Любовь на кончиках пальцев

Время до дня Восьмого марта, которое Антон собирался встретить в Воронеже с двумя любимыми им женщинами, пролетело слишком быстро. Он еще толком не успел прийти в себя после длинного списка замечаний по первой главе диплома, как понадобилось собирать потрепанную за годы студенчества дорожную сумку и в шесть утра выдвигаться на вокзал. Последние два дня перед выходными он провел у Арса — тот настоял на этом самым выразительным из своих взглядов и собственноручно помог уложить вещи. Над замечаниями от Александра Владимировича действительно пришлось поломать голову и устроить мозговой штурм с Кузнецовой — той претензий к материалу прилетело едва ли не больше, чем ему. Арсений же, словно чувствуя, с кем ведётся диалог, наворачивал круги рядом, перекладывал из стороны в сторону предметы, а один раз всё же заглянул в экран телефона и увидев имя, недовольно закатил глаза. Причину подобной реакции Антон всё еще не понимал, но предполагал — та оседала на внутренностях и жгла язык, намекая, что пора бы уже что-то сделать. Вернее сказать. Он так и не признался Арсению в любви вслух. Может быть, если бы тот услышал от него это хотя бы раз, перестал бы нервничать? Поделиться же уже давно осознанными чувствами вечно что-то мешало — время, расстояние, страх, неподходящий момент. Антон мог подойти к нему прямо на кухне, пока тот возился с ужином, но представлял в своей голове первый раз не таким. Он все свои первые разы вообще уже как будто бы профукал. Арсений же свою ревность как-то еще кроме недовольного сопения больше не проявлял. Только тем же вечером, когда они легли спать, позволил обнять себя большой ложкой и уснул, сжимая во сне его пальцы. Может быть, чувствовать, а не слышать, ему все-таки было важнее? Воронеж же по обыкновению встретил тепло — палящим в глаза солнцем, заставлявшим зажмуриться изо всех сил, и объятиями — сначала Диминых родителей, что встретили их с поезда, а после — мамиными на пороге квартиры. Бабушка же вернулась от соседки, когда он уже вовсю наворачивал на кухне блины, макая их в сметану, и еще около часа обсуждала с ним «его мальчиков». Имея в виду, конечно же Диму с Серёжей. Все эти разговоры, сетования на шедший по телевизору уже десятый сезон сериала и бьющий в ноздри запах выпечки с корицей, мысленно возвращали его в детство — когда еще не было надобности высчитывать свою часть платы за коммуналку, а самой большой проблемой была даже не двойка по биологии, а порванные во дворе джинсы. Его всегда тянуло домой за теплом и уютом, за ощущением нужности. И именно поэтому он хотел такого же и себе — чтобы просто и по любви. По любви, которая у него уже была. До кровати Антон добрался лишь к одиннадцати — именно тогда желание коснуться головой подушки пересилило необходимость наверстать упущенное за кружкой чая. Плотно притворив за собой дверь и убедившись, что звонок не дойдет до мамы с бабушкой, он раскинулся на кровати и набрал Арсу. Это всё немного напоминало то время, когда ему было пятнадцать, а звонил он то ли Лене, то ли Оле из параллельного класса. Только вот сейчас ему не нужно было сверять номер по бумажке — телефон своего парня он знал наизусть, а на том конце провода его однозначно ждали. Если только абонент не успел уснуть. Арсений ответил после третьего гудка, сразу же предложив перейти на видео-звонок: — Ну, как там Воронеж? Антон, судя по всему, застал его в момент чтения — лежащим на кровати, с раскрытой на груди книжкой и, что вызвало прилив огромной нежности, в его футболке. Комментировать это он никак не стал, но довольно разулыбался и, взбив под головой подушку, улёгся поудобнее: — Тепло, пиздец. Тут как будто бы уже май. Арс, а ты почему, когда я дома, так редко читаешь? Арсений потёр переносицу и тихо рассмеялся: — Как-то некрасиво предпочитать своему парню книгу. — Разумно. — Как родные? Всё в порядке? Антон бросил взгляд на входную дверь: — Отлично. Слушал про какой-то «След» и точил с ними блины. Я что звоню-то — у меня есть