***
— Я думаю, это девочка, — говорит Сэм. — Лилли настаивает, что мальчик, но я читал книгу о форме живота, и это девочка. Я знаю. Лилли говорит, что если будет девочка, мы назовем её Ферн(1) в честь её матери, но я не уверен. Если имена-растения — это традиция, сказал я ей, то Роза — прекрасное имя. Или Поппи (2)! Разве не мило, маленькая Поппи Тарли? Как ты думаешь, Джон? — Если Лилли будет счастлива, назвав ребёнка Ферн, тогда назови её Ферн. Сэм крутит головой, словно размышляя. — Допустим. Хотя я предпочитаю Поппи или даже Тэнси(3). Тэнси Тарли. Согласен, есть небольшая аллитерация(4), не такая как у моей сестры… Не обращая внимания на болтовню друга, Джон смотрит на сестру, в чьём имени тоже есть аллитерация. Санса стоит во дворе со стюардом, что-то обсуждая. По-прежнему в шали. По-прежнему в своей маске. Время от времени она бросает взгляд на детей, бегающих за Арьей по двору, но остаётся к ним холодна. Санса, возможно, и расцвела на ферме, но теперь она закрылась как цветок ночью, чтобы защитить себя от ветра, дождя и всего плохого — и почему бы ей этого не сделать? Скоро придёт другой фермер, и ещё один ребенок оставит пустоту в жизни тех, кто к нему привязался. — Мейстер Волкан говорил с тобой? Джон поворачивает голову к Сэму, недоумевая. — О чём? — О твоей сестре. — Она мне не сестра. — О, — брови Сэма взлетают высоко на лоб. — Нет, вероятно, нет. — Он несколько раз кивает, уголки его рта опущены. — Ну, у неё проблемы со сном. Очевидно, она отказывается от успокаивающего чая. Обычно я ничего не знаю, мейстер Волкан не сплетничает, но он советовался со мной по поводу чая. Видишь ли, я очень люблю чай, и у меня, как известно, тоже проблемы со сном, и я знаю очень много... — Сэм. — А? Да. Так вот, она сказала тебе, что случилось? — Ей и не нужно. Она скучает по Фрии. И чувствует себя виноватой за всю ложь, за которую они цеплялись даже в последние минуты со старыми фермерами, за ложь, которая означает, что они никогда не смогут увидеть их снова. Джон хорошо знает, как чувство вины и невозможность разрешить ситуацию не дают спать по ночам. Оно всегда там, в глубине сердца, грызёт совесть, ожидая темноты и тишины, когда сможет шептать на ухо. Это твоя вина, вот что говорит ему его чувство вины. Санса смирилась с тем, что Уилл и Элис были сестрой и братом. Но он тот, кто всё изменил, и он слишком хорошо притворялся. Это он позволил сформироваться неуместным привычкам, хотя и знал о риске. Он сказал правду Сансе о том, что влюбился в Игритт до того, как между ними случилась близость; его влекло к ней с самого начала. Но в глубине души он также знает, что в любом случае переспал бы с ней. Он был зелёным мальчишкой, который жаждал сладких прикосновений и удовольствий, и те ночи, что он спал с Игритт под шкурами, не прикасаясь к ней, только разжигали потребность, которую тёплое, соблазнительное тело рядом могло бы удовлетворить так легко. Любовь не обязательна, чтобы возникло вожделение. Он никогда не любил Мелисандру — она ему даже не нравилась — и всё же она была так же соблазнительна, как огонь в самый холодный зимний день. — Разве они не могут навестить нас? — спрашивает Сэм. — Должно быть, это захватывающе — посетить замок. Да, замок и короля, и леди, на которой он должен был жениться. Разве это не было бы фантастически. — Они никогда не покинут ферму так надолго, Сэм. — Ну, когда я скучаю по маме, мне нравится читать вслух её любимые стихи маленькому Сэму, как она читала мне, когда я был маленьким. И я отдал ему её напёрсток, чтобы он играл с ним. У меня такое чувство, будто я делюсь с ним частичкой её души. Как будто, несмотря на то, что она так далеко, она здесь, с нами. — Я так и сделал... Джон останавливает себя. Сэм не очень хорошо умеет хранить секреты — это одна из многих причин, почему Джон не открыл ему правду о чувствах к Сансе или о том, что произошло на ферме — и Джон больше не должен ничего для неё делать. По крайней мере, ничего такого, что могло быть неверно истолковано окружающими. — Ты сделал что? Джон открывает рот в надежде, что ложь придумается сама собой, но с губ не срывается ничего, кроме выдоха. Сэм в ожидании доброжелательно наблюдает, а потом появляется Волкан, как рыцарь, только в одеянии мейстера, и спасает Джона, вручая свиток. — Из Королевской Гавани, мой король.***
