Выдох после фуэте

О своём последнем разговоре с Тэёном Марк думает очень часто. Обрывки фраз всплывают в памяти непозволительно часто: в супермаркете, за завтраком, во время интервью, перед сном, между строк книги, в шуме дороги перед театром, между поцелуями с Донхёком. Эти мысли пугают огромной ответственностью, которую страшно не вынести, но вместе с тем — окрыляют глупыми желаниями, и проснувшийся юношеский максимализм радостно плещет в ладони, получив крупицы строк из женских романов. А ещё одно конкретное и настойчивое чувство бурлит в крови безостановочно уже почти две недели, перекочевав из августа в сентябрь. Оно магнитом тянет к Донхёку, приклеивает намертво — взглядом и трясущимися руками. Кричит о страсти и привязанности, но не толкает отчаянно в омут с головой. Пока разум сильнее глупого сердца. Но сейчас Донхёк здесь. Разливает домашний лимонад по стаканам на своей кухне, пританцовывая попсе из случайной программы по радио, и мычит довольно под нос, а Марк наблюдает с дивана и неуютно ёрзает на месте. Хочет прикоснуться. — Сколько ещё вы будете играть этот спектакль? — спрашивает, чтобы отвлечь себя от мягкой бархатной кожи, которая даже из далека кажется тёплой и нежной. — Ещё три недели, — Донхёк бросает в рот дольку лимона, даже не морщась, пережёвывает и направляется к гостю, протягивая напиток. — Это успех для нашего театра, труппы и режиссёра. Людей приходит очень много, билеты разлетаются. Поэтому придётся нам ещё немного вот так редко видеться. Он останавливается напротив парня, стоя отпивает из стакана, от чего футболка немного задирается и открывает кусочек подтянутого живота. — Надеюсь, это начало знакового периода, — продолжает танцор. — Так много сил на это затрачено, что оно не может быть в пустую. К тому же, мне кажется, что я упускаю слишком много в эти дни. Больше, чем с Лебединым озером. В его интонациях проскальзывает что-то настолько важное, что дыхание предательски сбивается. Марк отставляет свой стакан, забирает чужой, тоже пряча от глаз, и тянет парня за руки на себя. Донхёк уже привычно, но от того не менее волнительно, усаживается на его колени и обнимает за плечи. — Мы успеем всё наверстать, — ухмыляется Марк и невесомо проводит руками по упругим бёдрам и укладывает ладони на талию. — Если ждать, то награда ещё желаннее. Он проводит носом по щеке и слышит мягкий смешок. Донхёк снова дрожит, каждым своим вздохом отзываясь на малейшее прикосновение. Его чувствительность каждый раз заставляет задыхаться. — Марк, — медовый голос звучит томно, немного сорвано, будто танцор прячет за этим словом намного больше. Он липкими пальцами обхватывает чужое лицо и припадает поцелуями — тоже липкими — к щекам, подбородку, лбу и долго-долго задерживается на губах. На кончике языка остаётся лимонный привкус, а мелкие трещинки на донхёковых губах отпечатываются в памяти красивой картиной первых модернистов. Они всегда целуются спокойно, плавно, будто извлекают нежную мелодию для вальса, без борьбы и скупости — опьяняя друг друга древнейшим вином. Медленно изводят себя жалкими минутами наслаждения. Донхёк прижимается ближе, безмолвно выпрашивает больше ласки, и Марка резко бросает в жар. У него ладони нервно подрагивают, пока он пальцами осторожно пробирается под чужую футболку, касается поясницы и нетерпеливо царапает кожу. — Марк, погоди… — танцор разрывает поцелуй, тяжело дышит и весь замирает под напором старшего, который быстро губами скользит на шею и ключицы. Кожа там мягкая, совсем девственная, что страшно лишний раз потревожить её неосторожным или грубым касанием, ведь тёмные синяки не заставят себя ждать. Руки под футболкой оглаживают мышцы, проводят по выступающим рёбрам и задевают резинку штанов. Донхёк почти неслышно стонет, кусает губы и вяло пытается отстраниться. Его тело плавится от малейшего действия, но разум