вопросик. Арсений в ту же секунду посерьёзнел — свел к переносице брови и заметался взглядом по его лицу, будто ожидая подвоха. У них разговоров в стиле «нам надо поговорить» еще не было, но расставить кое-в-чем точки оказалось необходимо: — Арс, а, для тебя что важнее — слова или поступки? Брови Арсения удивленно взметнулись вверх, и он, прокашлявшись, поднёс телефон к себе ближе: — Смотря о чём речь. Сказать можно что угодно, а вот сделать и подтвердить — это не в силах каждого. А почему ты спросил? — Да так. Подумал, может я что-то не то делаю? Ну, типа, тебе нужно одно, а я как дурак не вижу. — Мы доросли до разговоров об отношениях, — Арс выждал паузу, в которой они оба похихикали над его словами, и продолжил: — Не может быть чего-то кардинально неправильного, Антон. Если мне будет некомфортно, я обещаю тебе сказать. Или намекнуть. — Арс, я тупой для намёков. — А я не всегда взрослый и умный для разговоров, но это же не значит, что мы не должны учиться этому, да? — Да. Ты потрясающий, я уже говорил это? Арсений всего лишь рассмеялся, а у Антона где-то внизу живота запорхали бабочки — любить, оказывается, было так приятно. — Могу я сделать вид, что слышу это впервые? Потому что мне нравится. — Только если не будешь мной бесстыдно манипулировать. Арс лукаво усмехнулся, и, взглянув на время, недовольно потянул: — Мне завтра рано вставать, так что надо ложиться. И ты отдыхай, ладно? Ты заслужил несколько дней хорошего сна. Глаза у Антона, на самом деле, слипаться начали еще после поезда. За домашней болтовней он успел отвлечься, но сейчас вдруг снова почувствовал желание закутаться в любимое байковое одеяло и проспать в обнимку с подушкой, как минимум, до обеда. Придется только зашторить окна — если погода завтра будет похожей, солнце легко нарушит его планы. — Есть, сэр, буду спать, — он послушно отсалютовал Арсу в экран, а когда они попрощались, перед завершением звонка услышал то, от чего внутри снова потеплело: — И ты потрясающий. ***** Собираясь с Катей в Воронеж, Дима надеялся на небольшое собрание с парой близких их семье людей, как, например, мама Антона, но никак не думал о том, что отец наберёт целую делегацию из родственников. Кто-то даже прилетел из Владивостока, чтобы обсудить организацию свадьбы троюродного племянника. Половину из собравшихся Дима знал лишь по странным, совершенно не свойственным в России греческим именам по типу Пифагора или Аполлона. Каким образом в их нестандартной семье появился он, Димка из третьего подъезда, ему не смогли ответить ни отец, ни мама. То ли на него не делали никаких ставок, то ли вдруг захотелось чего-то обыденного. Все Позовы на удивление оказались адекватными и умеющими слушать: на ответ на вопрос, какую же свадьбу хотят сами молодожёны, они не стали навязывать своё, и лишь пообещали помочь организовать всё на высшем уровне. Дима всего этого не то, чтобы хотел — ему было достаточно позвать на регистрацию парней и посидеть после в каком-нибудь атмосферном местечке. Но у него была Катя, ради которой он готов был стерпеть и кучу гостей, и тосты от родственников, и ведущего, которого, при таком раскладе, обязательно придется нанимать. Он еще со школы знал, что у них это один раз и на всю жизнь, а значит Катя не могла обойтись без классического белого платья. Да и её родители перед отъездом намекнули ему на то, что помогут всем чем возможно ради счастья дочери. Родственники, собравшись еще днём, к вечеру разошлись, и за столом остались только свои — мама о чём-то шушукалась в углу с Майей Олеговной, отец с дядей увлеченно слушали Антона, рассказывавшего им о своей работе, а тетя вместе с Катей обсуждали варианты свадебного платья. Дима же с самого утра думал о просьбе Арса. Поговорить с мамой Шаста действительно было нужно — он и сам видел, как друга все еще потряхивало с темы рисунков. Он, может и не специально, но вываливал с десяток якобы веских причин, почему быть художником на постоянной основе — странно, и куда вообще девать еще не полученный