Колючие

Следующие два дня Юрка прожил в лихорадке отрицания и раздвоенности сознания. Он сидел на уроках, бегал в подсобку на переменах, старательно переделывал и улучшал декорации, подгонял костюмы, помогал Арине суфлировать, оформлял сцену. Премьера близилась, но до нее Юрке предстоял совсем другой спектакль. Об этом думать было нельзя. Юрка вместе с Мишкой посмеивался над измотанным поездкой Максом, кивал и соглашался, когда Сенька говорил, что надо будет снова махнуть на дачу в следующие выходные, играл с Джеком, до непроходящего зуда в пальцах терзал гитару, на автомате бубнил реплики Царь-девицы, спальника и прочих, когда Мишке взбредало в голову репетировать, тщательно и невозможно аккуратно делал домашки, не разрешая себе думать о дремлющей на дне сумки веревке. Потом наступила среда. На большой перемене Мишка с восторгом рассказывал, как подмешал краску в Максову пену для бритья. Сенька добродушно посмеивался, делился историями про то, как прошлогодний десятый класс перевел все часы в школе. — А Селё… Елену Михайловну как-то разыграли, прислали письмо, чё-то там из этих самых, ну, которые за школьное здание отвечают. Типа вентиляцию будут проверять, делать замеры воздуха и так далее, — продолжал Сенька. — И там надо, чтобы все ровно в восемь тридцать открыли окна, а в восемь сорок закрыли. В каждом кабинете, прикиньте? А чтобы замеры были точными и никто не забыл, надо, чтобы все отправили эсэмэску, когда открыли, и еще одну — когда закрыли. Селёдке, разумеется. Она всё это на совещании объявила, а наш Серёга… Ну, историк, помнишь, Юр? Так вот, Серёга просек, что это розыгрыш, примчался утром к Селёдке, глаза по пять копеек, орет, мол, полез ваше окно открывать, новенький айфон из кармана выронил, кто мне теперь возместит? Селёдка уже почти в истерике, а у нас тогда еще старшие Стрельцовы учились, те еще шутники, так они, как узнали про эту ситуёвину с окнами, прямо к директору поскакали, типа это самое, убился кто-то вот прямо насмерть, в окошко прыг, раз открыто, скорее скорую… Сенька продолжал расписывать, как историка сделали крайним, а Селёдку с директором отпаивали корвалолом. Юрка отстраненно разглядывал новую страницу настенного календаря. — И чё, выяснили потом, кто это сделал? — спросил Мишка. — Не-а, Серёгу уволили по собственному и успокоились, — вздохнул Сенька. Юрка сосредоточенно молчал. В голове снова и снова прокручивался давний разговор Стрельцова и Арины. Всё дело в ракурсах и уверенности, говорила она. И еще — в ловкости рук. Юрка до сих пор не верил, что сделает это, но отрицать уже не получалось. После уроков он побежал домой, соврав Мишке насчет срочных дел. Сердце бешено стучало. Если отец уже пришел, ничего не выйдет. Юрке отчаянно захотелось, чтобы он был дома. Но отца не было, и план пришлось доводить до конца. Узлы путались, руки тряслись, Юрка ругал себя за трусость. Так надо, так ему и надо! Пусть узнает, каково это, пусть почувствует… Пусть уже хоть что-нибудь почувствует. Разрезанная пополам веревка оказалась очень жесткой, неподатливой, она будто бы сопротивлялась изо всех сил, но Юрка справился. Скрутил скользящую петлю по мастер-классу с ютуба, накинул на шею, затянул аккуратно. Со второй половиной было сложнее. Обвязать под мышками — это ладно, продернуть длинный конец под самой мешковатой толстовкой, чтобы не было видно подвоха, тоже не слишком трудно, но потом пришлось всё переделывать, потому что красивый удавочный узел оказался на ложной части веревки и уходил под воротник, а на той части, которую Юрка собирался подвешивать, узла не было. Юрка разделся до пояса, чтобы ничто не мешало, удавку с шеи закрепил сзади пластырем, чтобы не моталась туда-сюда, веревку, завязанную под мышками, поправил, накрутив красивый спиральный узел, перевернул всю конструкцию, чтобы узел оказался за спиной, оделся, продернул конец веревки в воротник… Казалось, прошла вечность. Отец давно должен был вернуться, Юрка не мог успеть… Но по часам выходило, что до прихода отца еще минут десять. Юрка сел у окна, поглаживая охваченное удавкой горло, и стал смотреть вниз — как в далеком детстве. Когда отец наконец показался из-за поворота, Юрка бросился к шведской стенке, перекинул конец веревки через турник, кое-как завязал узел, вдруг испугался, что всё перепутал и привязал тот конец, что идет от шеи. Ну а что, так ему и надо, если повесится по-настоящему, нефиг так шутить… Юрка осторожно потянул за веревку, почувствовал, как она туже обхватывает грудь. Всё верно. А вдруг веревка слишком длинная? Вдруг он не повиснет, а просто спрыгнет на пол? Если попробовать, будет ли шанс всё подрегулировать? А висеть будет больно? А вдруг… В двери повернулся ключ. Юрка спрыгнул со шведской стенки и заболтался в воздухе, едва-едва не касаясь пола ногами. Веревка резанула, впиваясь в тело, и Юрке показалось, что он сейчас перетрется пополам, но пути назад не было. Он закрыл глаза и постарался не дышать. В ушах шумело. Может, именно поэтому Юрка не услышал криков раскаяния, когда отец увидел его силуэт в мутном дверном стекле. Нет, какой-то звук всё же был — сразу после хлопка распахнутой двери. Никаких слов сожаления и любви, ничего такого. Какой-то гортанный полухрип, будто у отца на горле тоже была удавка, только настоящая. Юрка почувствовал, как отец одной рукой обхватывает его и поднимает повыше, чтобы ослабить давление, а другой лихорадочно дергает веревку, пытаясь развязать узлы. Почувствовал идущий от него жар и липкий страх, услышал бешено грохочущее сердце и прерывистое дыхание. Захотелось поверить, что отцу не всё равно, но Юрка был умный, он всё понимал. Конечно, отцу не всё равно. Доведение до самоубийства — это статья, а кому охота сидеть? Да и вообще, труп, похороны… Фу. Конечно, он разволновался. И Юрка задавил в себе желание обнять отца и сказать, что это розыгрыш, обмяк, как и полагается свежеповешенному. — Да что ж ты, — бормотал отец, обращаясь к упрямому узлу. Наконец он сообразил, потянул веревку к изгибу турника, скрутил ее вниз, и Юрке почему-то вспомнилось шоу «Форт Боярд» со всеми его головоломками. Представилось, как за дверью большой комнаты волнуются и кричат остальные участники — только кто они? Кому вздумается болеть за Юрку, а тем более — за отца? Отец справился, спустил веревку до самого низа турника и осторожно, вроде как бережно усадил Юрку на холодный пол, подцепил накинутую на горло петлю. Юрка понял, что вот сейчас всё раскроется, и оказался прав. Пластырь отлип, веревка поддалась, выскользнула из-за шиворота, а узел сзади остался, и Юрка шепнул, боясь упустить момент: — Первое апреля. Открывать глаза было страшно, но Юрка себя пересилил. Успел поймать взгляд, впитать в себя разочарование, наполниться горечью, а потом отец, стоявший перед ним на коленях, встал, отшвырнул веревку, покачал недоверчиво головой: — Вот что у тебя вместо сердца?! — Чем поливал, то и выросло, — ответил Юрка, но за отцом уже захлопнулась входная дверь.