пытается прекратить всё это. — Марк, прошу, остановись, — он упирается ладонями в плечи и уворачивается от губ на своей шее. — Я не хочу… Он сильно зажмуривает глаза и Марк замирает. Его будто ледяной водой окатили, когда Донхёк начал вырываться и просунул руку между их телами — выставил барьер. — Не хочешь? Не правда, — голос Марка хрипит от накативших эмоций и возбуждения. Он видит румяные щёки напротив и замечает бугорок в чужих штанах. Тело не врёт. — Что не так? Марк пытливо смотрит на парня, который весь скукоживается на его коленях и становиться совсем маленьким и беззащитным. Донхёк поджимает губы под этим взглядом и настойчиво прячет свой, в миг растеряв всё доверие и открытость. — Я не знаю, что должен ответить тебе, — он нервно вздыхает и пересаживается на диван, отдаляясь ещё больше от уже родного тепла. — Ты боишься меня? — Марк совсем не понимает, что происходит, и ему это не нравится. Ладонью хочет коснуться чужих напряжённых пальцев, но ему снова не позволяют, больно раня в сердце. Неожиданно воздух вокруг становится слишком тяжёлым, грудь сдавливает от нехватки кислорода, а Донхёк продолжает молчать, обхватывает себя руками за плечи и смотрит в пустоту. Марк теряется от такой реакции на, казалось, очевидные в их отношениях вещи, поэтому срочно пытается что-нибудь придумать. — Донхёк, прошу тебя, не молчи. Скажи, что тебя тревожит, и будем решать проблемы вместе. Танцор дёргается от слов, но всё же негромко говорит: — Не нужно ничего делать, — его голос надламывается то ли от страха, то ли от злости. — Я не просил решать мои проблемы, а ты не обязан что-то обещать. Давай не будем заходить слишком далеко в этом акте. В следующем будет больнее… Каждое слово, сказанное любимым голосом, отдаётся тупой болью между рёбрами. Марк не верит своим ушам, поэтому качает головой и глупо переспрашивает, что это значит. — Марк, зачем я тебе? Ты прекрасно знаешь, сколько у меня тараканов в голове, но чтобы побороть их нужно слишком много времени. Ты говорил, что готов ждать, но я не могу заставлять тебя ждать, — между слов начинают звучать слёзы и в уголках красивых глаз собираются хрустальные капли. — Я думал, что справлюсь, но я ошибался. Уже месяц прошёл после обещания, и что? Я не могу побороть себя, поэтому не хочу держать тебя за зря. Уходи. Донхёк начинает плакать, надрывно терзать себя и Марка, но слёзы не срываются на щёки. Он стойко держится и не позволяет истерике освободиться на чужих глазах, но она дышит прямо в лицо. — Зачем ты так поступаешь? — Марк не может дышать спокойно, его захлёстывает. Он хочет схватить парня и сильно потрясти за плечи, привести в чувства, отрезвить. — Мы столько прошли вместе не для того, чтобы сейчас ты мне говорил такое. Неужели тебе недостаточно изменений? Я нуждаюсь в тебе, Хёк. Не рушь нас, пожалуйста. Но Донхёк ничего не говорит. У него дрожит губа, взгляд прячется в стаканах с лимонадом и горечь обнимает со спины. Глупый. Глупый Ли Донхёк в упор не хочет позволять любить себя, отталкивает людей и делает больно всем и себе в том числе. Марк закипает. — Знаешь, хорошо, я уйду, — он ждёт реакции, но танцор будто окаменел. — Только я — не Юкхей, не буду улетать в другую страну. И не смогу просто так оставить тебя, не надейся. Он забирает свой рюкзак и отходит к двери, но оборачивается прежде, чем выйти. Донхёк маленький и одинокий в просторной комнате. Его не хочется оставлять, но обида и злость толкают сорваться прочь. Как парень спустился на низ, пересёк дворик и сел в машину, не помнит. Злость клокотала в жилах, ладонь саднила от сильного удара по рулю, а едва уловимый аромат лимона отдавал от щеки, куда прикасался Донхёк десять минут назад. Липкое пятно хочется стереть и никогда не вспоминать об этом дне. Слёзы наворачиваются на глаза, застилая взор на знакомый дом, и скатываются на щёки, обжигая.