Прежде чем взять слово Джон ждёт, пока все рассядутся за столом: Санса, Сэм, Давос и Бриенна. Бран в кресле замер у камина, и даже Лилли, которая настояла на том, чтобы присутствовать, сидит в удобном кресле, принесённом для неё. — Я получил ворона из Королевской Гавани. — Он поднимает свиток, после передаёт его Сансе, чьё лицо бледнеет, когда она читает растянутый почерк на пергаменте. — Джейме Ланнистер пригласил Дом Старков на свою коронацию и последующие торжества. И с учётом времени необходимого для путешествия... Тот, кто отправится туда, уйдет на несколько недель. — Тот, кто отправится... — Санса медленно сворачивает свиток и кладёт его на стол, складывая руки. — Я так понимаю, речь обо мне. — Я никогда не заставлю тебя вернуться туда, если ты сама этого не захочешь. — Но ты не можешь отправиться сам. — Она говорит тихо, глядя на свиток пустым взглядом. — Если ты покинешь Север в третий раз и будешь отсутствовать недели… Тебе нельзя. Не так скоро. Наши люди никогда больше не станут тебе доверять. — Да, — мягко соглашается Джон. — Но если ты предпочтёшь остаться дома, мы можем послать... — Арью? — Санса выгибает бровь. — Может, мы на неё и платье наденем? Он наклоняет голову, чтобы скрыть улыбку при виде редкого проявления её прежнего «я», но, посерьёзнев, снова поднимает глаза, чтобы не смутить Сансу и не заставить опять спрятаться в свою раковину. — Допустим, мы могли бы отправить Давоса и Бриенну. Санса качает головой, её губы плотно сжаты и бледны. — Это стало бы большим оскорблением. Я уверена, что сир Джейме был бы рад видеть их обоих, но мы должны послать члена семьи, чтобы представить Дом Старков. И это значит — меня. — Я присоединюсь к ним, — голос Брана спокоен, глаза пусты, но Джон теперь знает, что в нём ещё теплятся чувства. — Если мы уедем завтра, у меня будет достаточно времени, чтобы навестить Миру. — Ты уверен? — спрашивает Санса. — Ты и Джон оба нужны здесь. И я всегда хотел увидеть столицу. Лично. — Хорошо. Тогда всё улажено, — говорит Джон. — Что-нибудь ещё? — Да. — Сэм вскакивает на ноги и, пока он говорит, расстилая карту Севера на столе, все остальные тоже поднимаются на ноги. — Пока тебя не было, мы с Давосом и Браном обсуждали... — И со мной. — И с Лилли, — добавляет Сэм, бросая взгляд на жену, — мы разговаривали обо всех пустых замках и о том, что с ними делать. Я не знаю, есть ли у тебя какие-нибудь... планы? — Сэм с любопытством смотрит сначала на Джона, а затем на Сансу. Джон тоже наблюдает за ней боковым зрением, ожидая, пока она поймет, на что намекает Сэм, но она только качает головой, внимательно глядя на карту. — Нет? — Сэм снова делает паузу. — О. Ну, Тормунд и несколько одичалых остались в Чёрном замке вместе с выжившими дозорными, и мы решили превратить его в торговый пост. Чтобы развивать отношения между одичалыми и Севером. Бран одобрил, и, как я уже сказал тебе, Джон, когда ты вернулся, всё уже улажено. Я не знаю, сказал ли ты Сансе или, может быть, Бран сделал это, но мы подумали... — Я хотела бы научить вольный народ читать и писать. — Лилли заставляет себя встать, придерживая большой и круглый живот. — У нас есть много историй и легенд, а также много знаний о растениях и животных, охоте и выживании в самые холодные зимы. Этих знаний нет в Цитадели. И