read my heart

Вылезая из капсулы, первое, что хотелось бы увидеть – это свои целые конечности. Об остальным уже даже не думается, потому что после увиденного в виаре возникают большие сомнения в том, что всё будет цело. И только тогда, осмотрев своё тело, взгляд обращается вокруг, чтобы понять, там ли они вообще, где были изначально. И Бен видит его. Целого. Настолько целого, насколько он мог бы быть. Живого. Настолько живого, насколько он мог быть. И сидящего совсем близко, буквально через одну капсулу, настолько близко, насколько мог бы. Он не думал, что снова увидит Альберта. Не думал, что снова увидит его с открытыми глазами, дышащим, и дрожащим, как в тот злосчастный девятый день. Даже не рассчитывал, не тешил себя надеждами, что сможет снова взглянуть в глаза того же цвета, что и его, и увидеть прежнее замешательство и тихий страх. И, несмотря на это, действительно обрадоваться. Бен пытается доковылять сам до Альберта, но ноги ватные, едва ли слушаются, что, в принципе, ожидаемо. Альберт смотрит удивлённо, но всё равно делает неуверенные шаги навстречу, и Бен чувствует, как внутри что-то ожило. Будто только что восстановили какую-то часть его, давно умершую, и на душе легче стало во много раз, особенно в тот момент, когда руки касаются чужих плеч. Особенно в тот момент, когда Бен прижимает Альберта к себе со всей силы, которой сейчас не так уж и много, и утыкается носом в плечо, жмуря крепко глаза. Пахнет, как там. Дышит. Дрожит. Живой. Альберт неуверенно касается его спины, тихонько сжимая ткань пальто в пальцах, и Бен вспоминает, как насколько лет назад он выпивал с ребятами, которых на следующий же день прикончили по вине Той Суки. Он с ними познакомился только уже там, перед выдвижением, и несмотря на какие-то пару дней знакомства, они все стали ему как братья – такой-то ад вместе пережить, а? Только они не говорили, что это ад. Смеялись, пили, травили байки, толкая друг друга в плечи, и не говорили о том, что завтрашний день может быть для них последним. И для них он действительно оказался последним. Бен тогда даже не остался почтить их память, а ведь мог бы. Но только сейчас задумывается о том, что у него уже не будет такого шанса, как сейчас. Он не сможет обнять этих ребят так, как Альберта сейчас. Он помнит, как приговорил кучу людей к смерти из-за того, что пошёл на поводу у верхушки, и, кажется, примерно то же самое случилось в виаре. Он пошёл на поводу у Панды, решил закрыть мотив, и этим не только убил человека косвенно, но и разбил доверие сразу нескольких людей, и самого Альберта. Он ведь мог его уже не видеть снова. Только сейчас на него накатывает осознание, когда вечный приступ бешенства немного отступает. Он мог не получить такой возможности снова. Он мог не получить возможности снова взять его за руку, снова обнять, снова заговорить. Кстати, про заговорить… — Пошёл ты на хуй, Спенсер, с такими приколами. И это первое, что он говорит ему. Бен чувствует, как Альберт трясётся, но на этот раз, видимо, не от тревоги. Слышит тихий смех, и смеётся сам. Слегка отстраняется, прижимается лбом к его лбу, и они смотрят друг на друга. Смеются. — Прости. Получилось не очень красиво. И Бен смеётся чуть громче, потому что да, чертовски некрасиво. Но Альберт мог не говорить сейчас этого. Альберт мог сейчас не извиняться перед ним. Это так удивительно, что хотя бы на этот раз у него есть шанс услышать что-то с той стороны. — Некрасиво, блядь, не то слово. Но это, наверное, касается нас обоих. Сговор, убийство беременной, ложь – всё это чертовски, блядь, некрасиво, и привело к боли для множества людей, включая их самих. Но сейчас как-то об этом не думается, на самом деле. Сейчас они снова держатся за руки, как тогда, только на этот раз переплетают пальцы, и смеются. Дышать становится легче.