Выдох после фуэте

— Мне очень нравится твоя квартира, — говорит Донхёк, когда по радио начали транслировать рекламу. — Скромная и маленькая, но очень уютная и тёплая, даже родная. Напоминает о Чеджу. Он лежит на кровати, раскинув руки в стороны, в своей шёлковой пижаме, которая очень ему идёт, и смотрит в потолок. За окном пасмурно, октябрь вступает в свои права, а Донхёк всё реже уходит к себе домой — в шкафу его вещей больше, чем хозяйских, в ванной появились дорогие шампуни, а на завтрак теперь только полезная и сытная еда. Сегодня выходной, в театре отбыли последний показ и актёры отдыхают. По такому случаю Марк тоже отказался от всех дел, отдал билет на выставку коллеге и позволил себе расслабиться. — Для холостяка, постоянно занятого работой, она идеальна, — он садится рядом с Донхёком и осторожно касается его голой лодыжки, будто всё ещё боится сделать больно своими грубыми руками. — Но когда-то в будущем, для большой и дружной семьи, — смущённо улыбается своим словам и задумчиво переводит взгляд на небо за стеклом, — Я хочу найти уютный домик с широким двориком и садом. — Ты безнадёжный романтик, Марк-ы, — Донхёк хихикает и закусывает губу, пряча счастливую улыбку. — Но мне это нравится. Марк выдыхает и проводит ладонью выше по чужой ноге, останавливается у острого колена, гладит нежную кожу на сгибе. Ему больно смотреть на все ссадины и мозоли на этих ножках, как танцор каждый вечер обрабатывает ступни кремами и осматривает каждый новый след. Он устало улыбается на беспокойные взгляды Марка и шепчет, что ему совсем не больно. От этого сердце сжимается сильнее. — Это было бы красиво, — старший наклоняется к парню ближе и целует в губы. Медленно, осторожно, будто пробует на вкус, и тонет-тонет-тонет в ощущениях. — Я бы ухаживал за деревьями, косил траву, брал бы детей на рыбалку и в лес по ягоды. А ты — выращивал цветы, как у твоей тёти, готовил по утрам оладьи, в широкополой шляпе водил нас всех к морю или реке. Он глупо улыбается и целует Донхёка в щеку, линию челюсти, пару раз в шею и снова смотрит в глаза. Для него там целый мир отражается, а чужое спокойное дыхание приятно щекочет лицо. Он замечает понимание в тёплом взгляде, его крепко держат за плечи и что-то волшебное должно вот-вот произойти. — Это так чудесно, — Донхёк шепчет и внимательно осматривает парня над собой. — Знаешь, я много думал обо всём, что успело произойти с нашей встречи. Тогда, на острове, мы с тобой виделись каждый день. Мне казалось, что ты всегда был там — играл с нашим котом, глупо смеялся и ел яблоки прямо с ветки. А твоя игра на гитаре… Она совершенно обычная, я слышал гениальных музыкантов, но всё же, когда это был ты, мне казалось, что весь мир исчезал. Марк замирает под дрожащими ладонями и ждёт. Это ещё не конец, он это чётко понимает, поэтому сердце гулко бьётся о рёбра и заставляет нервно сжимать кожу под чужим коленом пальцами, чтобы не упасть в обморок. — Марк, со мной произошло что-то ещё тогда. Я боялся неправильно назвать этих бабочек в желудке, но не сейчас. Теперь я всё понимаю. Я люблю тебя, Марк Ли. Он улыбается ласково и обхватывает лицо напротив холодными ладонями. Марк судорожно вздыхает и тоже начинает улыбаться. — Я люблю тебя, Ли Донхёк. Они обнимаются, прижимаясь друг к другу так, будто могут задохнуться без этого. У Марка будто камень с души упал и стало воздушно-легко, нежными и ленивыми поцелуями он клеймит это «люблю» на прохладной коже Донхёка, который выдыхает и тоже тянется губами к парню. Снова земля останавливается, всё исчезает, и даже если война, для них — мягкие облака и душистые ароматы полевых цветов. В этот раз всё ощущается даже немного ярче и острее. И горячие Донхёковы поцелуи, и крепкие объятия, и мягкость кожи, и прикосновения к призывно раздвинутым бёдрам, и жар смущения и желания на щеках. Марк размеренными толчками выбивает из парня новые признания с собственным именем, задыхается от запаха смуглой кожи, всё никак не в состоянии насытиться. — Марк, я люблю тебя. Люблю, — шепчет