часть их уже утрачена, потому что Белые Ходоки убили многих из нас. Но если бы мы научили некоторых вольных людей читать и писать, то могли бы записывать всё это вместе с нашей историей. Сделать это традицией. Убедиться, что она не будет забыта. — Но для этого нам понадобится новое место, — Сэм постукивает пальцем по карте. — Я бы хотел построить настоящую библиотеку. Единственная проблема в том, что у нас и так слишком много книг в Чёрном замке, которые нужно восстановить и отсортировать. Больше, чем я могу сделать за всю жизнь. И с новой нагрузкой… Я попросил Цитадель о помощи, и вчера наконец получил ворона. — Он пожимает плечами с грустной улыбкой. — Они не хотят в этом участвовать. — Зачем они тебе нужны? — спрашивает Санса. — Ты знаешь, как это сделать. Если мы поставим кожу, клей и любые инструменты, которые нужны, что мешает тебе учить других? — Это очень непростая работа, и книги для этих людей в новинку... — И они знают, как шить, выделывать шкуры и обрабатывать кожу, — Санса на мгновение колеблется, её взгляд скользит по Джону, прежде чем вернуться к Сэму. — Когда мы с Джоном остались на ферме, мне пришлось научиться сбивать масло, готовить, печь, собирать травы и делать то, чего я никогда раньше не делала. Но я научилась и стала лучше. И мне это понравилось. Получение новых навыков, наблюдение за тем, как ты сам становишься лучше, заставляет чувствовать себя… Пока Санса подыскивает нужные слова, она становится словно немного выше, излучает внутренний свет, и у Джона перехватывает дыхание. Она никогда не бывает прекраснее, чем когда её настоящее «я» просачивается сквозь трещины в тщательно выкованных доспехах. Он мог бы смотреть на неё вечно, не уставая, на эту Сансу, с которой сблизился на ферме, где она смеялась и улыбалась днём, а ночью, устав физически, но мысленно оставаясь спокойной, засыпала быстро и легко. Но потом её взгляд останавливается на нём, на его глупом, бездумном выражении глаз, и свет в её глазах тускнеет. — Сильнее. Джон вздрагивает, когда твёрдый голос Лилли нарушает тишину, и он с прищуром смотрит на неё, пытаясь вспомнить, что, седьмое пекло, они обсуждали. — Умнее. Как будто ты можешь о себе позаботиться. Верно. Книги. Чёрный замок. Новая библиотека. — Если всё, что тебе нужно, Сэм, — говорит Джон, — это люди, жаждущие учиться, мы найдём тебе их. Среди вольного народа, простолюдинов. И, возможно, у кого-нибудь из лордов остались бастарды. Восстановление старых книг и обучение одичалых чтению, возможно, не так увлекательно, как быть дозорным, но, по крайней мере, им не придётся отказываться от женщин. Мужчины в комнате усмехаются, но Лилли прерывает веселье, говоря ещё более твёрдым голосом: — А как же дочери? Принцесса Ширен научила меня читать. Она же учила и Давоса. Возможно, есть много женщин, которые хотели бы учить других. И кто хотел бы учиться! Почему только мужчины должны учиться по книгам и становиться мейстерами? — Лилли, дорогая, — Сэм одаривает её немного снисходительной улыбкой, — чтобы стать мейстером, нужно учиться в Цитадели. — Почему? Почему мы не можем создать собственную Цитадель, куда допускаются женщины? Почему мы не можем чинить книги и изучать их? — Это так не работает, — говорит Сэм, а затем они с Лилли начинают препираться, пока мысли Джона возвращаются к Сансе и тому, как она загорелась, говоря о ферме. Внезапно его осеняет, и решение проблемы кажется таким невероятно простым, что он не может поверить, что не подумал об этом раньше. Подобно тому, как Сэм читает сыну любимые стихи матери и чувствует себя ближе к ней, потому что чтит традицию дорогую им обоим, Джон чтит отца похожим образом. Например, когда сидит на той же каменной плите, что и Нед Старк, полируя меч, или когда правит королевством, согласно тем устоям, которые привил ему