Симфония № 14, Op.135

А смерть всё выходит и входит И всё не уйдёт из таверны

Андрей в ярости пинает стул, опрокидывая его с грохотом на пол. В кабаке никого не было, и того никто не услышал. Чума бушевала который день, и Андрей чувствовал себя абсолютно бессильным. Продолжали пылать кровью районы, город болел улицами и домами, и Андрей нет-нет да выходил на улицу взглянуть на свои стены — не начала ли появляться кровавая корка. Нет, пока нет. Сколько ещё им будет везти? Он шёл на крайние меры, выгоняя из помещения всех, кто выглядел хоть несколько нездоровым, даже Бакалавра, который теперь был похож на блеклую тень себя, грязный, ободранный и в крови, почти всегда под действием морфия или новокаина, держал на расстоянии и от себя, и от кабака, пока тот не излечится хоть чем. Он должен, он обязан был защитить и себя и Петра, но обычно людное, а сейчас почти заброшенное помещение выглядело жутко и жалко. Собственная неспособность сделать хоть что-то сжирала изнутри, поэтому Андрей следом опрокинул и стол, разбивая пару стеклянных бутылок и тарелок, хорошо, что пустых. Следом полетела ещё и табуретка, стоявшая в стороне. С лестницы послышались шаги. Пётр, бросив на кавардак пустой взгляд, прошёл к стойке, наклонился, достал оттуда ещё несколько бутылок твирина и, слегка покачиваясь, проделал обратный путь по лестнице в свою комнату. Смерть пронизывала каждую вещь здесь, и Андрей отдал бы всё что угодно, чтобы она ушла и оставила его и Петра в покое.