Колючие

Юрка опустился на колени, на секунду застыв от боли, потом окунул тряпку в пластмассовую миску, отжал, замыл пятно на ковре, снова окунул, сполоснул, отжал. Вода становилась грязнее, а вот ковер очищаться не спешил. Юрка встал, поднял зыбкую от воды миску, потащил ее в ванную, опустошил над раковиной, снова наполнил, насыпал немного стирального порошка. После пары ходок ковер стал чуть чище, но проплешины в ворсе, разумеется, никуда не делись. Юрка устало покачал головой и цыкнул от досады, поняв, как этот жест напоминает отцовский. Вымыл миску, убрал ее под раковину, повесил на трубу тряпку, сполоснул под вялой струйкой сморщенные до изюмного состояния пальцы. С силой закрутил кран, вытер руки о штаны. Идиотизм — пытаться за один раз исправить то, что портилось годами. Всё идиотизм. Вся его жизнь. Юрка протопал по коридору, по чистому, но безнадежно старому ковру, отчаянно борясь с желанием своротить его и вышвырнуть на лестничную площадку, чтобы не лежал тут немым укором. Вместо этого он пошел к себе, разложил на полу возле кровати учебники и тетради, бросил подушку на изножье, чтобы оно не слишком впивалось в подбородок, улегся на живот и углубился в алгебру. От неудобной позы затекали руки и противно тяжелела голова, но отхватывать за невыполненную домашку не хотелось, и Юрка терпел. Многочлены, над которыми так весело было гоготать на уроке, больше не казались смешными. Они рассыпались крошечными салютами цифр и разбегались в стороны, и Юрка никак не мог собрать их воедино. Наконец он сдался, заложил учебник ручкой и с трудом поднялся. Потащился на кухню, достал смерзшийся ком пельменей и стакан сметаны, поставил на плиту кастрюлю с водой. Хотел было отколоть от пельменей одну порцию, но не стал морочиться, сварил все. Может, отец выйдет. Но отец не показывался. Правильно, зачем, если Юрка после привычной процедуры ведет себя тихо? Раньше Юрка мог бы специально разгромить что-нибудь, спровоцировать, выпросить добавку — но то раньше. Сейчас он просто примостился на краешке мягкого уголка и гонял по тарелке пельмени, которых никак не становилось меньше. Под окнами выла чья-то сигналка, елозили клювами по карнизу голуби, капала вода. Губа ныла, и спустя четыре пельменя Юрка решил себя не мучить, выкинул остатки в мусорное ведро, вымыл тарелку, кастрюлю со второй порцией затолкал в холодильник. Посмотрел на часы, удивился, как медленно ползет время. Вернулся к себе, запихал учебники в рюкзак. Всё равно кто-нибудь даст списать, а если и не дадут — плевать. На всё плевать. Юрка взял с полки волшебную лесенку, снова устроился на кровати и принялся перебирать разноцветные квадраты, растворяясь в их завораживающем движении. Скрипнула дверь, в коридоре послышалась возня, а потом отец заглянул в комнату. Юрка поднял голову, равнодушно глянул на него, отмечая про себя куртку и шапку, с излишне громким хлопком сложил лесенку и спросил: — К маме пойдешь? Мог бы и не спрашивать. Конечно, к маме. Каждый раз туда бегает, грехи замаливает. — Пойдешь со мной? — Смотреть, как ты изображаешь раскаяние? Что-то не хочется. Лицо отца дрогнуло, изломалось хмурыми линиями, застыло, как вода в подмерзшей луже. И Юрка весь подобрался, приготовился — но отец уже закрыл за собой дверь, бросив напоследок: — Допоздна не сиди.