отец. Конечно, уроки правления предназначались для Робба, но Джон, тем не менее, впитывал их. Это немного облегчает боль потери, как будто часть человека, которого он называл отцом, всегда остаётся с ним. Он обещает Лилли продолжить обсуждение в другой день и заканчивает встречу, но просит Сансу остаться. Когда все покидают комнату, она стоит неподвижно и прямо, как копье, плотно закутавшись в шаль. Иногда Джону кажется, что Санса знает о его чувствах. Что она собрала все подсказки воедино с тех пор, как они вернулись домой. Что это заставило её взглянуть на их притворный брак, на каждый интимный момент, который они разделяли, в совершенно новом свете. Что от одной мысли об этом у неё по коже бегут мурашки, потому что он дорожил каждым прикосновением, поцелуем, объятием, как чем-то драгоценным, а она видела в них только способ удовлетворить сильную потребность в близости. Иногда Джон думает, что она всё это время знала, но разве была бы она тогда такой жестокой? Она не стала бы так мучить его влюблённое сердце. Может, Санса и не любит его так, как он любит её — иногда ему кажется, что он ей даже не нравится — но он ей дорог. Также как вся их разномастная семья кровных родственников и друзья, которых они повстречали на своём пути. Но сейчас Санса непреднамеренно отталкивает всех, пытаясь справиться с тоской самостоятельно, вместо того, чтобы обратиться к людям, которые любят её. И он ей это позволил. Он позволил ей, хотя и знает, как трудно избавиться от привычки, которая когда-то защищала от боли, а теперь только вредит. Джон прочищает горло. — Помнишь пирог, который ты испекла? Пирог с почками и эти печенья с маленькими цветочками? Если ты хочешь, возможно, ты могла бы приготовить их снова. Сегодня вечером. На ужин. И мы могли бы... — Остальная часть фразы остаётся висеть в воздухе, когда он замечает её потрясённое лицо. — Что? Её ресницы трепещут, по нижней губе пробегает лёгкая дрожь. Затем она хмурится. — Зачем? Для чего? — Я думал, тебе понравилось? Понравилось учиться и становиться лучше. Бран уезжает с Давосом и Бриенной, и нам всем не помешает хороший семейный ужин. Старый добрый пирог с почками и овсяные лепешки, как в детстве. Хмурый взгляд Сансы задерживается на мгновение, прежде чем смягчиться, когда она издает тихий смех, и о, седьмое пекло, он обидел её. Элис могла бы надеть фартук и слоняться по ферме, но это не значит, что леди Винтерфелла хочет готовить еду как служанка. Даже для того, чтобы показать своей семье всё, чему научилась. — Забудь, — бормочет он. — У нас будет... — Нет, я приготовлю. Пришло время нам всем вместе поужинать. Однако Санса не улыбается, когда говорит это, и Джон обдумывает своё предложение до конца дня, мучаясь тем, давил ли он на неё и заставил ли чувствовать себя служанкой, повинующейся королю, а не леди, принимающей собственное решение. Снова и снова он ловит себя на том, что направляется на кухню, чтобы посмотреть, как у неё дела, ругается ли она из-за кастрюль или смеётся с посудомойкой, только чтобы развернуться на каблуках и вернуться в замок. Сансе не нужно, чтобы он заглядывал ей через плечо. Когда наконец наступает вечер, Джон измучен, и головная боль ползёт от шеи к вискам. Он находит маленькую столовую, украшенную гирляндами и венками из полевых цветов и зелени, обёрнутыми вокруг каждой люстры и канделябра, и теперь так нервничает, что миазмы сладких цветов и запах пирога с почками вызывают спазм желудка. Служанка появляется в тот момент, когда Джон садится во главе стола, наливая эль в чашку, и потирает висок, делая глоток. Он посылает безмолвную молитву богам, чтобы вечер удался, несмотря ни на что. Санса уже сидит напротив него (там, где сидела бы его жена, но он не должен думать об этом), её глаза блуждают по каждому члену семьи, когда они смотрят на