Реверсивная психология

      Стопка листов рукописи полетела Дазаю в лицо, хотя и не распалась, надежно скрепленная канцелярским зажимом. Осаму ошалело схватил ее, укладывая себе на колени, и поднял взгляд, высматривая, откуда ему такое счастье прилетело. А оказалось, стоящий в дверном проеме Накахара, уперев руки в бока, за неделю абсолютного молчания и полного игнорирования соизволил пойти на контакт и подать уже голос.       — Что это за херня?!       Голос он подал громко, зло и раздраженно. Дазай тонко улыбнулся своему сожителю (партнеру, любовнику) и отложил рукопись на диван, склоняя голову.       — Новая книга, — просто ответил он, продолжая давить свою фирменную улыбочку, и можно было почти услышать, как из-за нее затрещали чужие нервы.       — Это не новая книга. Это сублимация и блядство, в которых я почему-то главный герой! — почти что выплюнул Чуя, делая пару шагов навстречу, но не собираясь садиться рядом, хотя свободное место с подушкой в уголке дивана так и манило.       — Ну что ты, Чуя, о тебе я не написал ни строчки.       — А низенькая рыжая подружка-истеричка главного героя совсем ко мне не относится, — хмыкнул Накахара, испытывая непреодолимое желание вновь кинуть что-нибудь Осаму в лицо. Желательно эту рукопись, ставшую причиной его злости, но и стоящая на кофейном столике увесистая ваза тоже приковывала взгляд. И все же Чуя был выше этого. Он сложил руки на груди, сверля горе-писателя взглядом. — Научись разделять личное и публичное. Мало мне того, что после последнего твоего печатного высера моя почта взорвалась письмами фанатов, которые уговаривали меня удержать тебя от суицида.       — «Листья камелии» нужно было закончить так, как я их закончил, — пожал плечами Дазай, довольно прикрывая глаза.       И ничего, что в этих самых «Листьях камелии» в послесловии почти прямым текстом было написано, что автор с собой делал во время их написания и что собирался делать, несмотря на поддержку возлюбленного, коим Накахара не являлся, но был представлен таковым. Не в книге, конечно. В личном блоге Осаму, заваленным его заметками для новых рассказов, фотографиями стаканчиков кофе, сплетенных рук, бутылок сакэ и испещренных порезами предплечий. Зато благодаря неоднозначному послесловию «Листья камелии» хорошо продавались. Не из-за сюжета, не из-за стиля написания — из-за судьбы эпатажного автора, находящегося в подвешенном состоянии. Мало кого действительно интересовала его жизнь. Людей, скорее, привлекала красочная картинка, которую они сами нарисовали в своей голове, разбавив ее (с легкой руки Дазая) алым и черным.       — С жизнью своей закончи, ублюдок, — почти прошипел Накахара, кривя губы, — если уж так сильно хочется. И ради всего святого, не превращай это в выпендрежный спектакль. Я смирился с твоим бложиком. Стерпел твои выпады в мою сторону в этих сраных постах, приправленных твоими душевными терзаниями. Мне даже плевать, что думает кучка твоих фолловеров, перед которыми в один момент ты меня боготворишь, а в другой обвиняешь во всех смертных грехах и настраиваешь против меня. Но это, — Чуя ткнул пальцем в помятую рукопись, уголки листов которой кое-где были испачканы кровью. — Это последняя капля.       — Да ладно тебе! Я всего-то сменил направление, — Осаму откинулся на спинку дивана, устраивая руку на подлокотнике и вальяжно закидывая ногу на ногу. — Любовные романы, оказывается, могут быть не такими уж дрянными, если их хорошо написать.       — Если под «хорошо написать» ты имеешь в виду «слизать с нашей жизни», то нихуя подобного. Ты даже запихнул туда нашу дебильную ссору из-за кофеварки!       — Если тебя так бесит эта сцена, я могу ее вырезать, — примирительно улыбнулся Дазай, сделав неоднозначный жест рукой — махнув ей как-то небрежно-женственно.       — Меня бесит не ее наличие, а ее переиначивание. От тревожности блевал ты — не я. Поверить не могу, что в своей книжке ты выставляешь меня плаксивой хрупкой девчонкой со склонностью к булимии! — Осаму только раскрыл рот, но Накахара не дал ему сказать и слова: — Если уж хочешь писать о нас — пиши, флаг тебе в руки, хоть имена не меняй! Твою автобиографию с руками оторвут, когда она выйдет, после твоих-то выходок. Только, блядь, не перевирай. Не преувеличивай. Не выставляй меня моральным манипулятивным уродом — из нас двоих такой только ты!       — Ну-ну, не ты ли только что сказал разделять личное и публичное? — издевательски подметил Дазай. — Да и потом, даже если я напишу именно о нас, круг потенциальных читателей сузится из-за гомосексуальности главных героев.       — Читателей? Ты имел в виду «зрителей», коих у тебя и так полным-полно? — ядовито проговорил Чуя, все-таки плюхаясь на диван, хотя и как можно дальше от Осаму. — Паршивый аргумент. Напиши BL-новеллу, и обязательно найдется мангака, которая утроит популярность твоего чтива.       — А это идея... — всерьез сказал Дазай, тихо и задумчиво, сжав пальцами подбородок. И Накахара вновь закипел.       — Идея у него, блядь! Когда у тебя уже объявится идея перестать выжимать из себя слезливые провокационные строчки и дойти до психотерапевта и перестать мучить если не меня, если не их, то хотя бы себя?       — Умные мысли преследуют меня... — начал Осаму загадочно. — Но я быстрее.       Чуя хмыкнул, вздохнул и закатил глаза, поднимаясь с места, но Дазай успел дернуться в его сторону и схватить за запястье.       — Ну ты что, обиделся? — снисходительно протянул Осаму, держа Накахару не крепко, но ощутимо.       — Я ухожу. И нет, не поссать, не пожрать, не в свою комнату, чтобы продолжать избегать тебя. Я ухожу совсем. Вещи уже собрал, как только дочитал твой высер, — Чуя упорно не хотел называть написанное Дазаем «книгой» или хотя бы «рукописью».       — Хочешь, чтобы я записался к психотерапевту? Я запишусь, — уверил Осаму вроде бы твердо, но в нотках его голоса слышалось — жалостливо. Накахара выдернул руку из чужой, напряженно заглядывая партнеру в глаза. — Но он выпишет таблетки, а ты знаешь, у меня из-за них не стоит.       — Думаешь, мне только секс от тебя нужен?!       И Чуя вспомнил себя пару лет назад. Себя, читающего грустно-эстетичные сборники рассказов и дрянных стихов, которые черт знает как разрешили опубликовать. Себя, сочувствующего лирическим героям и самому автору. Чувства усилились, когда он с головой окунулся в чужую жизнь, выставленную напоказ, вроде бы в красочных подробностях, а вроде — ни с чем и ни о чем. Меняющиеся каждый месяц пассии, фотографии с которыми Дазай постил, остервенело написывая, что вот она, любовь его жизни, огонь его сердца, вот она, с которой он решительно настроен провести остаток жизни до их совместного двойного самоубийства. Накахара тогда думал: «Я прочитал каждую строчку и увидел все между, я знаю тебя, загадочный Дазай Осаму». Осаму тогда даже не вызывал отвращения — лишь жалость, в некотором смысле даже сочувствие. Сошлись они спонтанно, и почему-то именно Дазай написал ему после очередного своего расставания.       Чуе хватило месяца, чтобы понять, что жалости Осаму не заслуживал. Еще полгода ушло на то, чтобы осознать — ни черта он Дазая не знал и вряд ли узнает вообще. Почему они до сих пор вместе, оставалось загадкой — спустя год Накахара хотел бежать сверкая пятками, потому что Осаму сам невольно толкал его к этому. Осталось одно до отвращения альтруистическое...       — Не из-за моей же писанины, как ты ее называешь? — выпалил Дазай пренебрежительно. — Что тебя, блядь, держит? Вернее, держало, раз уж ты собираешься уходить, мразь.       Реверсивная психология. «Пожалуйста, останься, я сделаю все что угодно» в противовес «ну и катись ко всем чертям, ебаная тварь». Они не раз через это проходили. Чуя уже давно не покупался на это.       Осталось одно-единственное...       — Помочь я тебе хочу, ублюдок! — и его ладони сами собой сжались в кулаки. — Если не сам, то руками врачей, которым я так упорно пытаюсь тебя сбагрить!       — Ах ну да, конечно! — и Осаму сам начал скалиться, вжимаясь пальцами в мягкую обивку дивана. — Изменить меня пытаешься, в лучшую сторону! Мало я врачей насмотрелся, мало в диспансере пролежал! Ты не думал, что это не болезнь, решающаяся таблеточками и терапией? Не думал, что это просто я такой?!       — Думал! — выкрикнул Накахара и все-таки схватил чертову вазу. Пустую, кстати. Обычно она была полна цветов, которые Дазай дарил в извиняющемся жесте, и поначалу это даже трогало. А пуста она была теперь, потому что последний врученный ему букет отправился в мусорку, и извиняющимся жестом с тех пор стало красное полусладкое вино, которое жалко было выбрасывать.       У Чуи была секунда на раздумья, и полетела ваза не в Осаму, а в стену, сжигая очередную гнилую доску проложенного между ними веревочного моста. Метафорического, конечно. Обрубить бы веревки, и дело с концом, но Накахара все ждал, когда Дазай примет данный ему шанс и использует его по назначению, а не просрет, как всегда. Проложит новые доски навстречу.       Звон разбитого стекла перестал гудеть в ушах, и Чуя продолжил без крика:       — Конечно думал. Поэтому ухожу. Я дольше всех держался, больше всех сделал, и я устал, что все мои усилия ты сливаешь в унитаз.       — Чуя...       Дазай не потянулся к нему, не взял за руку. Его тихий голос подразумевал желание это сделать, но он же был выше этого.       — Пошел ты, — и Накахара направился к выходу из гостиной... Чтобы остановиться в дверном проеме. И бросить вполоборота: — Перекипятись, идиот. Подумай над своим поведением, над своей жизнью в принципе, прими уже какое-нибудь взрослое взвешенное решение.       — Чуя-       — Перестать вредить всем вокруг и себе в том числе, — все продолжал он. — Трубку я не возьму, на сообщения не отвечу, голосовую почту слушать не буду. Вернусь, когда увижу твои поползновения в сторону решения проблем, которые ты сам себе создаешь. Жду в твоем бложике фотки порезов и слезы-сопли на тему того, как я тебя бросил и оставил бедненького одного.       И Накахара ушел в свою комнату, чтобы после пройти в коридоре мимо, гремя чемоданом на колесиках. И хлопнуть дверью.       Реверсивная психология. «Давай, вскройся», чтобы породить действия прямо противоположные. С Осаму иногда тоже работало.