***

Ему больно. Очень больно, грустно, тоскливо и немного обидно. Марк стал плохо спать, пропускать приёмы еды и постоянно бороться с мигренью. Что-то перманентно ноет внутри и не даёт сосредоточиться на работе. Донхёка не хватает каждую минуту бездумного существования. Руки автоматически тянутся за ключами, чтобы встретить младшего после репетиции, но только стоит подумать о сегодняшнем расписании, как кровь отливает от лица. Он не знает, во сколько нужно забирать танцора. И это колит ещё сильнее. У Марка тактильный голод. Снова. Всего несколько месяцев свободной близости, такой робкой, но искренней любви и первой страсти сделали зависимым до адской ломки. Иногда в беспокойных снах казалось, что под ладонями снова ощущался гибкий стан, кончики пальцев гладили бархатную кожу, а губы находили губы. До безумства, запредельной нежности и сильного желания. Но просыпаться в слезах, в обнимку с тоской становилось пагубной привычкой. И что-то с этим делать было просто жизненно необходимо. Спустя неделю на расстоянии, без звонков, сообщений и взглядов, было абсолютно всё равно на ссору. Марк забыл о всех обидных словах, о мимолётной злости, которая улетучилась стоило вернуться в свою квартиру. Донхёк опирается ему. Конечно, ему слишком сложно поверить в искренность парня, столько лет упорного труда и практически отказа от общения. Танцор не знает совершенно ничего об этом. Да, его можно понять. Но вместе с тем, он обещал, что справится. Он давал надежду своими признаниями и поцелуями, а сейчас так жестоко её отобрал. Марку очень горько от чужого неверия. Разве он давал повод усомниться в своих действиях? Но он должен был оставаться спокойным и терпеливым, решиться прижать, пускай и брыкающегося, парня к себе и ни за что не уходить. Тогда оба не захотели бороться. Марк снова злился, обижался, сожалел о своих действиях, продолжал страдать. Каждый раз он пытался позвонить на заученный номер, но одёргивал себя в последний момент, отбрасывал телефон подальше от себя и снова пытался заглушить боль горьким ненавистным кофе. В эти дни всё ещё много солнца — середина сентября дарит бабье лето, напоминая закатным светом об апельсинах и родном запахе. Каждый прожитый час остаётся ноющим шрамом на запястьях, невидимыми порезами заставляя болезненно отмечать дни в календаре. Марк не отвечает на звонки друзей, не читает сообщения, только пересылает Джено статьи сомнительного качества, но квартиру практически не покидает. Невыносимо становиться настолько, что собственная спальня, кровать в ней, ванная напоминают о тех нескольких часов, что здесь провёл Донхёк. Хочется выпрыгнуть из окна прямо под колёса проезжающих автомобилей, чтобы быстро и наверняка. На девятый день он срывается. Когда очередная порция быстрорастворимого кофе обжигает язык, а солнце настойчиво целует в щёки, что-то щёлкает и дёргает рвануться к театру. Голова всё ещё раскалывается от боли и мыслей, но мотор под капотом начинает гудеть после первого поворота ключа. Сердце снова начинает стучать, пока улицы сменяются, приближая к театру. Пальцы сжимают руль до онемения, колени дрожат, но возвращаться совсем не хочется. Хочется хотя бы посмотреть издалека на тронутую загаром кожу, пушистые каштановые волосы и яркую улыбку друзьям. Марк надеется, что он не закрылся ото всех. Автомобиль тормозит чуть поодаль от театра, чтобы танцор не заметил или мог проигнорировать, без возможности пересечься взглядами. Среди толпы парень замечает знакомых работников театра и с нетерпением замирает на месте. Донхёк может снова задержаться, но нескольких секунд наблюдения будет достаточно. Возможно, Марк смог бы подойти к