Колючие

Юрка шел домой с тяжелым сердцем. Если Макс уже знает, то и отец тоже. И попробуй разберись, что хуже: отцовская реакция или то, что Мишке влетит. Он же не виноват, что Юрке приспичило изливать душу, но он даже не попытается отвертеться. В этом Юрка был уверен. Еще свежо было воспоминание о той их драке, об аккуратно подставленной под разбитый нос ладони. Мишка не сдал его тогда и не сдаст сейчас — а зря, зря, зря! Юрка врезал кулаком по шершавой стене возле лифта, тут же сунул костяшки в рот, чувствуя противный привкус крови и мела. Почему всегда так? Уж лучше бы продолжал дружить с ущербными вроде Деснянского и не лез к нормальным людям, всё равно от него одни проблемы. Отец еще не пришел, и от этого Юрке стало совсем тошно. Ждать, снова ждать непонятно чего. Этот день просто не мог закончиться хорошо, как ни перебирал Юрка всевозможные варианты. Порка? Больно, обидно, хоть и справедливо. И где всё произойдет, раз кресла нет? На отцовской кровати? На его собственной? Или порки не будет, а будет избиение где попало и как попало? Рука коснулась давно зажившей губы, приглушая внезапный зуд. А может, будет опять равнодушие без ничего. Полный игнор. Пытка молчанием. И пусть, Юрка всё это заслужил. Не надо было тащить за собой Мишку, не надо было создавать ему проблемы… Пытаясь хоть как-то приглушить чувство вины, Юрка метнулся в отцовскую комнату, резко выдвинул верхний ящик стола, еще не зная, то ли спрячет ремень, то ли положит на видное место, показывая, что готов понести наказание. Разумеется, ремня не было. Юрка сел на отцовскую кровать и совершенно по-дурацки разревелся. Слёзы успели высохнуть, сменившись заложенным носом и головной болью, а отец всё не шел. Значит, игнор. Значит, ночь в пустой квартире. Юрка послонялся по коридору, завернул в ванную и долго-долго умывался ледяной водой под протестующий визг труб. Потом потащился в прихожую, оделся, сам толком не зная, куда собирается. Дверь раскрылась, когда он пытался влезть во второй ботинок, и отец спросил: — Ты что, только пришел? То ли он вышел на новый уровень равнодушия, то ли и вправду ничего не знал. — Тебе не звонили? — мрачно спросил Юрка и снова разулся. — Не знаю, забыл телефон. Отец неторопливо снял ботинки и куртку, сунул Юрке пакет с хлебом, сходил в ванную, помыл руки и только потом пошел к себе. Юрка потащился на кухню, понимая, что мог бы заметить телефон на тумбочке, мог бы удалить историю звонков, заблокировать номер Селёдки, замести следы. Только что бы изменилось? Всё равно он прогульщик и скотина. Юрка положил невыносимо шуршащий пакет на стол, прислушался. — Да я-то что могу поделать, Елена Михайловна? — устало говорил отец. — Он меня ни в грош не ставит. Я по-разному пытался… Юрка вспомнил всё это «по-разному», фыркнул. Ремень со скандалом, ремень с упреками, равнодушный ремень… Чудесный ассортимент у него. — Я всё перепробовал, ничего не действует, — продолжал жаловаться отец. Действительно, всё. Угрозы, побои, игнор — что угодно, лишь бы Селёдке больше не причиняли неудобств. Юрка включил телевизор, чтобы больше ничего не слышать, выдернул из пачки бледно-зеленую салфетку, принялся рвать ее на крошечные клочки. Отец явился минут через пять, и Юрка отметил, что он успел переодеться в домашнее. В горле пересохло, Юрка пытался сглотнуть — и не мог. Отец неторопливо вынул из шкафчика пачку макарон, полез в холодильник за сосисками. — Тебе сколько? — Что Селёдка говорит? — Тебе две или три? Юрка выбежал из кухни, хлопнув дверью.