диплом экономического факультета. У него самого с этим дела обстояли проще — в цифрах и куче таблиц с формулами он лавировал как рыба в воде, и лучшему другу искренне желал подобного. Не было ничего более утомительного и эмоционально разлагающего, чем работа, на которую приходится ходить как на каторгу и считать часы до окончания дня. Удача ему явно благоволила: отец с дядей вытащили Антона на улицу, то ли покурить, то ли поковыряться с ними за компанию в машине, а мама убежала на кухню за десертом, оставив Майю Олеговну одну. Подсев к ней поближе, Дима шёпотом протянул: — Майя Олеговна, у вас не будет пару минуток поговорить? Очень надо. Женщина тут же встрепенулась и с серьезным видом одернула на себе ворот праздничного платья: — Конечно, Дима, для тебя всегда найдется. Что-то с Антоном случилось? — Не случилось, но речь про Антона. Давайте поговорим у меня в комнате. Женщина понимающе кивнула и, поднявшись из-за стола, направилась за ним. Катя, оторвавшись от телефона, на экране которого и показывала уже кучу сохраненных вариантов свадебных моделей, бросила на них непонимающий взгляд, но успокоилась, как только он ей подмигнул. У него будет самая понимающая супруга. Димина комната еще со школьных лет пестрела развешанными по стенам футбольными плакатами — мама здесь так ничего и не трогала, а родной Спартак одновременно и радовал душу, и заставлял с грустью вспоминать о последней серии проигрышей. Усадив женщину за угловой письменный стол, сам он расположился на стуле напротив и нервно сжал пальцы: разговор нужно было с чего-то начать. — Дима, что стряслось? Я с каждой минутой молчания всё больше себя накручиваю. Антон что-то от меня скрывает? — Нет-нет, Майя Олеговна, никакого криминала, — Позов успокаивающе замахал руками. — Антон даже не знает об этом разговоре. Вообще, дело в… Ох, с чего начать-то? — С начала, Дима, я всё пойму, — женщина, пытаясь казаться невозмутимой, судя по залегшим между бровей складкам на самом деле разволновалась, и Дима, не в силах мучать её загадками, спросил прямо в лоб: — А Вы знали, что Антон рисует? Она, кажется, вопросу не удивилась и лишь смущенно пожала плечами: — Хм, ну догадывалась. У него в школе чаще всего альбомы с карандашами заканчивались, чуть ли не каждую неделю таскал меня в канцелярский отдел. Он мне, правда, никогда ничего не показывал — стеснялся, может. А я, Дима, знаешь, давить не люблю — как-то некрасиво это лезть в личное пространство своего ребенка. К выпуску, правда, он как будто бы увлекся чем-то другим. Раз ты спрашиваешь, похоже, что нет? — Вы правы. И у Шаста талант — и это не только моё мнение, я-то не эксперт, а одного довольного известного в Питере художника. Антон, кстати, проходил у него мастер-класс. — Правда? — Майя Олеговна удивленно выгнула бровь. — Это же замечательно. А он мне почему-то не рассказывал ничего, всё говорил «учеба, дом, мама, сплошной день сурка». — Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Дело в вас. Диме стало неловко от собственных же слов: складывалось впечатление, что он привел маму лучшего друга, которая встречала их в средних классах после вечернего факультатива, чтобы отчитать за пробелы в воспитании. Хотя он искренне не считал, что у той таковые были — то, что она не лезла к Антону с вопросами, еще не означало, что её не интересовала его жизнь. Сколько они с ним дружили, более понимающей и спокойной родительницы он не встречал — она всегда кормила их после уроков, встречала Антона в два часа ночи в дверях пьяным после шестнадцатилетия, когда одноклассники взяли его на слабо, и дарила ему на День рождения кроссовки, на которые он заглядывался на рынке, но никогда не канючил, видя приличный ценник. Однако выразить свою мысль более корректно не получилось, и женщина на секунду расстроенно округлила глаза: — Во мне? Не очень понимаю, Дима. — Я не с целью вас обидеть, правда, только не подумайте, — очки по ощущениям пережали переносицу, и он с тяжелым вздохом снял их и отложил на стол: — Просто