read my heart

Фредерику Мейеру два года, и это были годы, когда его не называли ни Фредериком, ни Фредом, ни даже Фредди. Отец отстранённо называл его «он», мама иногда говорила «сын». Это были годы, в которые он ещё не помнил, вернее, не знал своего имени по документам, потому что его упоминала пару раз одна лишь няня, и то – в разговоре с родителями. Фредерику Мейеру два года, и он плачет ночью в своей кроватке, потому что няня оставила шкаф открытым, и оттуда было видно чудовище. Его лапы заползали за дверцу и тянулись к нему, но он был слишком беспомощен, чтобы что-то сделать, поэтому просто плакал в надежде, что кто-нибудь придёт. Из соседней комнаты доносится шорох и чьё-то недовольное ворчание, и если вслушаться, то можно узнать столь знакомый и родной сердцу голос. Дверь в его комнату распахивается, и на пороге стоит недовольная мама с ужасно злыми глазами, но Фредерик этого не замечает, потому что он рад тому, что за ним пришли. Вслед маме доносится голос отца: «Это твой ребёнок, поэтому неси ответственность!» Он цепляется руками за её одежду, когда она берёт его на руки и обнимает. Мама злится, что-то очень грозно говорит, но Фредерику тепло и спокойно, поэтому он утыкается ей в плечо и постепенно успокаивается. — Тебе лучше вырасти во что-то достойное, – шипит мама. – Я надеюсь, это всё стоило того. Фредерик поднимает взгляд на чудовище, которое нависло над мамой и стоит неподвижно. Тогда он не понимал, что настоящим чудовищем на самом деле была сама мама. — Нет, не стоило, – говорит она, выдыхая дым. Фредди уже пять лет, и он смотрит телевизор в тот редкий день, когда оба родителя дома. Он оборачивается и кидает озадаченный взгляд на маму, но она ничего не объясняет, продолжает курить и скидывать пепел в пепельницу. Из коридора доносится недовольный голос отца и едва слышимый голос няни, Фредди ёжится от этого. Отдельно друг от друга эти голоса напрягают, но вместе – по-настоящему пугают. Фредди пытается не отвлекаться, смотрит в экран телевизора, по которому крутят старенький тупой ситком, половину шуток которых Фредди не понимает, но не то чтобы у него был выбор. На экране телевизора был взрослый мужчина, который тоже курил, и выглядел он очень довольным. Так, будто ему дали любимый шоколад после долгого запрета на него. — Молли, чёрт возьми! – доносится вновь до ушей голос отца, и Фредди жмурит глаза, как будто кричат на него. – Подойди сюда немедленно! — Да твою мать, ты хоть что-то можешь сделать нормально сам?! Она встаёт с дивана и громко топает, идя к коридору, и оставляет сигарету недокуренной в пепельнице. Она дымилась, привлекая внимание, и Фредди то и дело переводил взгляд с телевизора на неё. Неужели это так приятно? Наверное, пока никого нет, стоит попробовать… Он осторожно крадётся к дивану, кидая нервные взгляды на коридор, чтобы убедиться, что никто не идёт. Дрожащей рукой берёт сигарету, осматривая её сначала со всех сторон, а потом пытается затянуться. Начинает сразу же кашлять, кашлять громко, до того, что на глазах начали выступать слёзы. Он пытался отмахнуть от себя дым и будто пытался выплюнуть его обратно, но выходило из рук вон плохо. Фредди положил сигарету обратно и попытался вернуться на место, но замирает, когда видит боковым зрением маму. — О, нет, милый, ты если начал, то заканчивай, – она взяла сигарету и отдала ему. Фредди сначала смотрит на сигарету, после чего переводит виноватый взгляд на маму и ждёт, пока она что-нибудь скажет, но она становится только более хмурой: – Вперёд! Чего стоишь? Доводи дело до конца. Фредди жмурит глаза, вновь затягивается и начинает кашлять ещё больше, и по щекам текут слёзы. Мама раздражённо цыкает, отбирает у него сигарету. — Не смей реветь. Ничего ты не можешь сам сделать, – затягивается сама и раздражённо выдыхает дым. Фредди стирает слёзы с щёк, медленно поднимает взгляд на маму, сжимая в руках края футболки. — Ты наказываешь меня за то, что я курил, или за то, что я взял твои сигареты? – пытается спросить дрожащим голосом, но мама смотрит на него грозно, поэтому под конец фразы его голос совсем затихает. — За то, что ты родился. Фреду десять лет, и в школе его заставили играть в каком-то глупом спектакле. Родителей пригласили на него учителя, но отец отказался, ссылаясь на работу, а вот мама, чтобы поддержать какой-то образ примерной матери, решила прийти. И больше, чем выступление перед огромной публикой, Фреда пугал тот факт, что среди них всех будет она. Иногда у неё посреди выступления звонил телефон, она не отвечала, но всё равно это привлекало внимание. Щёки Фреда краснели, особенно когда его одноклассники переводили на него взгляд, сразу заприметив семейное сходство и определив, чей это родитель. Фреду очень хотелось провалиться сквозь землю. Когда