танцор, прижимаясь ближе и обнимая за плечи. Он царапает короткими ногтями чужие спину и руки, целует влажно в шею и глаза закатывает от жара, растекающегося внизу живота. Марк чётко осознаёт, что не сможет больше без этого всего. Он рычит и сильнее сжимает пальцы на худых боках, пока Донхёк высоко тянет стон наслаждения, и его лицо расслабляется. Он сжимает Марка и глубоко целует, доводя до исступления. Мелкий дождь начинает тарабанить по подоконнику, воздух вокруг остывает и кожа покрылась холодной дрожью. Марк натянул на сонного Донхёка одеяло, а сам встал закрыть форточку. Свежий воздух, пахнущий озоном, наполнил лёгкие, несколько капель упали на лицо и руки, пытаясь стереть чужие прикосновения. — Ты чего застыл? — голос Донхёка немного охрип и звучит приглушённо из-за плотного одеяла. — Ничего. Марк улыбается бульвару внизу и качает головой. Ему слишком хорошо в этой усталости и от чужого ощутимого взгляда, которым будто целуют в каждый миллиметр кожи. Он слышит шуршание простыней и уже через мгновение поцелуи становятся настоящими. Его крепко обнимают со спины, сжимают руки вокруг талии и губами тычутся в шею. Донхёк жмётся близко-близко и проводит носом по коже. Становится тепло и уютно, как под пледом в морозное утро, поэтому Марк хватается за ладони на своём животе и сжимает пальцы. Ему кажется, что лето всё ещё не закончилось, что календари врут о десятом октябре и термометры сбились из-за хмурого неба. Потому что Донхёк — солнечное лето и жаркий июнь. — Пошли обратно в постель, — тихо говорит танцор, не убирая губ со спины Марка. Его тёплое дыхание оставляет следы — как настоящие ожоги. — Холодно. Марк вздыхает и разворачивается в кольце рук. Донхёк немного ниже, он поднимает подбородок, чтобы смотреть в глаза и улыбается самыми уголками губ. Считать родинки и обводить их пальцами или поцелуями никогда не надоест. Марк обхватывает его лицо ладонями и коротко целует в припухшие губы. — Я не хочу тебя отпускать. Никогда. — Тогда не отпускай, — Донхёк смотрит в глаза серьёзно и осознанно, но при этом позволяет так бесстыдно пожирать себя взглядом. — Я никуда деваться пока не собираюсь. — Ты мой, Хёк. Только мой. Он подхватывает парня под бёдра, заставляя обхватить себя ногами и руками, и относит к кровати. Но не отпускает из объятий, укладывает на себя и гладит по крепкой спине. У него сердце бьётся спокойно и размеренно, потому что так и должно быть, только так. Донхёк ластится ближе, как котёнок-кроха, прислушивается к ровному дыханию и улыбается влюблённо, совсем по-детски и радостно, пряча лицо в изгибе между плечом и шеей. Умиротворение забивается под кожу, тишина разбавляется лишь вздохами и тихим шумом дождя, и Марк почти засыпает под ласковыми прикосновениями, но неожиданно слышит: — А какие у тебя соседи? Никогда не видел никого здесь. — Забавный вопрос, — Марк открывает глаза и видит только копну каштановых спутанных кудрей, пахнущих фруктовым шампунем. — Подомной точно никто не живёт, знаю, что владельцы уехали в другой город, но жильё держат. Напротив меня живёт парень, но не постоянно, вроде остаётся у родителей. Ещё на третьем этаже есть девушка, к ней захаживает мужчина, кажется, иностранец. Раньше на втором жила пожилая пара, женщина умерла несколько лет назад, а мужчину забрали в деревню. Больше никого не знаю, но и с этими не часто вижусь. — М-да, — хмыкает Донхёк. — Даже по батареям нам никто не постучит. И обо мне не посплетничают. Марк смеётся и пальцами зарывается в его волосы, целует в лоб и жмурится от странной радости в груди. — Но это могут сделать ещё бабушки, которые торгуют тут всяким мелким и ненужным. На это Донхёк хмурится и тянет «Точно», снова пряча лицо. Он хочет больше ласки, поэтому мычит что-то неразборчивое и прижимается так, что сердце разрывается от нежности. Марк не понимает, как в одном человеке может быть столько тепла и мягкости, но вот он — лежит почти весь на нём и еле заметно трётся изувеченной стопой о его лодыжку и дышит горячо в шею. Марк очень сильно любит этого парня.