еду. Она волнуется, затаив дыхание, предвкушает, и к тому времени, когда все едят, удовлетворённо кивают и осыпают её комплиментами, вызывая у неё яркую и искреннюю улыбку, головная боль Джона проходит. Как и напряжение, постоянно сопровождающее его и Сансу, куда бы они ни пошли, что бы они ни делали. Они почти не общаются весь вечер, но оба откладывают проблемы в сторону и смеются, разговаривают и шутят вместе со всеми, и это самое счастливое время за последние недели. Джон воображает, что Санса чувствует то же самое. Она не выглядела такой счастливой со времён праздника, до того, как он всё испортил своим проклятым поцелуем, и его глаза перемещаются на неё чаще, чем хотелось бы. Достаточно часто, чтобы Давос заметил это. Джон отставляет свою чашу и берет ещё одну овсяную лепешку, подслащенную мёдом и фиалками. Он не должен пить. Тогда он забывается: ревнует, смотрит на неё, забирается в её койку и делает другие глупости, и когда Бран решает лечь пораньше, Джон тут же предлагает отвезти его в покои, чтобы самому тоже лечь спать, пока он не испортил этот хороший момент. И всё же он не может удержаться, чтобы не бросить на Сансу последний взгляд, прямо перед тем, как выйти из комнаты, но она так увлечена разговором с Бриенной, что даже не замечает этого. Она, вероятно, даже не замечает его ухода. Настроение Джона падает, и он толкает инвалидное кресло брата в мрачном молчании через два коридора, прежде чем Бран нарушает тишину. — Это был хороший вечер, Джон. Все выглядели очень счастливыми. — Да, так и было. Я рад, что мы смогли провести время вместе до того, как ты уедешь... Спасибо, Бран, что вызвался вместо неё. — Ей нужно быть дома. — Да. Я... беспокоюсь о ней. — Да. Полагаю, именно здесь ты хочешь, чтобы я заверил тебя, что всё будет хорошо. — Так и будет? — Я не знаю. — Я думал, ты можешь видеть будущее. — Я вижу много вариантов будущего. Но никогда не знаю, какой из них истинный, пока это не произойдет. Я видел, как ты отправился на юг и был казнён Дейенерис, но также видел, как она влюбилась в тебя, и произошло именно это. Я видел, как Санса погибла в огне, прямо здесь, в Винтерфелле, но я также видел, как Подрик спас её, и так и произошло. Я видел, как Арья отправилась одна в Королевскую Гавань и была убита Горой, но также видел, как она вернулась сюда первой, так и случилось. Всё, что я могу сделать, это подождать и посмотреть. — Это неправда. Ты вмешиваешься. — Иногда, — говорит Бран, и Джону кажется, что он слышит улыбку в голосе брата. — Иногда я вижу только один результат. Как тогда, когда я послал дядю Бенджена к тебе за Стену. Или когда на тебя напали на Королевском тракте. Оба раза я видел только смерть, и та часть меня, которая ещё остаётся Брандоном Старком, нарушила правила ради своей семьи. Хотя мне не следовало этого делать. Я не должен влиять на ход времени, когда не могу предвидеть последствия. Я предполагаю, что именно поэтому чувствую… меньше. Трёхглазый Ворон не должен любить. Я должен быть беспристрастным наблюдателем. Хранителем истории и времени. И вот что мне нужно сказать Мире. Она ушла, ничего не поняв. Я не был готов объяснять. Но теперь готов. — Ты любишь её. — Думаю, она боится, что я никогда не любил её. Что я только использовал её саму и её брата. И Ходора. Но это не так. Бран этого не делал. И Брандон Старк по-прежнему любит её, чего бы это ни стоило. Она заслуживает знать это. Она заслуживает знать всю правду. — А что, если она не захочет знать? Что, если это только причинит ей боль? Джон останавливается перед покоями Брана, и его брат разворачивает инвалидное кресло, глядя на него грустными, усталыми глазами, которые много повидали за слишком короткое время. — Я не могу дать тебе ответы, которые ты ищешь. Ты ведь понимаешь это, не так ли, Джон? Джон кивает, опустив