нему. Сказать всё о своих чувствах, попросить прощения и рискнуть попытаться забыть о произошедшем. Или получить пощёчину и праведный гнев задетого парня. Но получить хоть какую-нибудь реакцию, проявление чувств или эмоций. Чтобы заглушить собственную боль. Неожиданно перед глазами появляется человек, вырывая из бестолковых размышлений. — Марк, как ты посмел? Винтер стоит напротив, уперев руки в бока и зло нахмурив брови. Девушка сверкает глазами и тяжело дышит. Он это заслужил, снова скрывая от подруги свои проблемы и отстраняясь от неё. — Прости меня. Он выходит из машины и подходит к взвинченной подруге. — Прости? Я тебя сейчас собственноручно придушу, — она шипит и прищуривает глаза, будто одним взглядом может испепелить. Марку страшно, но сил на сопротивление почти нет. — Я никогда не думала, что мы дойдём до такого. Пропал, на связь не выходил! Дверь не открывал! Что с тобой не так?! Винтер слабо ударила его в грудь кулаком, потом ещё раз, и ещё. Она колотила его, устало ругаясь. — Наглец! Бесстыжий! Мудак! Я же волновалась! В какой-то момент Марк замечает злые слёзы и обнимает девушку, прижимая к себе. Она упирается, но быстро расслабляется, плача в мятую рубашку. — Ненавижу тебя. Почему я должна переживать о тебе, пока какие-то там любовные интриги отнимают тебя у меня. Мы же друзья! Лучшие! Я не могу поверить, что ты страдал в одиночку. Не делай так больше. Марку неприятно от её слёз, потому что он их причина. Сердце сжимается от каждого тихого всхлипа, пока Винтер сжимает в кулачках ткань на грудках, а парень оставляет поцелуи на светлой макушке. Она не заслужила такого отношения к себе. — Прости меня, я эгоист, слишком зацикленный на собственных проблемах. Прости. Он и сам еле сдерживал слёзы, но разреветься было бы кощунством по отношению к подруге, которая делает просто героически много для него.

***

Успокоившись, Винтер потащила парня в знакомое кафе. Её глаза были красными, щёки румяными и голова начала болеть, но им нужно поговорить. — Я так понимаю, что это из-за Хэчана? Он и сам немного странный в последнее время, почти не говорит, хоть и не отходит от Джемина. Что произошло? Она отпивает свой зелёный чай и отставляет напиток подальше, готовясь внимательно слушать. А Марк хмурится, обдумывая слова о Донхёке. Он тоже страдает? Если она права, то оба парня полные дураки, которые мучаются от своих же глупых поступков и импульсивности. Совсем как подростки неоперённые, впервые взлетевшие над терновником. Он рассказывает абсолютно всё, что случилось между ним и Донхёком. О первых встречах, о больнице, об острове, об ухаживании, о первом поцелуе и прогулках. И о ссоре. Воспоминания о прекрасных днях и солнечном свете согревают, но последние дни лишь иголками колют тонкую кожу. Хочется уснуть на ближайшие несколько веков, но сначала всё же увидеть Хёка. — Глупость какая-то, — Винтер обнимает себя за плечи и задумчиво дует губы. — Совсем с ума посходили, если решили поссориться на ровном месте. Ситуация, конечно, не очень. — Хах, спасибо, я и не заметил, — фыркает беззлобно парень и качает головой. — Это правда, дружочек, что поделать? Они нервно смеются больше от напряжения, чем от радости, но и правда становиться немного легче. — Я не знаю, что в таком случает стоит тебе сделать, — серьёзно говорит Винтер и смотрит в глаза. — Единственное правильное решение будет — это поговорить с ним. Я уверенна, что разговор способен разрешить любой конфликт, но люди очень редко к нему склонны. Поэтому не жди просто так, он должен тебя понять. Марк кивает несколько раз и улыбается. Девушка чудесным образом всегда успокаивает его и придаёт уверенности, что