***

Через день после обеда Марк расстраивается. Не сказать, что слишком сильно, но всё равно дует капризно губы и вздыхает тяжко-тяжко, потому что Донхёк едет к себе на квартиру. — Почему я должен тебя отпустить? Я не хочу, — он стискивает парня в объятиях в прихожей и не собирается отступать. — Давай вернёмся в комнату и посмотрим что-нибудь весёлое и уснём под наложенный смех? Я уже скучаю по тебе. Донхёк только смеётся и обнимает в ответ. Ему грустно от того, что жизнь действительно требует взрослых решений, а Марк полностью с этим согласен. — Мне нужно показаться брату на глаза, потому что он уже забыл мой голос, — танцор немного отстраняется и хитро улыбается. — К тому же, мне нужно завезти летнюю одежду и взять тёплую. Совсем холодно стало. — Для этого достаточно нескольких часов. Зачем тебе два дня? Марк получает снисходительную улыбку и несильный, но ощутимый щелчок по лбу. — Потому что ничего не случится, если мы поспим раздельно. Я практически живу у тебя, хотя должен иногда появляться здесь в качестве гостя. — Что плохого в том, что у нас всё серьёзнее, чем просто редкие встречи? — Марк хмурит брови и обиженно опускает глаза. Ему страшно даже предположить, что они могут расстаться. Снова отдалиться. — В этом нет ничего плохого. Но ты же помнишь — для меня всё впервые, я не хочу наделать ещё больше ошибок. Не сердись. Донхёк прижимается с поцелуем — долгим, мокрым и требовательным, пытается отдать себя с запасом до следующей встречи и снова довести до безумства — и быстро скрывается за дверью, бросив короткое «До встречи!». Проследив за парнем в окно, Марк решает провести эти дни с максимальной пользой. Он убирается, стирает одежду и постельное бельё (оставляет только наволочку на подушке Донхёка, чтобы хоть немного продлить ощущение его присутствия), начинает читать новый роман для рецензии и отправляет Джено статью о новой картине Тима Бёртона. Странно, но влюблённость очень сильно влияет на его жизнь. Раньше Марк был весь в работе — целыми сутками тонул в книгах, статьях, безустанно ходил на мероприятия и общался с самими интересными и безбожно скучными людьми. И это совсем не утруждало, а приносило только больше сил для новых проектов и вдохновение для собственных произведений. Но сейчас так работать получается только в том случае, если Донхёк оставил после себя приятную сладость на губах и безмолвное обещание вернуться. Когда он рядом, хочется водить его на лучшие выставки и концерты, чтобы рассказывать интересные истории и слушать рассуждения, или просто гулять. Если они поссорились — Марку не до писательства, иначе мысли на бумаге обращаются лишь в одно «Донхёк». Марк — романтик, поэтому цунами чувств накрывают его всегда с головой. На следующий день он договаривается встретиться с Винтер и Ниннин в торговом центре. Девочки даже после ежедневной репетиции захотели пройтись по магазинам, а Марк пошёл за компанию, но даже он не смог удержаться и купил новую рубашку по скидке. — Сегодня, на удивление, мало людей, — говорит Винтер, опускаясь за столик в