Колючие

— Пойдем к нам? — спросил Мишка, запихивая в рюкзак вышиванку и несколько распечатанных на цветной бумаге приглашений. Юрка помотал головой. Всю эту неделю Мишка был какой-то не такой, и в этом виноват был их поход на крышу. Нет, зачем эти отговорки… Не крыша виновата, а Юрка. Мишка, конечно, ни словом его не упрекнул, но Юрка и сам всё видел и понимал. После уроков и репетиций они расходились: Мишка — домой, Юрка — к Джеку. — Да пошли, чё ты. Макс там какую-то хуйню приготовил, — сказал Мишка. — Миша, — нахмурилась Арина. И тут же отвлеклась, хлопнула в ладоши, привлекая всеобщее внимание: — Репетиции в понедельник, среду и пятницу, собираемся в десять часов у входа, кто не успел, тот звонит и предупреждает. — А кто свалил в Турцию, тот репетирует свои реплики в отеле, — добавил Стрельцов, и Яровые негодующе фыркнули: — В Египет! — С кем не увидимся, тому хороших каникул, — сказала Арина, мягко, но решительно обрывая дискуссию. — Юр, приглашения не забудь. Юрка с тоской посмотрел на разноцветные листки. — Я даже не выступаю, — виновато сказал он, но всё же подошел к стулу, на котором высилась стопка приглашений, и взял одно. — Пошли, каникулы же, — нетерпеливо сказал Мишка. Уже на улице Юрка не выдержал, спросил: — Мне точно можно? — А? — Ну, Селёдка же… — Юрка замялся, не зная, как сформулировать, что ни на секунду не сомневается в Мишке, но понимает, что правда всё равно выплыла наружу, а значит, Макс ему будет не рад. — Коза? — понимающе договорил за него Мишка и перепрыгнул через лужу. — Да забей ты, Макс нормальный же. Юрка вздохнул. — Мне к Джеку надо, — начал было он, и Мишка с готовностью кивнул: — Вечером все вместе сходим. — Ну, может… Макс встретил их в прихожей, наряженный в нелепый передник с розами и весь в муке. — Опять всю кухню за тобой убирать, — проворчал Мишка. — Да чё, я в этот раз даже не спалил ничего, — отмахнулся Макс и пояснил, повернувшись к Юрке: — Подумаешь, занавески сжег… Кто их вообще на кухне вешает? — А кто открывает окно, когда плита включена? — парировал Мишка. — Так всю кухню дымом затянуло, я проветривал, — пожал плечами Макс. — Чё там, Юр, Селёдка переживает? — Почему? — настороженно спросил Юрка. — Ну, каникулы же, кого она грызть-то будет… Оголодает за неделю. — Макс вздохнул с притворным сочувствием и тут же спохватился: — Щас опять всё сгорит к хуям! Юрка привычно проследовал за Мишкой, оставил рюкзак в его комнате, помыл руки, погладил кота, чувствуя, как душу обволакивает спокойствием. Как будто все наконец дома, как давным-давно, когда отец ходил встречать маму у автобусной остановки, а Юрка ждал, зная, что они совсем скоро придут, но всё равно переживая, тревожась, позволяя всем страхам выбраться наружу, и наконец слышал, как поворачивается ключ, слышал, как родители заходят в прихожую, и хотел выбежать и обнять их обоих, но не позволял себе такую вольность: большой уже, стыдно. А купаться в наступившем спокойствии было можно, и Юрка вдыхал его, впитывал — и незаметно для себя засыпал, блаженно улыбаясь. Когда они пришли на кухню, Макс уже критически рассматривал горелые лепешки, какие-то сразу выкидывая в мусор, какие-то пытаясь спасти при помощи ампутации обугленных частей. Передник торжественно висел на спинке стула. — Это чё должно быть-то? — спросил Мишка, брезгливо взяв с противня лепешку и подозрительно ее разглядывая. — Хачапури с тремя сортами сыра, — гордо ответил Макс. — С горелым, совсем горелым и обугленным? — фыркнул Мишка. — Не-а, с голландским, плавленым и еще каким-то, по-моему, тоже голландским, только старым. Или хуй его знает. Такой соленый и вонючий, весь в мелкую дырочку — это какой? Мишка брезгливо скривился, и Макс поспешил его заверить: — Корку и плесень я срезал. И фольгу повыбирал, только она это самое… Короче, жуйте осторожно, мало ли. Юрка уже собирался попробовать одну из наименее горелых лепешек, но Мишка решительно отобрал ее и выбросил в мусорное ведро вместе с той, которую взял сам. — Да чё ты, — запротестовал Макс. — Я же не на конкурс красоты их пеку… Их надо жрать, а не любоваться. Он сам надкусил следующую лепешку, с трудом прожевал, проглотил и констатировал: — Фу, бля! — Как можно испортить хачапури? — покачал головой Мишка. — Талант, — пожал плечами Макс и приосанился. — Может, яичницу захуячим? — Давай, — вздохнул Мишка. — Чё там ваш театр? — спросил Макс, выкидывая остатки хачапури, пока Мишка оттирал столешницу от муки и теста. — Две недели до премьеры, — ответил Юрка. — Ого, — уважительно сказал Макс. — Жутко? — Не-а, — отмахнулся Мишка. Макс фыркнул, повернулся к Юрке. Юрка пожал плечами: — Я не выступаю. На самом деле всё сходилось очень удачно. Юрке не надо даже посещать репетиции во время каникул, а значит, не придется беспокоиться о том, что остальные придут раньше, а его оставят торчать под запертой дверью. Арине хорошо говорить, она уверена, что у всех есть телефоны… Да и вообще — таскаться в школу на каникулах? Серьезно? — Ты утром перед репетициями ко мне заходи, — сказал Мишка, будто прочитав его мысли. — Вместе как-то не так стрёмно. — Чё? — переспросил Макс. — Да там репетиции на каникулах будут, чтобы мы не слишком облажались, — пояснил Мишка. — Ой, кстати! Он вручил Максу тряпку и убежал. — Чё это он? — спросил Макс. Юрка пожал плечами. Макс поставил на плиту сковородку, вежливо отогнал Степана, пролил масло, поскользнулся, элегантно приземлился на одно колено, выругался, обернулся на Юрку и поспешил его успокоить: — Ничё, это не та нога. — Чё, охуел совсем? — возмутился Мишка, возвращаясь. — На обе ноги хромать решил? Макс отмахнулся, поднялся, плеснул масла на сковородку и полез в холодильник. — На, — сказал Мишка. — Чё? — Ну, ты же просил приглашение. Макс внимательно изучил листок и просиял: — О, круто. Надо это самое, отксерить и размножить. — На хуя? — Ну, как, Кате, Златке, Сеньке с семейством… Или у них уже есть? Разберемся. Так, еще Тане из кафешки, Светке можно… — Куда столько? — возмутился Мишка. — Это ж просто школьная пьеса. — Ничё и не просто, — возразил Макс и торжественно примагнитил приглашение на дверцу холодильника. — Так, чё мне надеть? Там фрак же не нужен? — Только попробуй! — возмутился Мишка. — Так иди. — В трениках и в тапках? Юрка слушал их болтовню, гладя Степана и глотая жгучую, горькую зависть, в которую превратилось недавнее спокойствие.