Колючие

Юрка шел домой почти радостно — и еще немного отстраненно: очень уж много разных красок было в сегодняшнем дне, от этого калейдоскопа уже не кружилась голова, всё казалось каким-то немножко пластмассовым, ненастоящим. Не может человека так часто кидать туда-сюда, рано или поздно он сдается и просто наблюдает за происходящим. Вот и Юрке было хорошо, но как-то всё равно, будто и не с ним всё это. Он сфотографировал спящую на теплом люке кошку и красиво чернеющий на фоне неба дырявый сетчатый забор, скинул фотку Мишке, в ответ получил селфи со Степаном, прислал Мишке анимированную гифку, потом еще одну. Так Юрка и вошел в подъезд, совершенно не чувствуя привычного одиночества, и даже пожалел, что уроки делать не надо: вот было бы здорово скидывать фотки заданий с комментариями, ругать Селёдку за любовь к характеристикам персонажей, гуглить ответы… — Есть будешь? — спросил отец вместо приветствия. — Не хочу. Юрка протопал к себе, закрыл дверь, плюхнулся на кровать, не отрывая взгляда от экрана. Отец пришел почти сразу же, вошел без стука и требовательно спросил, кивая на телефон: — Откуда? — От верблюда, — ответил Юрка, машинально прикидывая, успеет ли сунуть телефон в карман, выбежать из комнаты, отпихнув отца, пересечь коридор и отпереть дверь. Наверное, не успеет, коридор слишком квадратный. Был бы длинный, как дома у Сеньки или у Мишки с Максом… — Ты в курсе, что уголовная ответственность с четырнадцати лет? — спросил отец, так и сверля взглядом телефон. — И что? — с вызовом спросил Юрка, решительно не зная, убрать телефон в карман или оставить как есть. Если убрать, отец решит, что он прячет улики, а если нет — вдруг отнимет, вдруг сломает? — Да как знаешь, — махнул рукой отец. Но Юрка уже почуял полузабытый запах скандала, вцепился в него, не желая отпускать. Скандал — это хоть что-то живое. — Думаешь, я вор? Отец ответил на Юркин вызывающий взгляд, припечатал аргументом: — Я знаю, что у тебя нет денег. Юрка фыркнул, торжествующе вынул из кармана козырь: — А друзья есть. — Побираешься? — недоверчиво спросил отец, и Юрка вспыхнул. Он ведь так старательно отпихивал от себя эту мысль, так тщательно не думал ее весь вечер, потому что умом понимал, что Маша действительно из лучших побуждений это всё устроила, а теперь… — Тебе обязательно всё обосрать, да? Отец покачал головой, помолчал, явно подбирая слова, потом начал: — Если тебе нужен был телефон, мог бы сказать… — У меня был телефон, — напомнил ему Юрка. — У меня вообще много чего было, только ты всё отбираешь и ломаешь. Отец наконец отвел глаза, перестал выглядеть таким омерзительно всезнающим и правым, поник. Юрка поежился, стряхивая с себя брезгливую жалость, убрал телефон в карман, повторяя про себя, что это не подачка, а подарок. Важный, нужный подарок. На минуту захотелось вынуть из чехла гитару и разбить ее вдребезги, напоить свою израненную душу болью, которую это принесет отцу. Но это было бы… Юрке вспомнился миф про Медею, который они читали с Селёдкой. Терещенко всё ржал над дурацкими греческими именами, а Юрка поддерживал его, но сейчас миф не казался смешным. Юрке стало неожиданно ясно, как терзалась Медея, убивая детей, и чем она руководствовалась. Неужели и он готов уничтожить то, что ему дорого, лишь бы заставить отца страдать? Юрка медленно покачал головой. — Знаешь, Юр, удобно винить во всём других, — сказал отец, отступая к двери. — Тебе виднее, — откликнулся Юрка. Отец наживку не проглотил, продолжал задумчиво: — Ты же так всю жизнь пустишь под откос, не жалко? — Дверь за собой закрой. Отец подчинился, но перед этим бросил на Юрку еще один взгляд, в котором читалось разочарование и знание. Точно так же, как он знал, что телефон — ворованный, отец знал и то, что ничего путного из Юрки не выйдет. Насчет телефона Юрка мог еще поспорить, показать чеки, привлечь свидетелей, но насчет всего остального — а стоит ли трепыхаться? Юрка вынул из заднего кармана сложенное вчетверо приглашение, скомкал его и затолкал в нижний ящик стола.