небольшом, но очень популярном кафе шоколадной фабрики. — Никогда не видела такого. — Это потому что обычно ты сюда приходишь в пятницу или выходной — самые загруженные дни для таких мест, — Марк занудствует, пока выбирает десерт, и давит довольную улыбку. — Тогда будем приходить сюда в будни. Парень увлечённо слушает рассказы подруг о последних событиях, Ниннин говорит, что её мама очень хочет познакомиться с Марком, а Винтер смущённо делится о ненавязчивых ухаживаниях Тэёна. — Мне правда очень приятно его внимание, — она ёрзает на месте и бездумно ковыряет своё пирожное ложечкой. — Он заботливый и обходительный. Говорит так вежливо и умно, что я готова слушать часами. Рядом с ним спокойно и уютно, и на какое-то время я забываю о всех статусах и положениях. Я чувствую себя желанной женщиной. Она замолкает, но тревога проскальзывает на миловидном лице. Её плечи напрягаются из-за невесёлых мыслей. Винтер стала выглядеть несчастной в один миг. — Тебя волнует его статус? — осторожно спрашивает Марк, на что получает кивок. — Но ты не должна. Поверь, люди, как ты, всегда на вес золота, потому что уникальны, талантливы и прекрасны в своей деятельности. Ты достойна самого лучшего, это скажет любой. — Да, — Ниннин приобнимает девушку за плечи. — Ты прима нашей труппы, многие оценили твой талант, тебя знают из-за участия в благотворительности, твоё лицо на больших экранах. Я знаю, что такой человек как Ли Тэён не стал бы играть с чужими чувствами и смотреть на мнение общества. Ты ему нравишься, поэтому не переживай об этом. — Мы в Корее, — напоминает Винтер и горько усмехается. — Здесь слишком много внимания уделяют жизням других. Я уверена, что если мы и сравняемся по статусу, нам закинут разницу в возрасте. Я всё ещё младше на целых семь лет. Многовато. На это ответа не нашлось даже у Марка. Корея одна из наиболее прогрессивных стран мира, лидер в сфере технологий, но всё ещё осуждающая людей за их личные жизни и забывающая об обычных человеческих потребностях «знаменитостей». Это настолько смешно, что плакать хочется. — Вы справитесь, — снова подаёт голос Ниннин. — Возможно не сразу, но всё будет хорошо, вот увидишь. А предстоящее турне поможет выяснить, нужно ли вам это вообще. Марк непонимающе уставился на девушку и нервно переспросил, ощущая неожиданную новость: — Турне? — Да, — она неуверенно тянет и поворачивается полностью к другу. — Ты разве не слышал? В конце этого месяца мы отправляемся в поездку. — Нет, я не знал. Куда? На сколько? — он моргает несколько раз и пытается не выдавать грусти в голосе. Винтер улыбается и мечтательно прикрывает глаза, когда начинает говорить. — Нашу труппу пригласили в гастроли в Северную Америку и Европу. Самые большие театры, знаменитые сцены и иностранный зритель. Мы ещё никогда не бывали на такой высоте. Уезжаем на два месяца, вернёмся к концу года. Парень правда рад за друзей, поэтому искренне поздравляет с прекрасной возможностью заявить о себе миру. Только осознание, что Донхёка не будет рядом столько времени, пугает и делает дурно.