Антону, как человеку, даже не закончившему художественную школу, сделали очень классное предложение. А он хочет отказаться, потому что боится вас расстроить. — Меня? Но почему? Он даже никогда не рассказывал мне об этом, с чего он решил, что я его не поддержу? Он же мой сын, я не могу иначе. — Ну, Антон помнит, вы часто говорили, что творческие профессии — это несерьезно. Мол, денег не заработать, ничего не добиться. И я частично согласен, но у него правда получится — мало того, что у него классно выходит, он еще и трудоголик. Вы бы только знали, как он впахивал в универе над темами, которые ему не давались — учебники листал, преподов мучал с вопросами, решал кучу всего. Женщина внезапно погрустнела — плечи её опустились, а сама она, уставившись в сложенные на коленях руки, спустя какое-то время молчания всхлипнула. Дима испуганно накрыл её руки своими ладонями и заглянул в лицо: — Майя Олеговна, я, наверное, что-то не то сказал, простите меня. Я, придурок, честное слово… — Нет-нет, Димка, ты чего, это на меня накатило что-то просто, и я… — она наконец-то подняла на него взгляд и печально улыбнулась. — Я и понятия не имела, что Антон это всё так воспримет, просто… В общем, он не помнит, маленький еще совсем был, но его отец рисовал. — Чего? Дима удивленно округлил глаза. Всё, что он знал от Шаста, так то, что его папаша оставил их с мамой, когда ему было пять. Присылал пару раз нелепые открытки к дню рождения, а потом и вовсе исчез. У них даже фотографий семейных в доме не осталось — Антон нашел в альбоме только одну, забытую меж листов, потрепанную, но по которой точно можно было сказать, что внешностью он пошел в него. Тот тоже был высоким, худощавым, со смешно оттопыренными ушами и большими глазами — не зелеными, этим Антон пошел в маму, но оживленными. Шаст тогда долго сотрясал в руках карточку, сидя с ним во дворе на баллонах, и сплюнув от злости куда-то под ноги, уверенно заявил: — Я никогда не буду таким как он. Жизнь же, похоже, имела другие планы, подталкивая к Антону еще как минимум одно, более яркое, чем внешность, сходство. — Да, он был творческой личностью — рисовал, пел, в КВН играл — я только школу закончила, когда его впервые встретила и, ну, как в такого не влюбиться? — на секунду замолчав, она подпёрла ладонью щёку. — Он и ухаживал красиво, луну с неба достать обещал — тогда это был верх романтики. Мы так с ним до загса и дошли. Только когда я Антошку родила, он домой приходить стал лишь переночевать — пропадал на своих встречах художников, квартиру мольбертами заваливал да рассказывал, как покорит всю страну. Ну, я тогда и поняла, что художников больше не люблю. Оно как-то… само. — Не мудрено, — Дима сочувствующе мотнул головой. Меньше всего он хотел стать таким же. — Вам наверняка было очень сложно одной. — Да привыкла, — женщина с улыбкой отмахнулась — так всегда любил делать Антон. — Правда, хотелось, чтобы однажды домой он приволок не новую банку краски, а хотя бы какую-то игрушку для сына. Но не сложилось. — Но вы всё равно прожили вместе пять лет? — Сначала любовь была, Дима — увядающая, да, но иногда вспыхивало что-то, а потом держалась ради Антона. Мальчишке ведь отец нужен. А после у него кто-то появился, и мама мне сказала, что мы и вдвоем воспитать сможем. Искренне верю, что получилось. Заводя этот разговор, Дима меньше всего ожидал такого поворота. Он был готов приводить сотню аргументов в защиту выбора Антона, в поезде даже специально почитал о положении дел в российском изобразительном искусстве и запомнил парочку громких имён, но никак не думал услышать истинную причину всех тех высказываний, которые Майя Олеговна однажды произнесла вслух. Она ведь, похоже, и вправду не задумывалась о том, как важно это для Антона, а тот впитывал в себя её слова как губка и прятал по шкафам свои наброски. Не сделает ли новая информация Антону хуже, он сказать не мог, но выход видел только один: — Майя Олеговна, вам нужно рассказать всё Антону. Думаю, ему будет важно это услышать. — Ты