всё будет хорошо. Он касается её руки, которая немного дрожит от усталости на столе, и это звучит как обещание быть в порядке. В кафе они проводят ещё немного времени, болтают о развитии отношений Джонни и Тэна, которые напоминают счастливых молодожёнов, Винтер делится новостями из театра и просит его связаться с Джено, потому что парень уже и до неё добрался с расспросами о пропаже Марка. Когда друзья покидают заведения, на улице уже темнеет и свет фонарей вступает в полноправие, успокаивая быстрый ритм дневной жизни. Винтер просится к Марку с ночёвкой, на что парень не может отказать (собственная квартира начинает вгонять в уныние, но об этом лучше не говорить). Внимание привлекает какая-то возня у узкого прохода между зданием за шагов десять от машины. Парень и девушка явно не милуются, рваные движения и почти неслышная ругань заставляют напрячься и оглянуться за помощью. — Хватит меня преследовать, мы давно не вместе! Я живу дальше, оставь меня, прошу! Девушка повышает голос, пытаясь вырвать руку из крепкой хватки и Марк узнаёт Ниннин. Он дёргается, уловив стон боли, Винтер рядом испугано ойкнула. — Это наша Ниннин? Но парень не отвечает, а направляется к паре. Подойдя ближе, он действительно видит подругу и незнакомого парня, который крепко держит её за предплечья, удерживая возле себя. — Ты лжёшь о другом и хочешь, чтобы я отступил? Сначала ты должна отплатить за всё, что я для тебя сделал! Незнакомец замахивается для удара, но замирает, когда его руку перехватывают. Марк разворачивает его к себе и толкает в грудь, заставляя пошатнуться и отпустить девушку. — Что ты себе позволяешь? — ярость блокирует все остальные чувства и Марк сжимает кулаки в желании размазать этого парня по стене. Кровь шумит в ушах, поэтому он не слышит жалкие угрозы в свою сторону, не слышит плачь Ниннин, не слышит успокаивающий голос Винтер, а лишь громко дышит и цедит сквозь зубы: — Ты жалок настолько, что готов поднять руку на хрупкую девушку в тёмном углу вечером. Уйди из её жизни навсегда, иначе крупно пожалеешь. — Что? Да кто ты такой? Пацан, не лезь не в своё дело, моя девушка знает, за что может получить… Договорить ему не даёт удар, прилетевший в челюсть. От неожиданности парень оступился и приложился плечом к стене. Марк услышал вскрик девушек будто с другого конца улицы, но снова ударил — на этот раз в живот. Он бил руками, пока парень не упал, вымещая всю злость и обиду за Ниннин. Она его близкая подруга, за которую он правда готов убить. Марк продолжить бить, усевшись на слабо отбивавшегося, боль совсем не ощущалась. Чувства застилали взор и остановиться не получалось, пока не послышался голос Ниннин: — Марк, хватит! Его словно обухом по голове ударили. Он обернулся на девушек, которые сидели в обнимку на земле, напугано прижавшись друг к другу. В руке начало отдавать ноющей болью, а до слуха долетели стоны незнакомца. — Что случилось? — рядом оказался Джонни. Он осмотрел подруг и перевёл взгляд на Марка. — Друг, оставь его, — он сразу понял, что к чему и неодобрительно покачал головой. — Нужно отвезти их домой. Марк не мог восстановить дыхание и снова посмотрел на парня под собой. Тот держался за плечо, из разбитого носа хлестала кровь. Казалось, что разукрашенного лица недостаточно, но делать что-то ещё мешали осуждающие взгляды. Марк поднялся на ноги и осмотрел испачканные джинсы. Вряд ли получится отстирать пятна. Он поднимает взгляд и натыкается на Донхёка. Тот стоит у метро, сжимает в руках рюкзак и смотрит прямо на Марка, кусая губы. На его лице нет отвращения, а только что-то вроде беспокойства. Сердце сжимается от трепета. — Эй, я отвезу