Колючие

Юрка позорно сбежал из уютного Сенькиного гнезда, не дождавшись возвращения Маши и Анны Степановны. Чмокнул Джека в мокрый нос и смылся, пробормотав что-то насчет домашки. Уже на улице его немного отпустило, паника ушла, уступив место настороженности. Это состояние было Юрке знакомо, а потому казалось безопасным. Он не мог себе толком объяснить, что произошло, почему само пребывание у Сеньки так лезло под кожу. Казалось, будто вот-вот вспомнится что-то важное, но Юрка боялся вспоминать, боялся, что жизнь снова кувыркнется. Присутствие Нестеровых послужило барьером, отвлекло от неумолимой бездны, в которую Юрка вот-вот должен был свалиться, но и обожгло знакомым горьким огоньком. Несправедливо. Несбыточно. Обидно. Почему у Юрки нет никого, кто бы вот так защищал, поддерживал, отстаивал? Никого, на кого можно было бы огрызнуться, не боясь отпугнуть, и тут же невзначай ткнуться лбом в плечо, не боясь, что оттолкнут. Почему именно Юрку нельзя полюбить? В то, что любят безусловно, вопреки всему и просто так, Юрка давно не верил. Любят тех, кто заслужил. А ему — ему можно притворяться достойным, пытаться заслужить хорошее к себе отношение, но ширма рано или поздно рухнет. Это как хлебный грим, про который рассказывал Нестеров: выглядит натурально, но начинает отваливаться, стоит хлебу высохнуть. Дома никого не было, и Юрка попытался сесть за уроки. Повезло, что пропустил только технологию и геометрию: Макарыч домашку не задает, а насчет геометрии можно будет узнать завтра. Юрка раскрыл Пёрышкина, тупо посмотрел на картинку с поршнями, понимая, что в голове абсолютно пусто. Права Людмила Николаевна, ему просто не дано. Он так и в задаче как-то раз прописал в графе «Дано», и Людмила Николаевна молча отдала тетрадь классухе. Селёдка юмора не оценила, звонила отцу, а тот, в свою очередь, прописал Юрке в совсем другой графе. Почему-то в голове засела прилипчивая песенка, которую Макс крутил в машине, когда они ехали домой с горнолыжки. Нестеров преувеличенно возмущался, критиковал Максов вкус, а Макс в ответ только подпевал погромче, ничуть не стесняясь. Слова Юрка почти не помнил, только что-то про «нам не дано с тобой понять», но вот проигрыш… Он засел в голове и отдавался зудом в кончиках пальцев, и наконец Юрка не выдержал. Расчехленная гитара с охотой легла в руки, будто соскучилась, и Юрка осторожно погладил ее по грифу, перебрал струны, прислушиваясь к тихим, нерешительным звукам. Бодрый мотив как-то сам собой исчез, будто в гитаре уже жила и готовилась зазвучать совершенно другая мелодия, и Юрке оставалось только подчиниться. Он закинул ногу на ногу — как отец. Чуть переместил корпус гитары, поискал и нашел баланс, стараясь не тонуть в воспоминаниях, сосредоточился на словах. Он их почти не помнил, он и песню-то забыл, не вспоминал все эти годы, будто и не было ее никогда. Пальцы левой руки легли на гриф, сами по себе принимая нужное положение. Первые две строки Юрка так и не вспомнил, знал, что они были, но какие? Проиграл их просто так. Они сидели в большой комнате, кажется, была весна, потому что вся стена золотилась от солнца, хрустальные подвески на люстре брызгали радужными пятнами, одно из них село прямо на рукав отцовской футболки, и Юрка хотел потрогать его, но не решался, боялся спугнуть. В рай на бумажном кораблике Принц и принцесса плывут. Пенится, пенится, Набегает цветная волна, Только не кренится, Вдаль плывет по волнам кораблик В рай. На бумажном кораблике Принц и принцесса плывут. Юрка сидел рядом с мамой и слушал, как она тихо подпевает, чувствовал, как она подается вперед, каким-то образом они все сливались в одно целое: мама, папа, гитара, мелодия, радужные отблески люстры, Юрка… От песни щипало в носу, и Юрке не хотелось, чтобы она продолжалась, пусть бы состояла только из первого куплета, но продолжение неумолимо следовало каждый раз, и в мамином голосе что-то дрожало, и Юрке хотелось плакать, но он только жался к маме. Друг, мы грустить не готовились, Но вышел случай такой: Принц и принцесса поссорились, И кто-то топнул ногой. Пальцы сами бежали дальше, не давая Юрке перестать, неизбежность лилась и лилась, обжигала правдой, слова всплывали из закутков памяти. Пенится, пенится, Набегает цветная волна. Кренится, кренится, Опустил паруса кораблик. Принц и принцесса поссорились, И кто-то топнул ногой. Жизнь так непрочно устроена: Раз — и случилась беда. Миг — под ногами пробоина, В трюм прибывает вода. Пенится, пенится, Набегает цветная волна, Кренится, кренится И уходит на дно кораблик… Юрка резко оборвал мелодию, прижал правой рукой струны, ловя отголоски, ускоряя тишину. Толку-то в морали, толку в припеве, в котором они снова плывут в рай? Никто никуда не плывет, в кораблике пробоина. Слеза щекотно повисла на подбородке, подумала немного и упала на деку.