Колючие

Ожидание копилось тягучими капельками. Изредка скрипел чей-нибудь стул, шуршали по полу ноги, тяжко вздыхали Яровые. Завибрировал мобильник, и Мишка полез в карман. — Убери, — ледяным тоном велела Селёдка. — Да чё?.. — начал было Мишка, но телефон убрал. По всему выходило, что они все теперь Селёдкины враги. Протест развязал войну, и было ясно, что противостояние продолжится до прихода Юркиного отца. А потом — что потом? Юрку признают виновным, вот что. Поставят на учет, заставят извиняться и возмещать убытки, выгонят из школы — они могут? А как же театр, как же спектакль? Юрка блуждал взглядом по актовому залу. Больше не будет посиделок прямо на краю сцены или на полу, не будет упражнений на доверие и сохранение равновесия, не будет дурацких шуток и безобидных подколок. Наверное, Арины тоже не будет, потому что и она сейчас сидит на откидном стуле в рядах мятежников, а Селёдка возвышается обвиняющим перстом, скрестив на груди руки. Наверное, именно предательство Арины обострило конфликт, наверное, именно из-за него Селёдка уничтожит всё по максимуму, когда с Юркой будет покончено. Арина оказалась пригретой на груди змеёй, а не адекватной взрослой. Этого ей не простят. Мишкин телефон снова зажужжал, и Селёдка резко обернулась: — Выключи! Мишка сбросил звонок, но телефон тут же завибрировал снова. — Вы-клю-чи, — по слогам повторила Селёдка, и Юрка отчетливо увидел, как ее мелко потряхивает от ярости. — Может, его родители потеряли, — вмешалась Ира Нечитайло. Голос ее был привычно рассудительным, самую малость надменным и очень взрослым, глаза излучали спокойствие. Даже наряд Царь-девицы не казался больше неуместным, наоборот, он придавал ей солидности. — Об этом надо было думать раньше, — отчеканила Селёдка. — Вопрос, Елена Михайловна, — объявил Стрельцов, поднимая руку. — Вы нас тут удерживаете силой? Потому что это уже похищение. — Никто вас не держит, — возразила Селёдка. — Мне нужен только Крутов, его отец уже в пути. Остальные могут уходить. Никто не двинулся с места. Селёдка еще раз обвела бунтовщиков полным недоверия и негодования взглядом, сделала несколько судорожных вдохов, обмахиваясь рукой, потом решительно процокала к окну и распахнула рассохшуюся раму: — Душно. Порыв ветра шевельнул бледно-желтое приглашение, сиротливо лежавшее на подоконнике. То ли из общей пачки выпало и затерялось, то ли кто-то обронил, то ли просто лишнее осталось. Да какая разница? Всё равно спектакля уже не будет. Юрка проследил взглядом за тонким листком, мягко спланировавшим на пол почти у его ног, и улыбнулся. А он-то думал, жизнь наладится… — Тебе смешно, Крутов? — спросила Селёдка. Юрка нагнулся, поднял листок и положил его на подлокотник. У кого-то громко заурчало в животе, и Стрельцов тут же поинтересовался: — А кормить в этой тюрьме будут? — Пошел вон, Стрельцов! — вскричала Селёдка, указывая костлявым пальцем на дверь. Стрельцов с достоинством поправил длинноухий ободок и ответил: — Не могу, нам еще репетировать. У Селёдки задрожало всё лицо, она явно горела желанием объявить, что никакого спектакля не будет, но не хотела портить статистику. Картинка должна быть красивой. Таланты нашей школы, спешите видеть. А расстрелять виновных можно и за кадром. Снова нависла тишина. Юрка рассматривал Селёдкины серебряные кольца. Скорей бы отец пришел, скорей бы грянул гром! Селёдка специально ничего толком не сказала, только велела явиться немедленно. Хочет сама всё увидеть, напитаться его реакцией, убедиться, что правосудие восторжествует. Интересно, она попросится присутствовать при порке на правах пострадавшей стороны? Сейчас Юрка не сомневался в том, что Селёдке всё известно. Конечно, она никогда не обсуждала это вслух, потому что стыдно и неудобно, но она точно знала, что Юрку бьют, знала и радовалась, нет, испытывала удовлетворение, потому что считала, что он этого заслуживает. В дверь коротко постучали, и почти сразу же в актовый зал зашел отец. Все обернулись на стук, кроме Юрки. Он вслушивался в шаги, за которыми остальные следили взглядом, и невольно сжимался. — Что случилось? — спросил отец, остановившись в проходе у первого ряда. Селёдка начала свою обвинительную речь. Юрке вдруг стало ясно, что спасения нет. Какой смысл отпираться, доказывать что-то, если он уже заранее виноват? Нужно хотя бы умереть стоя. Стало очень стыдно перед Ариной и остальными. Они ведь могли уйти, могли его не отстаивать, но они остались, надеясь на чудо, которого не будет… Отец шагнул к центру, наконец оказываясь в поле зрения Юрки, и Юрка расправил плечи, вскинул подбородок. Надо быть тем, кого они ожидают увидеть, только в сто раз больше, наглее, самоувереннее. Да, украл. Нет, не раскаялся. Юрка воинственно глянул на отца, но тот только головой покачал: — Он не брал.