девчонок по домам, — вырывает из мыслей голос Джонни. — Этот подонок не будет идти в полицию, у самого проблем будет слишком много. Хорошо, что Винтер мне позвонила… Ты сам сможешь домой добраться? Марк не поворачивается к нему, лишь кивает и направляется к Донхёку. Он не отрывает взгляда от любимых глаз, радуется, что от него не прячутся, и останавливается близко-близко. Черты лица, выученные наизусть, кажутся такими до боли родными и нужными, что смотреть не отрываясь хочется долго. Он так соскучился по этим глазам, родинкам, губам, щекам… А дальше смотреть просто страшно. Мысли всё ещё не спешат возвращаться на места в голове, поэтому Марк молча хватает парня за руку и ведёт к своей машине, вручает ключи и сам садится на пассажирское. Донхёк тихо следует за ним, заводит двигатель и едет к чужому дому. Он выглядит спокойным, тусклый свет мягко оглаживает его изящную фигуру, вызывая зависть, но и неприкрытый восторг. Хочется повторить каждый плавный изгиб собственными пальцами, а затем губами. Чтобы вспомнить каждое ощущение. В тишине пролетает поездка, снова за руку танцора ведут в подъезд, на пятый этаж к квартире. Как только входная дверь глухо захлопывается, Марк не выдерживает и крепко обнимает Донхёка. Он прижимает парня максимально близко, всё ещё ощущая игру адреналина в крови, но игнорируя его действие. Дыхание прерывается, когда Донхёк обвивает руками в ответ и утыкается носиком в ключицу. Тёплый и мягкий Донхёк поглаживает ладошками чужие до сих пор напряжённые плечи и пахнет этими спелыми апельсинами, будто купается в соку каждое утро. Марк не может оторвать себя от того, кого не хватало столько времени. — Я не хочу быть без тебя, — шепчет в пушистые волосы и зажмуривает глаза, чтобы не выдать непозволительно много своей короткой фразой. — Я тоже не хочу. Прости меня. Донхёк спрашивает, где аптечка, отправляет парня в душ и скрывается на кухне. Когда тишину разрушает шум воды, Марку становится слишком пусто. Он не слышит мысли в своей голове, думать о произошедшем совсем не получается, даже усталости нет. Только странное желание вернуться к танцору, переспросить о последних минутах и ущипнуть себя побольнее. Но пена быстро смывается с тела, расслабляя мышцы, и Марк снова возвращается в комнату. Каждый его нерв напряжён и готов реагировать на малейшее раздражение. — Садись, нужно обработать раны. Донхёк замер у окна и даже не обернулся на вошедшего, но точно определил, что на него смотрят. Марк буркнул что-то типа «Это не обязательно», но всё же сел на стул у рабочего стола, где лежали приготовленные лекарства. Только сейчас он осознаёт, что подрался. И в этом больше его вины, чем того парня, но сожаления совсем нет. Он поступил бы так в любом случае. Кожа на костяшках содрана и жжётся от прикосновений, но от Донхёка веет заботой, от которой боль совсем не замечается. Он осторожно обрабатывает руки, склонившись низко над столом. Ему наверно неудобно так стоять, а Марк рассматривает его лицо в сотый раз за вечер, будто забыл или не узнаёт его. — Ты молодец, — шепчет Донхёк, заклеивая пластырем руку и выпрямляясь. — Ты защитил подругу, не побоялся, что тебя обвинят. Конечно, драки не очень хорошо, но это был благородный поступок. Он слабо улыбается и отставляет аптечку в сторону, обращая взгляд на Марка. Смотреть вот так в глаза и чувствовать пресловутых бабочек в животе кажется слишком. Марк тоже поднимается, оказываясь ничтожно близко к Донхёку, что чужое дыхание щекочет шею. Губы встречаются быстро и легко, до невозможности естественно. Оба порывисто выдыхают в поцелуй и жмутся друг к другу, как в последний раз. Этой ночи им может быть мало…