так считаешь? — Да. Ему очень важно ваше мнение, и когда он узнает причину — может быть, пересмотрит и свое отношение? Это отличный шанс, и, мне хочется, чтобы у него все получилось. Улыбнулась она в ответ так тепло, как умеют, кажется, только мамы: — Антоше так повезло с друзьями. Если бы не ты, я бы в жизни не додумалась. Я обязательно с ним поговорю, обещаю! — Кх-м, на самом деле, это не меня стоит благодарить, — Дима не хотел присваивать чужие заслуги, тем более Арсения. Тот ему нравился — настолько, что, если бы в их стране это было возможно, он бы сам отвел Антона к нему под алтарь. — Скажем так, это просьба одного еще более близкого ему человека. — Его девочки? — голос женщины дрогнул в предвкушении. — Правда? Она мне уже нравится, хоть Антоша и почему-то скрывает от меня её. Увидеть то, на что я даже внимание не обращала — значит и правда любит! Дима, а ты мне скажи уж, по секрету, чего он её домой не привозит? Что-то не так, да? Единственным «не так» являлось то, что девочка эта была сто девяносто сантиметров ростом, звездой театральных подмостков и звали её не иначе как Арсений. Хотя он Майе Олеговне бы понравился — Позов в этом почему-то ни секунды не сомневался. — Знаете, мне кажется, если вы поговорите с ним по поводу отца, он поймет, что вам можно довериться, и расскажет и об этом. Не обещаю, но есть подозрения. А так у него все хорошо. И его правда любят. — Я так счастлива, Дима. ***** Каждый раз, возвращаясь в Воронеж, Антон оказывался приглашенным к Позовым на семейные посиделки, и каждый раз уходил оттуда счастливым. Их квартира была еще одним из тех немногих мест, где он чувствовал себя дома. Там можно было не подбирать слова, потому что его и так всегда понимали, слушать за кружкой горячего какао рассказы главы семейства и, оставаясь на ночёвку, таскать ночью колбасу для бутеров. И, хоть Димины родители и были сдержаннее в эмоциях, чем, к примеру, они с мамой, ему с ними все равно было максимально комфортно. Потому что с хорошими людьми иначе не бывает. И именно поэтому к ним в семью так быстро вписалась Катя — они её приняли ещё тогда, когда Поз в школе уже таскал её портфель, но на вопросы о влюбленности смущенно краснел. Они так сильно хотели дочь, что сын привел её к ним сам. Не менее тёплый вечер получился и сегодня, хоть количество людей на квадратный метр и превысило все допустимые в пределах их квартиры рамки. Они пили за будущих молодожёнов, обсуждали стилистику свадьбы, и вспоминали те самые нелепые истории из детства, за которые потом обязательно стыдно. Особенно за ту, когда ты ходил по квартире с горшком на голове. И Антону бы и сегодня чувствовать это согревающее изнутри тепло, вот только в какой-то момент он поймал себя на мысли, что ему грустно — ему так Арсения никогда не привести. Не потому, что у них не было огромного количества родственников и семейных застольев, нет — им и втроём было хорошо. Просто он всё ещё не знал, какой будет реакция. О бабушке и речи не шло — человеку советской закалки точно не понять, как вместе могут быть люди одного пола, а вот с мамой дела обстояли сложнее. С ней очень сильно хотелось поделиться и в тоже время никогда об этом не заговаривать. Ну, а вдруг не поймет? Отвернётся. Что он будет без неё делать? Да, не маленький мальчик, и живёт отдельно, но мама… Будет всегда занимать в его сердце особое место. Боясь заговорить с ней на одну тему, он хотел попросить совета по поводу другой — тоже связанной с Арсом. Вообще, всё в последнее время так или иначе связывалось с ним. Однако мама, как только они добрались до дома и вместо бабушки застали лишь оставленный включенным в гостиной телевизор — снова ушла чаёвничать с Людмилой Викторовной со второго этажа, попросила у него немного времени и, усадив на диван, полезла в нижний шкафчик. Там она обычно хранила то, что уже потеряло свою практическую пользу, но еще не дошло до стадии быть выброшенным на мусорку. Антон никогда в тех шкафах не копался, прекрасно понимая, что своей