все расходились, он увидел маму в толпе, стремительно движущейся к выходу. Было уже поздно, автобус до дома не ехал, поэтому было страшно, что она уедет без него. Бежит следом, хватает за подол платья, едва ощутимо тянет. — Мам, подожди! Она оборачивается к нему, удивлённо хлопая глазами, смотрит по сторонам. Потом вновь сосредотачивает взгляд на сыне. — Мальчик, ты кто? Фред не находит возможность хоть что-то сказать, у него даже сил нет на это – он удивлённо смотрит в глаза мамы, которая определённо точно врала. Она вырвала своё платье из его рук и пошла дальше, оставив сына одного. Домой ему пришлось ехать с одним из старшеклассников, который великодушно согласился подвезти Фреда домой. Была одна единственная проблема – у этого парня была мутная репутация, и ходили слухи, что он очень любил лапать детей до одиннадцати лет. Поэтому Фред жался в машине к дверце, сжимая в руках рюкзак, надеясь, что парень ничего не предпримет, и он не предпринял – довёз до самого дома, помахал на прощание и уехал. Жаловаться не было смысла, но Фред хотел пожаловаться. Лучше бы она не пришла вовсе, чем притворилась, что не знает его, бросив совсем одного. По крайней мере, ему не было бы стыдно. — Мне пришлось ехать в одной машине с рукастым! – Она прекрасно знала о ком он, до многих дошли слухи про этого старшеклассника, у которого вот-вот может быть первая судимость. — И? Он тебя облапал? — Нет… – неуверенно тянет он, ожидая, что будет ответ из разряда «тогда чего жалуешься?», но ответ, однако, был иным. — Хм, – задумчиво тянет она, скидывая пепел в пепельницу. – Видимо, тебя вообще никто не хочет. Фреду четырнадцать, и теперь его боятся большинство людей в школе. Родители больше не вмешиваются в жизнь, он сам отлично справляется с тем, чтобы сделать себе хорошую репутацию. Он с ними почти не разговаривает, только иногда пересекается дома по вечерам. Однажды мама позвала его поговорить, но вместо этого всё время молчала. Они сидели за столиком, между ними – шахматная доска, но они даже не играли. Просто молчали. Мама даже не смотрела на него, рассматривала то фигурки на доске, то сигарету в своих руках. Потом сигарету потушила и встала со стула. Фред даже не собирается спрашивать, зачем она вообще это затеяла, если ничего не говорит, и просто собирается уйти тоже, но замирает, когда ощущает её руки у себя на плечах. Мама прижимается к его затылку губами, потом щекой, всё так же ничего не говоря. Фред изгибает бровь, смотрит куда-то вверх, но всё равно её не видит: она стоит сзади. — Мам? Всё в порядке? — Да, – говорит она усталым голосом. – Всё нормально. Через неделю отец её убил. Фред распахивает глаза, чувствуя, как пот стекает по лбу. Перед ним – абсолютно белый потолок, а рядом маячат яркие жёлтые ехидные глаза, и долго думать, почему ему сразу всё это вспомнилось, не пришлось. Он садится на кровати, переводя дыхание, игнорируя чужое хихиканье, после чего кидает недовольный взгляд на девушку. — Это ты? — Возможно, – туманно отвечает Карина, и взгляд становится ещё более строгим. Она закатывает глаза и признаётся: – Старый писательский приёмчик, я так часто из своих бывших весёлые истории из жизни вытягивала. Но! Ты милый, когда говоришь во сне, особенно когда маму зовёшь. Можешь меня называть мамочкой! Она смеётся и получает тычок в плечо. Фред не любит, когда кто-то лезет в его голову, поэтому смотрит недовольно, но совершенно серьёзно, без какой-либо игривости. — Если ты когда-нибудь ещё раз влезешь в мои воспоминания, я тебя убью, – говорит на полном серьёзе. – Я понятно изъясняюсь? — Да-да, конечно, не волнуйся, я никому не расскажу. Кажется, серьёзно она его не собирается воспринимать. Встаёт с кровати, уже нагло своровав чужую рубашку, и бежит на кухню вприпрыжку, как будто ей не угрожали только что смертью. Фред вздыхает, протирает ладонями лицо. — Я приготовила завтрак! – доносится с кухни, и Фред воет. Нужно было просыпаться раньше и приготовить первым. Кошмар. Встаёт с постели, натягивает штаны, по пути закуривает. Около выхода из комнаты натыкается на коробку с вещами: видимо, она откопала, пока он спал. Точно нужно будет потаскать за волосы. На поверхности лежит семейное фото Мейеров, и оно выглядит настолько древним, насколько это возможно. Даже выполнено в старомодной традиции, с абсолютно серьёзным отцом, равнодушным (и, может, слегка напуганным) ребёнком и мамой, что с таким же холодным и отстранённым выражением лица положила руки на плечи сына. Лицо отца было зачёркнуто ручкой, и на него прямо с фотографии смотрели холодные, равнодушные глаза мамы, которые в детстве по какой-то причине вызывали тепло и чувство безопасности. Фред выдыхает дым через нос, берёт зажигалку и поджигает фотографию, кинув её догорать в пепельницу.