать или пол? — Я бы выбрал эту проклятую кровать! Но я не думаю о себе. Я забочусь о тебе. — Хорошо! Санса отбрасывает одеяла в сторону, находит свою корзинку для вязания, зажигает три толстые свечи на тумбочке и садится обратно в кровать. Она провязывает одну петлю, потом ещё, ещё и ещё. Взъерошенный Джон смотрит на неё с пола. — Что ты делаешь? — Вяжу. — Я это вижу. Ещё одна петля, ещё и ещё. — Санса, сейчас середина ночи. — Да, но я не засну, если ты будешь настаивать на том, чтобы спать на полу, а так, по крайней мере, я немного поработаю, вместо того чтобы часами пялиться в стену, как я делала последние три ночи. Санса переворачивает работу и продолжает вязать, не глядя на Джона. — Ты всерьёз это делаешь? На самом деле? Петля, ещё одна, и ещё и ещё. Он разочарованно выдыхает. — Прекрасно. Ты победила. Несмотря на то, что Санса отказывается отвести взгляд от вязания, она чувствует его прожигающий хмурый взгляд, когда Джон забирается на кровать и устраивается поудобнее, взбивая подушку и натягивая одеяло до подбородка, хотя она знает, что он предпочитает не укрываться выше талии, если в комнате тепло. Спокойно, но в быстром темпе человека, который вязал с раннего детства, Санса заканчивает ряд, кладёт вязание в корзину, задувает свечи и тоже устраивается в постели. — Ты знаешь, что играешь грязно? — Иногда приходится действовать так, чтобы выиграть, — отвечает она, приподнимая волосы, чтобы они рассыпались по подушке. — Думала, тебе это известно. — Серьезно? — Джон поворачивается к ней, приподнимаясь на локте. — Теперь ты хочешь поругаться из-за Дейенерис? — Дейенерис? Какое она имеет ко всему этому отношение? — Разве ты не это имела в виду, говоря о грязной игре? Ты всегда спрашиваешь меня о ней. Дейенерис то, Дейенерис это. — Не правда. — Да ладно! Ты любишь её, Джон? Ты скучаешь по ней, Джон? Разве потому ты не хочешь жениться, что потерял её, Джон? Жар приливает к щекам Сансы, оставляя тело холодным, словно зимняя стужа. — Ты думаешь, я ревную. — Нет, — отвечает Джон, но его глаза говорят обратное, а на щеках виден румянец. — Да, считаешь, я ревную. Ты думаешь, я хочу… На неё опускается завеса, которая приглушает звуки, гасит краски и мешает воздуху свободно поступать в лёгкие. Вот почему ему так неловко. Он думает... Жар обжигает тело. Стыд. Но она не ревнует. И она не хочет этого. Не хочет. — Я через многое прошла, — голос Сансы дрожит. — Это правда. И я сломлена, я знаю. Но не настолько. Прежде чем Джон успевает ответить, она переворачивается на бок и смотрит в стену, ожидая, когда завеса исчезнет, но та становится тяжелее и тяжелее, пока полное изнеможение не утягивает Сансу в сон, наполненный мечтами о лучших днях. Днях, когда она была юной, беззаботной и счастливой. Днях с объятиями, поцелуями и держанием за руки. Но в снах рядом с ней не мама, отец, Арья или Робб. С ней не Бран, Рикон или Бет с Джейн. Это всегда Джон. Джон, который держит её за руку, когда они лежат на летнем лугу и смотрят на облака. Джон, который целует её в щеку после того, как спасает из башни, охраняемой чудовищным драконом. Джон, который смеётся, когда притягивает её в объятия и кружит, кружит и кружит.***
Санса просыпается от солнечного света, щекочущего веки, и равномерного барабанного боя в ухе. Она моргает, открывая глаза. Грудь Джона. Она лежит на его груди, рука покоится на его животе, её нога обвилась вокруг его, а он сам прижимает её к себе, обнимая за спину. Затаив дыхание, Санса пытается отодвинуться, но Джон только крепче обнимает, и она клянётся, что он бормочет что-то похожее на «ещё немного». Он проснулся? Санса поднимает голову, чтобы взглянуть на его лицо. Глаза закрыты, а рот расслаблен и обнажает передние зубы. Санса улыбается про себя. Он выглядит таким глупым, когда спит. И он сказал, что ему тоже нужно утешение. И нежность — это всё, что им нужно. — Джон, — шепчет она, — всё нормально? — Ммм. В глубине души Санса знает, что прошлой ночью что-то произошло, что-то, о чём ей лучше помнить, но сейчас она слишком хочет спать, а Джону слишком удобно, и она не может найти в себе силы, чтобы переживать ещё и об этом. С тихим гулом Санса снова прижимается к нему и позволяет себе поспать — вот так, ещё немного.