криворукостью может окончательно что-то доломать. Даже то, что уже могло быть сломано. — Мама, тебе помочь? — он неловко заёрзал на месте, когда женщина, вытащив из дальнего угла небольшой сверток, с тяжелым вздохом выпрямилась. Покрутив пакет в руках несколько секунд, она хорошенько отряхнула его от слоя пыли и, вернувшись к дивану, села рядом. — Сынок, нам надо с тобой поговорить. Выслушаешь меня, пожалуйста? — Ты меня пугаешь, мама, — Антон не понаслышке знал, что за такими фразами обычно следовали плохие новости. Но мама не выглядела ни напуганной, ни встревоженной, скорее… Немного грустной. Погладив его по плечу, она улыбнулась: — Ничего плохого, но это важно. Наверное, я должна была поговорить об этом с тобой раньше. — Про сексуальное воспитание уже поздно, если вдруг что, — шутка вырвалась из его рта быстрее, чем он сообразил, что ляпнул, но мама рассмеялась: — Шутник. Но у нас с тобой есть одна тема, которую мы никогда не поднимали — твой отец. Антон, занеся руку, чтобы смахнуть со лба чёлку, застыл. Моргнул один раз, второй. А когда понял, что взгляд мамы стал более обеспокоенным, отмер и едва заметно кивнул: — Допустим… И мама заговорила. О том, как встретила на первом курсе его отца, как влюбилась до звездочек в глазах, бегала по вечерам на свидания, а узнав о беременности подолгу крутилась у зеркала, разглядывая еще не округлившийся живот. И о том, как с этим всем вдруг осталась одна — с бессонными ночами, сессиями с осуждающими преподавателями, ворохом пелёнок и первыми зубами, которые прорезались у него с температурой под сорок. Антон этого ничего не знал и, само собой, не помнил. Отец остался в его первых смутных детских воспоминаниях редким образом, появлявшимся в их квартире скорее гостем, нежели главой семьи. Но отчетливо помнил, как однажды застал маму на кухне плачущей. Помнил, как обнимал её, а она сжимала его в своих руках, утыкаясь ему в висок. После того вечера отец больше не появлялся. Сейчас, спустя почти двадцать лет, картинка наконец-то начала складываться. Так полно, что, когда мама достала из покоящегося на коленях свертка рисунки, он даже не удивился. Он сам никогда не рисовал портреты — за исключением той робкой попытки профиля Арсения, да и до такого уровня рисовки ему было далеко, а значит автором всего этого мог быть только один человек. — Вот этот он подарил мне после нашего первого свидания, — Майя протянула ему лист бумаги, на котором совершенно точно была изображена она. — Жался от меня по углам лавки, просил не подглядывать, а потом вот, в карман сунул. — Ты очень тут красивая, мама, — Антон взял лист в руки, не в силах отвести завороженного взгляда. — Надо бы поскромничать, но да, я тогда была красавица. — Мама, ты и сейчас самая красивая, правда, — рисунок стал менее интересен, и он, клюнув маму в висок, заставил её смущенно покраснеть: — Ой, да брось, куда мне сейчас… Так вот. Он таких много рисовал — портретов, пейзажей разных. У него, правда, здорово получалась, я поначалу глаз оторвать не могла, вместе с ним вешала их у тебя над кроватью. Кто не будет гордиться своим талантливым мужем? А когда от него остались лишь эти картинки, я это все возненавидела. Сил выбросить не нашлось и зачем-то убрала подальше в шкаф. Вот, видимо для этого момента. Замолчав, женщина с задумчивым видом уставилась на рисунки. На самом верхнем был изображен парк — Антон, кажется, даже узнал какой, помнил эту старенькую покосившуюся под фонарем скамейку. Наверное, это место навевало какие-то особенные воспоминания — это было заметно по её ставшему за секунду отстраненным взгляду. Придвинувшись ближе, Антон положил голову ей на плечо и тут же ощутил мягкий поцелуй в макушку. — Всё нормально, мама? — Да, дорогой, теперь уже да. Время всё-таки лечит, что бы не говорили. Но мне стоило тебе рассказать об отце раньше — молчать с моей стороны было неправильно. — А почему ты решила заговорить об этом именно сейчас? — Подумала, вдруг ты упускаешь из-за моих обид что-то важное. Антон распахнул