***

Марк не спрашивает у Донхёка об этом. Они разговаривают по телефону и обмениваются сообщениями, но ни одного слова о поездке. Это наталкивает на неприятные мысли, чем вызывает головную боль и отвращение к свету, но парень заставляет себя отправиться поутру на работу. У него встреча с организатором выставки полотен Клода Моне. Это помогает на время отвлечься и расслабиться — экспозиция невероятная. Настроение поднимается от возможности полностью насладиться прекрасными картинами, которые завораживают своими цветами и неким спокойствием в динамике. Марк не спешит покидать музей, медленно рассматривает каждый экспонат и делает мысленно пометку отправить сюда друзей и Донхёка. Когда его время заканчивается и набросок статьи появляется в ноутбуке, парень отправляется к театру. Сегодня у них свидание в парке, где днём много детишек с родителями и стареньких бабушек в цветастой одежде. Но парни только рады этому — они любят детей. Донхёк радостно улыбается, когда малыши кричат, что он похож на айдола, и смущённо натягивает рукава кардигана на пальцы. Он собирает опавшие жёлтые листочки и складывает в несуразный букет. — Осенью всегда мало солнца, — говорит, осматривая со всех сторон своё творение. — Поэтому листья желтеют, чтобы компенсировать недостаток света и яркости. — Ты же знаешь, что на самом деле это объясняется разрушением хлорофилла? — хмыкает Марк, пряча руки глубже в карманы. — Знаю, — Донхёк закатывает глаза и цокает. — Но разве не интереснее говорить о чём-то таком детском и наивном? — он протягивает парню свой букет и ускоряет шаг, чтобы купить у молодой девушки браслет из нитей и ярких бусин. Марку хочется крикнуть вдогонку, что Донхёк сам ещё ребёнок, но молчит, собирая в голове другие слова. Сейчас начало самой настоящей осени — той, что вся в золоте и мелких дождях, когда кафе забиты студентами и воздух пахнет листвой или мокрым асфальтом. Но им не суждено провести это время вдвоём, как в романтичном кино начала двухтысячных. А Донхёк молчит об этом, беззаботно надевает на тонкое запястье зелёный браслет и протягивает точно такой же Марку. — Зелёный цвет надежды, — он улыбается и поправляет волосы. — Не снимай его, чтобы всегда мог вспоминать обо мне, глядя на него. Марк кивает и целует парня в щеку. На самом деле ему не нужны такие вещи — Донхёк давно въелся под кожу и навсегда там останется самыми тёплыми воспоминаниями. — Хёк, почему ты ничего не сказал о турне? — спрашивает Марк вместо всех тех волшебных признаний, которых заслуживает танцор. Оба замирают на деревянном мостике, тревожно дышат под тихое течение ручейка и собираются с силами. — Я хотел. Правда хотел, но не смог, — Донхёк опускает взгляд и поджимает губы, нервно дёргая нитки на рукаве. — Ты был так счастлив, когда я освободился, что мне просто смелости не хватило признаться. Чтобы ты не расстраивался. Марк наблюдает за сжавшимся парнем и старается не закипать. Донхёк не виноват: это его работа, его жизнь, большая мечта каждого артиста. Но обида скапливается на кончиках пальцев, обращаясь в злость. — Я бы хотел это знать. Мне нужно было это знать. Донхёк дёргается и неуверенно поднимает взгляд. — Я думал, так будет лучше для тебя… — Ты ошибался, — прерывает его Марк и глубоко выдыхает. Он чувствует приближающуюся ссору и это его сильнее выводит из себя. — Если бы я сказал раньше, — твёрдо отвечает танцор, — Ты бы снова накрутил себя и начал загоняться. Не смог бы расслабиться и напрягал всех вокруг. — Уж извини, но я не хочу пускать всё на самотёк, поэтому и много думаю, а не жду чужих решений. — Марк, не глупи. Мы не должны ссориться сейчас. Давай проведём время, что осталось до отъезда, спокойно. Когда мы уедем, я не смогу часто выходить на связь. Не кипятись. Донхёк вздыхает и опирается устало на поручни. Он закрывает глаза и пытается успокоиться. — Ты должен был сказать раньше, я заслуживаю знать такое. У меня тоже есть планы на это время. По работе и на наши с тобой отношения. А теперь всё это не имеет значения!.. В голосе Марка сочится злость и боль. У него снова такое чувство, что его не воспринимают серьёзно, будто отгораживают от своей личной жизни. — Это жестоко, — снова вздыхает Донхёк и поворачивается к нему. — Ты сердишься и забываешь, что любое моё решение в этом случае было бы неверным. Тебе и так, и так больно, но и мне тоже нелегко. Мы не увидимся два месяца, я не хочу расставаться с тобой в конфликте, но ты сейчас не способен на нормальный диалог. Поговорим, когда успокоимся. Он сглатывает и смотрит в глаза. Там плещется что-то горькое и несчастное, но Марк не успевает рассмотреть — Донхёк разворачивается и стремительно уходит прочь, оставляя парня с неприятным осадком. Как им не наделать ещё больших глупостей? Букет из листьев в руке уже примялся и выглядит печально. Марк хмыкает и выбрасывает его в воду, чувствуя себя паршиво. В их истории каждое решение — неверное, но сердце сжимается от мыслей, что они ведут себя эгоистично, причиняя боль и себе, и возлюбленному.

