Колючие

— Ну вот, — удовлетворенно заключил Сенька, — теперь можно и домой. Юрка оглядел полки с аккуратно рассортированными гимнастическими палками, гантелями, кеглями и прочими прибамбасами и отчасти согласился: больше в подсобке танцевального зала делать нечего, да и внизу они всё прибрали. Но домой?.. — Пошли, тут у Лилькиных гимнасток скоро репетиция, — сказал Сенька. Юрка вздохнул, оглянулся на зеркальную стену. Неужели он действительно выглядит таким жалким и испуганным? Позорище. Он заставил себя выпрямиться, расправил плечи и вышел из зала. — А то давай к нам, — предложил Сенька, когда они спустились. — Жена борщ обещала, любишь? Сериалы под борщ — самое то. Подожди, я только куртку возьму. Юрка помотал головой и свернул в сторону гардероба. Нехорошо, конечно, вот так уходить, но Юрка боялся, что любое неосторожно сказанное слово прорвет плотину. Не хватало еще разреветься на ровном месте. Однажды так уже было, когда Селёдка спросила, почему он больше не играет. Речь шла всего лишь о дурацком концерте, Селёдка не знала и не могла знать, что отец к гитаре не прикасался с того самого дня, а значит, и Юрке было нельзя, и он об этом так старательно не думал, а она взяла и спросила, и от этого он позорно разрыдался, и она растерянно хлопала твердыми от туши ресницами… Юрка застегнул куртку, надвинул до самых бровей покрытую катышками старую шапку, перекинул через плечо рюкзак и зашагал к выходу. — Там в сериале как раз поворотный момент, — невозмутимо сказал Сенька, открывая перед ним дверь. — Эта Катя — она доярка, но она же мечтает стать великим шеф-поваром, да? А в институт ее не приняли. Сидит она посреди Москвы, ревет… Хорошее кино, правда. — Я не могу, мне домой надо, — пробормотал Юрка. — Жалко. Ну, пошли, нам по пути. Юрка глянул на него с подозрением, и Сенька продолжал, вынимая из кармана сигареты и зажигалку: — Ты ж тоже на Гагарина живешь? Ну и всё, пойдем. Короче, эта Катя там задружилась с какой-то фифой, у которой ресторан, и ее туда устроили. Не фифу, а Катю. Во-от. И там какой-то француз всем заправляет, а эта Катя… Юрка не слушал. В четыре часа отец придет с работы. До четырех можно жить. Только жить, зная время смерти, невозможно. Лучше бы сразу, чтобы не мучиться. Юрка попытался найти в ситуации плюсы, как эта Поллианна, про которую физрук рассказывал еще в прошлом году. Что тут может быть хорошего? Что сегодня отец с ним поговорит, а не спрячется молча в своей комнате, как обычно? Велика радость. Лучше бы вообще никогда не разговаривал, если так. Лучше бы… Юрка не позволил себе додумать мысль до конца, принялся искать еще плюсы. Двойку по биологии ему пока не закрыли, можно будет сесть и написать наконец этот доклад. А еще рыжему тоже дома влетит… Наверное, уже влетело. Нет, это всё-таки не плюс. — Только она без макияжа и с косичками лучше была, живее, — рассуждал Сенька, держа сигарету так, чтобы не дымить на Юрку. — Сделали какую-то куклу, а личность-то? Личность, Юр, важнее всего. — Смотря какая личность, — возразил Юрка. Интересно, одеяло будет? — Любая личность, в этом же суть, — пожал плечами Сенька. — Все эти их золушки на балу — как с конвейера, не отличить… Правда, Катя Пушкарева всё равно страшненькая осталась, там макияж не помог. Это другая Катя, не повар. Но я не об этом. Я о личности, чтобы вот прямо не было другой такой, а не лепить из человека болванку под общие стандарты, понимаешь? Юрка вздохнул. — Так вот, а Дима ж так-то неплохой, просто дурной, — продолжал Сенька. — Он еще не понял, что Катя-то… — Мне сюда, Семён Аркадьич. Я пойду. Юрка сделал шаг к подъезду, чувствуя, что должен сказать еще что-то, но не находя подходящих слов. К горлу уже подступил адреналин, и ключи предательски звенели в руке. — Иди, — кивнул Сенька. — Я… До свидания. Юрка взбежал по ступенькам, прошмыгнул в подъезд. Может, обойдется. Селёдка же сказала, что это рыжий Нестеров виноват, а не он… Сказала. А могла вообще не говорить, следов же не осталось. Но она позвонила, рассказала, якобы извинилась за рыжего, а на самом деле подставила его, Юрку. Специально, чтобы отец ему вломил, чтобы потом Юрка был поспокойнее. Знает, что после драки будет затишье — если наябедничать. Ну и пусть. Всё равно отец еще не пришел, еще почти полчаса можно притворяться, что всё нормально. Юрка открыл дверь, и первым делом в глаза бросились ботинки отца, аккуратно стоящие на привычном месте под вешалкой. Значит, он дома. Значит, знает, что Юрка шлялся не пойми где несколько часов. От мысли о предстоящем скандале стало одновременно страшно и как-то радостно, что ли. Дверь в большую комнату раскрылась, и отец выглянул в коридор, держа в руке ремень. — Проходи, Юр, раздевайся. Давай сразу, чтобы не затягивать. Юрка бессильно прикрыл глаза, чувствуя, как пузырь адреналина лопается и разливается пустотой. Аккуратно разулся, снял с себя куртку, затолкал шапку в рукав. Куртку на вешалку, ботинки — рядом с отцовскими. Всё ровненько, безжизненно. Вместо одеяла на разложенном кресле белела свежая, по-больничному чистая простыня.