от удивления рот: — Сдается мне тут не обошлось без Димы. — Димы? Причем тут он? Не понимаю. Мама стопроцентно недоговаривала: её выдавали собравшиеся от улыбки вокруг глаз лучики морщинок. Антон даже на мгновение ими залюбовался — его мама была самой красивой женщиной, которую он видел. — Мама, ты правда знаешь, что я… — Рисуешь? Ещё со школы. Не так-то просто утаить свои залежи бумаги и краснючие после бессонной ночи глаза. Сердце Антона забилось сильнее и он прижался к её боку, чтобы спрятать своё волнение: — И… Это же несерьезно всё, да? Ты всегда говорила. — Антоша, глупенький ты мой, — мама запустила руки ему в волосы и принялась аккуратно перебирать завившиеся прядки. — Любое дело может стать несерьезным, если к нему так относиться. Вот твой папа вечно витал в облаках, и что по итогу? Он же не стал знаменитым художником, несколько лет назад, знаю, на заводе работал. А если дело любить и подходить к нему с головой, то просто не может ничего не получится. У тебя тем более — ты же у меня самый умный. Антон не сдержал смешка: — Это ты преувеличиваешь. — Преуменьшаю, дорогой. Ты прости меня за то, что вбила тебе это в голову — я не хотела. Вернее даже не думала, что так выйдет. Веришь мне? Сложно не верить собственной маме, но и сложно в один момент перестать думать так, как считал по её же словам предыдущие лет двадцать. Внутри сейчас было так много чувств — от легкости, после упавшего с души камня с тайной, до страха и сомнений. Он себе даже и представить не мог, что этот момент случится и пройдет вот так — без кучи вопросов и упреков. Мама просто взяла и сообщила ему сама о том, что он в своей голове не мог даже сформулировать. То, что слышал частично от Арса, но не воспринимал всерьез так глобально. Получается, быть художником у него в крови? Но может ли он хотя бы за это сказать отцу спасибо? Он еще ничего не добился, ничего не умел, и банально боялся все испортить одним решением. Может быть, без всей этой страсти к рисованию его жизнь была бы проще? — Верю. От мамы пахло её любимым травяным сбором, который она частенько заваривала по вечерам, и чем-то тонким, неуловимым, но тёплым. От мамы пахло домом и ему иррационально от одного этого стало спокойнее. Минуты на две, пока она всё также перебирала его пряди, а он не вспомнил, о чём хотел поговорить сам. — Мама, я хотел спросить, — всё же приподняв голову с её плеча, он сложил руки на коленях. — Вернее попросить совета. Это об одном моём друге, ты его не знаешь, но он очень хороший и… Я хочу ему помочь, но не уверен, как правильно. — Так, слушаю, — Майя Олеговна приняла самый серьезный вид. — С ним случилась одна плохая вещь. Плохая настолько, что нанесла ему эмоциональную травму. И я хочу ему помочь, ну, знаешь, может найти хорошего психолога, в общем, специалиста, который поможет. Но… — Что, если он не захочет? — мама настолько улавливала его настроение, что закончила мысль сама.  — Да. Это не испортит наши отношения, но, может, возможно сделать что-то ещё? Я никогда с таким не сталкивался, понятия не имею, как себя вести. — А вы прямо очень хорошо общаетесь? Антон не сдержал смешка: очень хорошо. Но вслух сказал другое: — Достаточно тесно. Женщина на минуту замолчала, задумчиво пробежавшись взглядом по его лицу. Ему вдруг стало страшно — не может же быть такого, что мама сейчас возьмет его и раскусит? С другой стороны, он и разговор о своём хобби никак не представлял, а тот произошел сам по себе. — Знаешь, Антоша, иногда достаточно быть рядом. Ну, хотя бы для начала. Если он тебе доверяет, значит поймет, что ты желаешь ему добра — и не важно, будет ли это поиск врача или просто дружеская поддержка. А еще любовь — да, от меня это странно сейчас звучит, но она правда умеет не только ранить, но и лечить. Может, она ему тоже поможет? У него есть кто-то настолько близкий, как думаешь? Антон неоднозначно повёл плечами: он надеялся, что Арсений знал, что такой человек у него есть. И что он сделает всё, чтобы ему больше никогда не было плохо.