***

Пустая голова не даёт возможности почувствовать себя в моменте. Марк просто выходит из парка и двигается вперёд, не разбирая дороги. Ноги гудят от быстрой ходьбы, дыхание сбилось к чертям, а Марк всё не останавливается. У него глаза болят от ветра и холода (точно не от слёз) и в носу начинает неприятно жечь, а всё из-за отсутствия одного человека. Сейчас бы держать его крепко за руку и смотреть в карие бездонные глаза, шептать ласково о любви, а не давить злость и обиду на… А на что собственно говоря? На Донхёка или на его работу? На несправедливую жизнь? На себя? Скорее всего, последнее. Он слишком зациклен на этом всём, не хочет принимать взрослую и временами жестокую жизнь, а всё продолжает существовать в своём выдуманном маленьком мирке, где только эмоции имеют важность. Но это не всегда срабатывает. Марк не замечает, как оказывается на своей улице. Он останавливается возле цветочной лавки и тяжело поверхностно дышит. Что-то толкает его войти внутрь. — Добро пожаловать! — раздаётся знакомый голос из-за цветов, а через мгновение Марк видит госпожу Пак. — О, Марк! Сколько ты уже не заходил? Я успела забыть твой голос. Она улыбается и собирает сухие листочки из пучков белых хризантем. На улице сгущаются тучи на дождь и в помещении становится слишком темно. — У тебя что-то случилось? — отвлекает женщина от хмурого рассматривания неба. Парень оборачивается и натыкается на обеспокоенный взгляд. Он не понимает, как другим удаётся читать его, но и сказать что-то кажется преступлением. Ему совсем плохо от самого себя. — Да. — Ты же знаешь, что можешь мне всё рассказать, да? — она подходит ближе и её глаза почему-то напоминают взгляд мамы. — Я понимаю, что мы чужие люди, но знакомы друг с другом уже много лет. Я хочу помочь тебе, если могу. И он это знает. Правда, на каком-то подсознательном уровне понимает, что может ей довериться. Но ему сейчас не разговоры нужны, а уткнуться в колени и вылить все слёзы. — Выбирай цветы, хочу подарить тебе небольшой букетик, — госпожа Пак кивает на стеллажи и потирает руки. — Поднимем тебе настроение хоть чем-нибудь. — Спасибо, но не стоит, — Марк слабо улыбается и невесомо проводит пальцами по нежным лепесткам. — Пускай их получит кто-то счастливый. — А как же ты? — Моё счастье отдаляется от меня. Очень неожиданно и стремительно, я даже руку не успел поднять, — он вздыхает и снова смотрит за окно. Донхёк сейчас от него на расстоянии тысячи километров. — Я не буду расспрашивать все детали у тебя, но дам маленький совет. Счастье поймать невозможно — оно слишком свободолюбиво и независимо. Ты должен за него бороться. Всю жизнь. Чтобы доказать свою собственную силу для его поддержания. Марк поворачивается к ней и поражается. На лице женщины уже много мелких морщинок — возле глаз и у рта. Она ласково улыбается, кивает ему несколько раз и снова возвращается к своим делам. Ему стыдно за свою усталость и уныние, но новый лучик надежды снова пронзает солнечное сплетение.