плечи. — Ты можешь хотя бы сказать мне... Ты видел будущее, любое будущее, в котором Санса счастлива? Со мной. Тогда Бран действительно улыбается, едва заметно изгибая губы. — Да. Но если я скажу тебе, как этого достичь, это не произойдёт. Вмешательство всегда означает изменение, и я бы не хотел, чтобы это изменилось. Она заслуживает быть счастливой. Вы все заслуживаете: ты, она и Арья. — А ты? — Я ни счастлив, ни несчастлив. Я просто существую. Спокойной ночи, Джон. Бран, возможно, и готов рассказать Мире правду, но как Джон может быть готов подтвердить то, что Санса, должно быть, подозревала? Что все это время, когда он притворялся её мужем, он хотел, чтобы это было правдой. Но в его намерения никогда не входило использовать её саму и её доверие к нему; он был слишком слаб, чтобы сказать «нет». Как она могла быть готова услышать это? Что будет с их отношениями после? Но разве этого не происходило? Разве вы не использовали друг друга? Он отмахивается от грубого голоса в голове и ускоряет шаг, поворачивая за угол и направляясь по коридору, ведущему в его покои, — его покои и покои Сансы — и, возможно, он должен был ожидать увидеть её там, и всё же, когда она появляется в коридоре, её волосы пылают, как угли в свете факелов, а глаза сияют радостью, которую может принести только чудесный вечер. Джон резко втягивает воздух и забывает, как двигаться. Он должен пробормотать «спокойной ночи» и уйти к себе, прежде чем его вид погасит свет в ней. И всё же он остаётся. Смотрит на неё, ожидая, что она задаст тон их отношениям после первого хорошего совместного вечера за несколько недель. — Джон, — говорит Санса, подходя чуть ближе. — У тебя есть минутка? Джон кивает и тоже подходит ближе, несмотря на то, что знает, вино, которое она выпила, ставит под угрозу её суждения, и что завтрашняя Санса может пожалеть об этом разговоре. Но как он может отвергнуть её, когда она смотрит на него так застенчиво и мило? Как он вообще может отвергнуть её? — Я хочу поблагодарить тебя за этот вечер. Мне нужно было именно это, и я никогда бы не догадалась сама. И я хочу поблагодарить тебя за кабинет. Знаю, что в последнее время у меня было плохое настроение, но я ценю то, что ты делаешь. Всё, что ты делаешь. — Может быть, мы могли бы повторить? Ужин. Если ты хочешь. Новая семейная традиция. — Я регулярно готовлю и пеку? Что скажут люди? — Имеет ли это значение, если ты счастлива? — Ты так говоришь, потому что хочешь ещё лепёшек. Сколько ты съел сегодня — четыре? — Да, — сияет Джон, смущённо и лукаво отводя взгляд. — Ненасытный, помнишь? Он снова смотрит на неё, по-прежнему улыбаясь как дурак, и видит, что радость в ней всё-таки угасает, свет тускнеет, пока она не прячется за стеной вежливости и желает ему спокойной ночи, входя в свои покои. И всё потому, что он забылся и флиртовал с ней как последний идиот. Ненасытный. Джон стонет, прислонившись лбом к прохладной каменной стене. Может, ему лучше уйти? Может быть, пришло время найти собственный дом, чтобы ей не приходилось чувствовать себя неуютно здесь день за днём. Чтобы она могла жить своей жизнью, а он — своей. Ноги несут его в кабинет, где на столе лежит карта. Санса, возможно, никогда не вышвырнет его, но почему она должна это делать? Почему он должен взваливать это бремя на её плечи, когда может принять решение самостоятельно? Когда должен сделать это сам. Винтерфелл никогда не был предназначен ему. Джон проводит пальцами по пустым замкам и тем, что отмечены на карте. Ни один из них не подходит для короля в их нынешнем состоянии, но спустя небольшое время и, приложив усилия… А до тех пор он сделает всё возможное, чтобы снова сделать Сансу счастливой, сохраняя при этом дистанцию между ними, в которой они так явно нуждаются. Ведь Санса тоже никогда не была предназначена ему.